Доживи Лев Николаевич до эпохи телевидения, он, возможно, произнес свои вещие слова, ощупывая не зеркало, а так же, как и Фризе, телеэкран. Так как белые (или все-таки серые?) клеточки Владимира Петровича отказывались думать о чем-нибудь серьезном, он стал думать о телевизионной рекламе. Сколько раз давал себе слово научиться полностью игнорировать ее, но попробуй осуществить задуманное, если она появляется, едва включаешь «ящик»! Народ «веселится и ликует» на всех каналах! Может быть, это я такой «везучий?» Фризе опять нажал на пульт дистанционного управления. На канал «Культура», единственный свободный от рекламы. «Попутную песню» Михаила Глинки рекламщики распевали и здесь. Из-за плотно затворенных дверей кабинета доносилось жалобное верещание телефона: Фризе специально настроил сигнал на комфортный лад, чтобы не вздрагивать спросонья, когда нетерпеливый клиент позвонит среди ночи. Или любимой девушке захочется в неурочное время услышать ласковое слово. На экране блондинку, замотавшую себе голову туалетной бумагой, сменили бритоголовые молодые люди с оружием в руках, судя по мизансцене, собирающиеся убивать друг друга. Но прежде чем приступить непосредственно к делу, они длинно и косноязычно разъясняли причины своей кровожадности. Причины показались Фризе неубедительными. — Поменьше бы болтали, господа ряженые, — вслух сказал сыщик. — Сначала стреляем, а уж потом славим и говорим надгробные речи. Такое облегчение почувствовали бы граждане-телезрители! Он встал с кресла, потянулся и тоже почувствовал облегчение: голова совсем не болела, никакого похмельного синдрома. И полная ясность в мыслях. С тяжеленным креслом в руках Владимир прошел в кабинет, поставил его на законное место и только тогда поднял телефонную трубку: — Але! — произнес он бодро. — Ну, наконец-то! — услышал он слабый голос Забирухина. Похоже, что начинать разговор с этих слов у него стало традицией. — Я уж думал, тебя похитили и с часу на час потребуют выкуп. — Семен Семенович! Что у тебя такой голос слабый? — Ты еще спрашиваешь! За мной на Мосфильм жена на машине приехала. Спрашивает, а где Владимир Петрович? Откуда же мне знать, говорю, он совершеннолетний. Ну и досталось мне за то, что тебя бросил. Им же, бабам, не станешь объяснять, сколько у совершеннолетних богатых мальчиков на киностудии соблазнов. Соскочил налево? — Нет. Взял такси и домой приехал. — Ну-ну, — не поверил режиссер. — Правда. — Принимается, — сказал Забирухин. Фризе подумал, что он на этом и закончит разговор, но Семен Семенович трубку не положил. Наверное, с минуту он молчал, собираясь с духом, а потом выпалил: — А ты хитрец, Владимир Петрович! Большой хитрец! — Я и не скрываю. — Но до Семена Забирухина тебе далеко. Семена Забирухина на кривой козе не объедешь! — Никак не могу врубиться. Ты о чем? — Все о том же. О Владике Гарденском. Меня тебе не удалось обработать, так ты решил бедного лицедея запугать? «Тоже мне, бедный лицедей! Этого лицедея и Баба-яга не запугает, — подумал Фризе. — Ну и сказанул Семен Семенович!» — И как же я вашего любимца настращал? Забирухин почувствовал металлические нотки в голосе собеседника и вернулся к общению «на вы»: — Вы послали ему черную метку. — Ё-моё! — искренне удивился сыщик. — Послал ему селедочную голову, что ли? — Ну-у-у… — неопределенно протянул режиссер. — Владимир Петрович, вы клянетесь, что не запугивали Владика? — Я никогда никого не запугиваю, — мрачно пробормотал Владимир. — Стреляю без предупреждения. А этого Владика… — Он хотел пустить крепкое словечко, но постеснялся. — Владимир Петрович, дружочек, не надо так шутить! — почти простонал Забирухин. — Дело очень серьезное. — Выкладывайте. — Владик Гарденский… — Фризе чуть не взвыл от злости: настолько ему надоело это имя. — Был на великосветской тусовке. Ну, понимаете, весь бомонд в сборе: актеры, депутаты, крутые люди из Администрации… — А если опустить мелкие подробности? — Весь цымес в подробностях. Владик стал клеить Ксэну Неквас. Они уединились за пальмами, в цветочном уголке… — И тут я выхожу из тени, весь в цветочной пыльце и в руках у меня калаш… — Он стал Ксэну целовать и случайно бросил взгляд на экран большого телевизора. Там была надпись: «Гарденский! Не будь дураком, откажись от роли бандита в киношке Забирухина. Или…» И подпись: Бонд. Джеймс Бонд. Фризе заржал во весь голос. Подумал: «Эти ребята из Зазеркалья не дремлют. Все просекают». — Что тут смешного, Владимир Петрович? — с обидой спросил режиссер. — Ваши штучки? Бедный Владик… — Когда целуешь женщину, надо смотреть на нее, а не на телевизор. — Так вы автор прикола? Вы человек остроумный и денег на технические штучки-дрючки хватает, — не унимался Забирухин. — Семен Семенович, да мы же с вами в мосфильмовской столовке пришли к соглашению? Сами решайте, какую роль дать своему красавчику. Хоть палубной швабры! — Да, Владик глуп, как Берковы штаны, — с сожалением пробормотал режиссер. И тут же добавил с вызовом: — Но как талантлив, прохвост! Можете представить: после этого инцидента он попросил удвоить ему гонорар. За риск. И еще, он так расстроился, прочитав эту надпись на выключенном телевизоре, что послал