— Не надо! Про Саакашвили я не говорил. И вообще мой принцип — про политику ни слова! И ты, милок, не лезь в политику и в наши дела нос не суй. Понял? — гость с ухмылочкой потеребил свой крупный рубильник. А Владимир, вспомнив выпад Джеймса Бонда, слегка отодвинулся от экрана. — Ладно, Петрович! Я побежал. А ты повнимательнее осмотрись вокруг и штурмуй корифея Забирухина. И чтобы ноги этого проходимца Гарденского на съемках не было! — А что с экстремалами произошло? — выкрикнул Фризе вслед исчезающему гостю. — Бонд передал их «по назначению», — донесся до Владимира загробный голос уже не из потухшего телика, а откуда-то со стороны кухни. — Живые спортсмены — не по нашему ведомству. Теперь будут заниматься своим любимым делом до второго пришествия. Сплавляться по огненным рекам. Фризе передернуло от ужаса, как будто и он там будет кататься по огненным горкам. «А еще говорит — надо всех жалеть, — впервые подумал он о своем госте с неприязнью. — Вон, каким загробным голосом заговорил!» Именно так звучал голос прадедушки баскетболистки Берты, когда в счастливые годы их безмятежной дружбы она заманила Фризе на спиритический сеанс к подруге-белошвейке. Белошвейка была необыкновенно популярна среди жен членов политбюро и правительства. Она шила им бюстгальтеры. Зачем понадобилось Берте пообщаться с прадедушкой, сыщик не помнил. По крайней мере она не советовалась с ним, выходить ли замуж за Ростика. Да и Ростик в то время еще не появился на ее горизонте. Он нарисовался только у Мальтийских берегов. Жутковатый голос прадедушки с тех пор и стал ассоциироваться у Фризе, с загробными голосами. ИСКУШЕНИЕ ЛАПУШКИНА Егор Лапушкин, настоящее имя у него было Игорь, но в блатном мире его звали только Егор, «ходил на зону» всего один раз. Но пробыл там двенадцать лет. От звонка до звонка. За убийство. Большим разделочным ножом проткнул любовника жены. Проткнул так «удачно», что прелюбодей умер мгновенно. Жена тоже получила свое. Ей Лапушкин располосовал тем же ножом всю спину и задницу. Обычно судьи жалеют обманутых мужей, но Егора не пожалели. Впечатлились тем, как хладнокровно он вытащил из трупа нож и «разделал» жене столь жизненно необходимые места. Жена и правда два года не могла садиться, а уж о том, чтобы лечь на спину… Из колонии Игорь-Егор вернулся с прекрасными отзывами начальства и хвалебными характеристиками руководителей лагерной самодеятельности. С таким «багажом» его сразу взяли на работу, что для бывшего зэка всегда проблема. И взяли не куда-нибудь на земляные работы, а в речной пассажирский порт. А московским паханам пришла из зоны малява, в которой расписывались достоинства сидельца «Лапы»: смел, предан братве, до фанатизма ненавидит ментов и прокурорских. И по жизни — большой артист. Уркаганы вкладывали в это слово совсем другой смысл, чем руководители лагерной культпросветработы. Немудрено, что на Лапушкина обратили внимание и милицейский майор, оперуполномоченный, курирующий пассажирский порт, и вор в законе Стах, он же Макаркин. Каждый хотел заиметь его в помощники. Майор метил Егора в свои осведомители. Как говорят в народе, в стукачи. А Макаркин — в соратники по воровским делам. До Стаха не раз доходили истории о том, как зэк, которого на «зоне» приняли за обычного «мужика», стал «авторитетом». Недаром говорят, что слава бежит впереди человека. И хорошая, и плохая. Когда два, столь разных сообщества, признают человека своим, ясно, что кто-то из них всерьез ошибается. В случае с Лапушкиным ошибались и те и другие. Он принадлежал только сам себе. И на ментов-майоров, воров в законе, рыночных торговцев, бабушек-пенсионерок смотрел лишь под одним углом — могут ли они помочь ему сколотить деньжат на приличное существование. Приличным он считал иметь в загашнике два-три миллиона баксов. Все сейчас хотят иметь два-три, а то и побольше этих самых миллионов. Но не у всех получается. Прежде всего потому что кишка тонка. А у Егора Лапушкина по этой части все было о'кей. Стычки с сокамерниками, с которых началась тюремная житуха, издевательства тюремной обслуги и разного рода вертухаев, сделали из этого жилистого молчаливого терпилы полноценного бандюгана. Ему никогда не попадались на глаза книги знаменитого русского поэта, который завещал: «молчи, скрывайся и таи, и мысли, и дела свои». Лапушкин дошел до этих истин своим умом, вернее, своим тюремным опытом. СТРЕЛКА Однажды Лапушкину позвонил по мобильнику незнакомый мужик и предложил встреться. Назвал он его по имени отчеству — Егор Гаврилович. Ни один из нынешних «братанов» его отчества не знал. Да и сам Лапушкин иногда вспоминал его с трудом. «Лапкин», «Лапа» — вот эти кликухи были привычными. — Осечка, — буркнул Егор Гаврилович в трубку и отключился. Его насторожило не только обращение по имени-отчеству, но и то, что на дисплее мобилы не отобразился номер телефона звонившего. Только два слова: «нет номера». — На дурика не возьмешь, — пробормотал Лапушкин. — Не иначе как мент из паспортного отдела. Вернувшись «из-за речки», он обретался в Москве на правах бомжа. Бывшая супруга выписала его с жилплощади, как только суд вынес Лапушкину свой суровый приговор. Но милицейские паспортисты упорно считали местом