Мишель перевел дыхание с чувством, похожим на облегчение. Бросив слуге шляпу и плащ, он влетел в замок. – Ваша светлость, – окликнул его один из слуг, чем-то чрезвычайно взволнованный. Лермон лишь зло отмахнулся, и скрылся в крыле герцогини. Слуга побежал навстречу управляющему, но Ле Пюи тоже отказался его слушать. Вздохнув, юноша ушел во двор. Видимо, у господина герцога есть дела значительно важнее, чем та новость, которую он хотел сообщить. Что ж, надо будет подойти к его светлости, когда он освободится… В самих стенах, казалось, живет грусть; они мрачно следили за своим хозяином, недобро хмурясь. Анри-Мишель поежился – еще никогда это место не казалось ему таким неприветливым, в какой-то момент он даже обрадовался, что вскоре ему предстоит покинуть и Шато, и Версаль, и Париж, и Францию... Надолго – это точно. Но мысль о возможной смерти матери не давала вздохнуть, не давала отвлечься ни на минуту. Короткий разговор с местным доктором не давал особых надежд. Мишель надеялся, но понимал, что, видимо, зря. Мысленно моля Господа о милосердии, Лермон вошел в спальню Авроры. Золотые отблески заката освещали ее уставшее, изможденное борьбой со смертью лицо. Болезнь брала верх над герцогиней, не желая идти на уступки. Доктор не решился точно сказать, сколько осталось герцогине жить. А для герцога стало новостью, что его мать много лет мучили сердечные боли, что уже несколько раз доктор спасал ее от смерти. Бернар ле Пюи, в свою очередь, сказал, что пару дней назад пришло очередное письмо от Луизы, которое Аврора опять отправила назад. А потом слегла. – Я знала, что дождусь тебя, Мишель, – не поворачивая головы, тихо произнесла герцогиня, – знала, что Господь не позволит мне умереть, не повидав хотя бы одного из трех. – Мама, не говорите так, – взмолился герцог. Казалось, он еще не до конца понял, что происходит. – Подойди ко мне, сын мой, – вздохнула она. – Мне трудно говорить. А сказать надо многое. Глава одиннадцатая Мишель осторожно приблизился. Некогда прекрасные черные глаза герцогини потускнели, вокруг них залегли темные круги. Лицо посерело. Хотя по-прежнему он находил мать очаровательно красивой – для любящего взгляда сына она в любом состоянии казалась бы первой красавицей. Он сел на край кровати, взял ее похудевшую руку в свои и – замер. Густые каштановые волосы разметались по подушке, пронзительные глаза лихорадочно блестели. Тонкие пальцы Авроры подрагивали в его руке, выдавая сдерживаемую боль. – Мишель, – еле слышно выдохнула она. Слово было скорее похоже на стон. Сын склонился над ней, ловя эти последние звуки. – Я прошу тебя… Передай Луизе, что… я… прощаю ее, – шептала герцогиня, задыхаясь. Она приподнялась над подушками, вцепившись в герцога. – И…. найди брата. Поклянись мне! Он вздрогнул. Глаза матери были почти безумны – она чувствовала, что ей осталось недолго. Его взгляд повлажнел. – Я клянусь, матушка, что сделаю все возможное… – Нет! – воскликнула она. – Поклянись, что ты… ты найдешь Доменика! Я видела его!... В этой комнате! Он где-то рядом… найди…. Брата… Она упала обратно на подушки, задыхаясь. Господи, она бредила… герцог вскочил с места, намереваясь позвать доктора, но стон… он заставил Мишеля похолодеть и вернуться обратно к матери. – Клянись мне… обещай! – Обещаю, – выдохнул он. Легкая улыбка коснулась губ герцогини. Лицо разгладилось. Дыхание стало ровнее. Мишель облегченно опустился рядом с ней, снова взяв ее за руку. Аврора неподвижным взглядом смотрела в окно. Ее рука крепко держала пальцы сына. Дыхание стало беззвучным. Лермон откинулся на спинку кровати и задремал, не отпуская ее руки. Проснулся он от того, что в комнате стояла необыкновенная тишина. А рука, крепко державшая его, стала холодной. Дрожь пробежала по его телу. Золотые лучи заката вернули измученному лицу герцогини почти живой покой. Какой-то внутренний свет разгладил морщинки. Круги под глазами сейчас были уже не так заметны. Герцогиня была прекрасна. Холодна. Как завороженный, Мишель смотрел на нее, не веря тому, что видел. Он не помнил, сколько просидел около ее тела до того момента, как пришел врач. – Мадам… – Герцогиня де Лермон умерла, – глухо ответил Мишель на невысказанный вопрос. Он вышел из комнаты. Не понимая, куда идет, он бродил по Шато до глубокой ночи. «Я потерял ее... навсегда...». Эта мысль неотступно следовала за герцогом, пока он медленно шагал по тенистой аллее, бессмысленным взором обводя знакомые, но ставшие такими чужими деревья. Он не помнил, как ее хоронили; не помнил, кто и что ему говорил; не помнил, о чем думал и что чувствовал тогда. Ле Пюи пытался не тревожить молодого герцога, который остался совсем один: Луиза находилась где-то в Испании, Доменик вообще неизвестно где, других близких родственников у Лермона не было. Но время не ждет, равно как и король, и вскоре герцог вернулся в столицу, встретившую его проливным дождем. Анри-Мишель, измученный потерей и долгой дорогой, вошел в свой дом; скинув мокрый плащ, он лег на диван, смежив глаза. Доменик, Луиза, Аврора – их далекие, но дорогие его сердцу образы мелькали в голове. Всех их он