к черту Ксэну, когда она попыталась снять с него брюки. У меня теперь могут возникнуть трудности с Неквасом, — и, не переводя духа, Забирухин добавил елейным голосом: — Так вы не отказываетесь спонсировать блокбастер? — Не отказываюсь. — Спасибо, дорогуша. Вы верный друг! У Фризе чуть не сорвалось с языка: «И неоднократный товарищ!» Но ему не захотелось добавлять соли на раны и без того огорченного режиссера. — Дурацкий, дурацкий Бонд! — продолжал Забирухин свои причитания. — Это ж надо, назвать мой блокбастер киношкой! Владимир Петрович! Не обижайтесь на стариковскую приставучесть, но это действительно не ваша затея? — Семен Семенович… — Верю, верю! Ну, кто бы стал вкладывать миллионы в какую-то «киношку». Я, кстати, нашему герою никаких намеков на вас не делал. Ни-ни! — Он отключился. Сыщик тоже положил трубку и улыбнулся: «Не дремлет интеллигенция в Зазеркалье! Узнали о моем провале с Гарденским и сами подключились!» Он вспомнил про телевизор, работающий в кладовке, и решил проверить, не вышел ли кто-нибудь из заинтересованных лиц на связь. Но, когда он остановился перед раскрытой дверью в кладовку, на покосившемся экране по-прежнему упражнялись в стрельбе бандиты. Приглядевшись, Фризе понял, что, как говорят спортивные комментаторы, произошла «смена составов». Эти стрелки и одеты были попроще, и речей не произносили — молча жали на гашетки и строили угрожающие гримасы. Это были бандиты из другого сериала. Стараясь не уронить убогий ломберный столик, а вместе с ним и телик, Владимир попробовал придать большую устойчивость всему сооружению. Но то, что удалось ему, находясь подшофе, трезвому оказалось не по силам: столик рухнул, и сыщик с трудом успел удержать от падения телевизор. «И зачем мне понадобилось устраивать просмотр в кладовой? — думал Фризе, одной рукой удерживая телевизор, а другой, пытаясь выдернуть шнур из розетки. — Тащить сюда тяжеленное кресло, искать антенну и удлинитель? Вернул бы телик на прежнее место». Когда статус-кво был восстановлен, сыщик почувствовал зверский голод. Он взглянул на часы: было два ночи. «Поздновато для пирушки? — засомневался он. — Но если к бифштексу добавить бокал красного вина, будет, как выражается Семен Семенович, полный цымес». Он вспомнил рассказ Забирухина о том, что случилось с Гарденским на светской тусовке и не смог удержаться от ехидной усмешки. «Ксения Неквас такого афронта не простит! Это ж надо! Стащила с парня брюки, а он дал деру!»… НЕКВАС НАЗНАЧАЕТ СТРЕЛКУ Профессия частного сыщика научила Владимира Фризе не только умению перевоплощаться, изменять облик. Он старался ощущать себя именно тем человеком, за которого в данную минуту себя выдавал: за бомжа, подошедшего к самому краю земного бытия, за угодливого водилу, готового за лишний стольник выполнять любые капризы пьяного пассажира. А иногда и за опасного блатняка. Ему случалось по нескольку дней вести полуголодное существование, ночевать в канализационных трубах, распивать «паленую» водку из одного стакана с завшивевшими бомжами. Со всем этим Владимир быстро осваивался. Душевные муки он испытывал, когда мелкий торгаш, который по сценарию, разыгранному сыщиком, на некоторое время становился его начальником, не уставал ему «тыкать» и постоянно демонстрировать, какая он ничтожная «мелочь». Только глаза могли выдать, каких мук стоило ему сдерживаться и преодолевать чувство собственного достоинства. Но глаза у него в такие моменты были опущены. В его следственной практике был случай, о котором Владимир вспоминал с раздражением. Один из его временных «боссов», у которого он работал «под прикрытием», разбираясь с пропажей из своего кафе продуктов, заорал: — А ты, чего отводишь взгляд! А ну смотри мне в глаза! Фризе не выдержал и уложил крикуна на пол одним ударом в челюсть. Операция, на которую сыщик потратил уйму времени, сорвалась. На этот раз душевных мук и нравственных терзаний не предвиделось. Владимир собирался «потолкаться» в Речном порту, изображая из себя потертого жизнью бича, который непрочь «срубить» немного деньжат на пропитание. Ну и, конечно, на пару бутылок пива. В той среде, с которой ему предстояло слиться, было в ходу неписаное правило: никто не будет мешать тебе заработать, но и ты не перебегай никому дорогу. И особо не напрягайся. Всех денег не заработаешь. Свободный от общества человек не будет унижаться ради куска хлеба или даже куриной ножки. В конце концов еду можно найти и на помойке. Нет ничего полезнее для сбора информации, как «нырнуть на дно», прикинуться бомжом или вольным бичом. Если, конечно, у сыщика имеется, убедительная «легенда». И способность к перевоплощению. Фризе за годы следственной практики «наработал» не одну убедительную байку, каждая из которых пробирала новых «друзей» до самых печенок. А иногда вышибала слезу. Главной опасностью для него была бы встреча с кем-нибудь из бывших подследственных, проходивших у него по делу во времена службы в прокуратуре. Но с тех пор прошло больше пятнадцати лет и многие уркаганы или погибли в бандитских войнах девяностых, или жировали, где-нибудь в Испании, а то и подальше. Да и не залетали они в ряды бомжей! Гордость не позволяла.