его проживания комнату, к которой он уже не имел никакого отношения. Время от времени его бывшая соседка по коммунальной квартире приносила повестки из милиции с предписаниями «срочно явиться в райотдел». — Вот первый ледок станет, пан Пилсудский утекет на юга, тогда я заявлюсь в ментовку. — Они тебя скоро выловят и отправят на поселение, — лениво обещала соседка, обнимая голого Лапушкина и целуя его мохнатую грудь. За долгие годы отсутствия Егора она не утратила своего женского интереса к нему. Пока Лапушкин «топтал зону», она обзавелась богатым «долгоиграющим» любовником, но не упускала случая, чтобы встретиться и со своим бывшеньким. Правда, только тогда, когда он разрешал приехать на водохранилище. На яхту пана Пилсудского, которую сторожил. Основным местом его работы был трехпалубный красавец «Сусанин», нынешним летом не ходивший дальше «Большой Волги»: один умник из Пароходства окрестил первоклассный пароход в «банкетоход», и теперь на нем устраивали пьяные корпоративы, ошалевшие от легких денег банкиры и владельцы супермаркетов и аптек — российские нувориши. «Банкетоход», отшлюзовавшись, плавно скользил вдоль зеленых берегов, позволяя пассажирам вдоволь налюбоваться живописными окрестностями и старинными городками. И, также плавно вплывал в ночь. Вот тут-то, позабыв о романтике, «хозяева жизни» и распоясывали ремни на своих штанах. Начиналось главное действо — банкет, ради которого все и было затеяно. Когда по утрам они покидали «банкетоход» и разъезжались по домам и офисам, теплоход замирал, обессиленный. Уборщицы принимались чистить и мыть заблеванные каюты, с омерзением сдирали с коек измятые простыни. Дивились диковинным цветным презервативам, засунутым в самые неожиданные места. Вот на этом «банкетоходе» «Иван Сусанин» и служил матросом Лапушкин, в свободное время приглядывая за яхтой бывшего вора Ромека. Мобильник снова зазвонил. Лапушкин бросил взгляд на дисплей — номер абонента опять не нарисовался. «Брать или не брать?» — подумал он. Телефон все тирлиликал и тирлиликал. Любопытство пересилило осторожность. — Говорите, — сказал Лапушкин, прибавив голосу басовитости. — Лапа, ты чего отключаешься? — спокойно поинтересовался звонивший. — У меня к тебе серьезный базар. У Егора был хороший слух. Как, кстати, и память. Голос звонившего он никогда не слышал. — Кто тебе номерок нашептал? — Один ясновельможный пан. У Лапушкина, просекшего намек, чуть не слетела с языка фамилия Ромека. Но он вовремя прикусил язык. — Чего хочешь? — Покалякать. — Калякай. — Сегодня в шесть съедим по бигмаку в «Макдоналдсе»… Мужчина назвал адрес. Судя по тому, что ресторан был самым близким к гавани, где обретался Лапушкин, абонент хорошо ориентировался на местности. — Почему бы не пожевать в компании с хорошим человеком, — согласился Егор. В «Макдоналдс» он пришел ровно в шесть. Сел за свободный столик. Не рыскал взглядом по соседям, не пытался вычислить пригласившего на «стрелку» мужика. Спокойно управлялся с огромным бутербродом, запивая его, чаем. Пепси-колу он не жаловал — считал, что пахнет дегтярным мылом. Да и бигмак Лапушкин с радостью променял бы на тарелку кислых щей, которые ждали своей очереди в холодильнике на яхте. Щи со свиной рулькой привезла ему вчера бывшая соседка по квартире. «Хороший все-таки бабец Татьяна, — рассудил Егор, вспомнив про щи. — Если бы оставила своего “сазана”[11], могли бы жить-поживать. В соседях с бывшей женой. Вот была бы умора!» — Не возражаете, если приземлюсь рядом? Лапушкин сразу узнал голос звонившего мужика. Он поднял голову и увидел перед собой крупного загорелого мужчину, одетого в легкую полосатую распашонку и шелковые кремовые брюки. «Загорелый» смотрел приветливо, но в его карих глазах «Лапе» почудилось чуток больше пристальности, чем следовало бы при знакомстве. Не любил Лапушкин, когда его так пристально разглядывают, да еще пытаются делать это незаметно. Поиграл он с такими спецами в гляделки, пока горбатился на зоне. — Милости просим, — сделал широкий жест Лапушкин, демонстрируя приветливость. Мужчина сел напротив, привычным движением подтянул брюки. Заказал он тоже бигмак, но с пепси. Минуты две они жевали молча. Приглядывались друг к другу. «Не наш человек, — сделал вывод Лапушкин. — Дальше КПЗ не ходил. Приблатненный. А накачан-то, накачан! Верняк, в охранниках ходит у большого босса. Если по загару судить, недавно с турецкого берега вернулся». Чутье Егора не подвело: и охранником большого босса был сотрапезник, и на югах загорал. Только не на турецком берегу, а в Эмиратах. Хранил драгоценное тело банкира Некваса. — Это я тебе утром звонил, — наконец соизволил проявиться «деловой». — А то я не понял, — пробормотал Лапушкин. — Говори, чего ради высвистал? — Не для публики базар. Пройдемся? — Шамовку схаваю, тогда и пройдемся. — А у меня от жары аппетит пропал, — лениво бросил мужчина. Он допил пепси-колу, отодвинул в сторону недоеденный бутерброд. — Подожду у входа. — Подожди. Тебя как величать прикажешь? — спросил Егор, прекрасно понимая, что настоящего имени гостя не услышит. — Андрей. Он ушел неторопливой походкой и, глядя Андрею в спину, Лапушкин еще раз убедился в том, какой накачанный его новый знакомец.