потерял... навсегда... Он поклялся найти Доменика. Аврора вырвала эту клятву, зная, что умирает. Она была уверена, что видела своего младшего сына. Что это? Бред? Мечты? Надежды? Искать брата? Господи, так с чего же начинать? Управляющий Тореаля отказывался говорить наотрез, где его господин, что с ним, и как его можно найти. Видимо, гнева графа он боялся значительно больше, чем гнева герцога. Это было странно. И Мишель хотел это выяснить. Но король не давал ему времени! Единственным способом хоть как-то начать распутывать эту историю он видел поручить это дело Бернару Ле Пюи. Управляющий служил им верой и правдой много лет. Он сделает все возможное, чтобы помочь… Написав письмо Ле Пюи, Мишель приказал заложить карету. Он обязан был показаться сегодня на глаза Людовику. Король страстно желал его еще раз увидеть перед отъездом. Зачем?.. Потом надо будет заехать к Филиппу де Картаферу. Хотелось попрощаться с лучшим другом… Весь затянутый в черное, мрачный, бесчувственный, герцог сел в карету, погрузившись в невеселые мысли. Доменик. Острое чувство сожаления вновь поднялось в груди герцога. Он до сих пор помнил, что произошло между ним и Сабиной в ту ночь в доме графа де Картафер. Глава двенадцатая 1657 год, Париж Сабина подошла к нему на балу, и герцог, чувствуя, что она хочет покинуть залу, вывел девушку в прохладный сад. Он всегда был галантен, и отказать даме или заставить ее мучиться было так же невозможно для него, как нагрубить. За некоторое время до того, как от нее потерял голову Доменик, Мишель уже имел с мадам некоторого рода отношения, недолгие, но вполне приятные, и относился к ней с дружеским теплом. Хотя роман графа он не одобрял вполне открыто. Доменик был упрямее брата, даже хотел жениться, а Сабина, мало того, уже вдова, так еще и была старше обоих. Как глава семьи, Мишель не мог одобрить этот брак. Да и не хотел видеть ее рядом в роли жены младшего брата. Он знал, что вдова не принесет Тореалю счастья. И очень хорошо знал, что она не остановится. Получит титул и вернется к своему привычному, излюбленному образу жизни. В то, что любовь к синеглазому юноше ее изменила, герцог не верил. Если думать о браке, то для Тореаля он подобрал бы кого-нибудь породовитее и с хорошей репутацией. А сам не собирался жениться еще ближайшие несколько лет. Все это не мешало Лермону смотреть почти сквозь пальцы на то, как развивались отношения между Домеником и красавицей Сабиной. И при этом не гнушаться несколькими очаровательными минутами в ее обществе. Ему тогда было всего восемнадцать. Он был еще слишком молод, категоричен и, возможно, слишком горяч. И, кроме того, не всегда внимателен к чувствам брата. Какой она казалась нерешительной, встревоженной в тот день. Даже странно было вспомнить, что когда-то она была еще способна на смущение. И на искренность. И на тепло. – Мишель, – проговорила Сабина, поднимая на него светлые глаза. Она осеклась, словно волнение действительно мешало ей говорить. Лермон наклонил голову, рассматривая ее почти нежно. – В чем дело, сударыня? – приподнял он брови, не позволяя себе показать, что наслаждается мгновениями. Хотя герцога все больше и больше настораживало ее поведение: девушка все время пыталась оказаться ближе, чуть ли не прижаться к нему. Делала шаг навстречу, словно случайно касалась тонкими пальцами его манжеты. Поднимала глаза. Лукаво улыбалась, не отдаляясь. Она прекрасно знала силу своего очарования и помнила, что герцог слаб перед ней. И превосходно этим пользовалась. Мишель же пока вяло оборонялся, не отвечая на ее жесты. Выжидал. – Лермон, пожалейте меня. Хотя бы вы! – ее возглас был бы похож на возглас отчаяния, если бы не странные огоньки в янтарных глазах. Тогда еще мадам не умела играть выдуманную роль так, как сейчас. – Пожалеть? Вас? – он с улыбкой поцеловал ей руку. – Как вам будет угодно. А зачем? – Я страдаю, герцог, – прошептала она ему на ухо. – Я страдаю от неразделенной любви. Мишель удивился. Или сделал вид, что удивился. Сабина мягко отстранилась, не сводя с собеседника глаз. – Вы, сударыня? Но как такое могло произойти? Насколько мне известно, мой брат без ума от вас. Он не смог сдержаться, упомянул брата. Показал слабость. Ревность. Сейчас бы уже, наверное, это не составило труда – держать себя в руках. Тогда – было выше его сил. – О, умоляю, – прервала она, с неожиданным кокетством ударив его по груди веером. – Не напоминайте мне о графе. – Доменик обидел вас? – нахмурился герцог. – Я поговорю с ним… – Нет, – снова улыбнулась она. – Но я устала от его любви, ибо сама давно отдала свое сердце другому. – Кто же этот счастливчик? – осторожно спросил Мишель, отстраняясь. Этот разговор нравился ему все меньше. Вполне оправданно, хотя он и не знал, к чему все это приведет. – Вы. – Я? Лермон рассмеялся. – А не вы ли так легко забыли про меня, потеряв голову от синих глаз моего брата? Сабина покраснела. Да… уже тогда она умела очень выразительно, очень естественно краснеть. – Я ошиблась, сударь. Граф еще совсем мальчишка… Простите мне дерзость. Я люблю вас и не могу больше молчать! Я хочу быть с вами… Глава тринадцатая