— Я понимаю, что это плохо. Наверное, чего-то не хватает в характере, чтобы избавиться от этой брони: доброты, сочувствия к людям, силы воли. Или всего этого вместе. — Веры. — Помолчав несколько секунд, Предстоятель спросил: — Вы историю Иова, конечно, знаете? Фризе знал ее прекрасно, как и все тексты Библии. Но сейчас он никак не мог понять, какой урок таится в вопросе Патриарха. — Осознание — первый шаг на пути к Истине. Путь этот предполагает полное изменение собственной души, в буквальном смысле смерть человека старого и рождение нового. Хватит ли у вас сил пройти этот путь? Фризе молча смотрел в завораживающие глаза Патриарха и не мог найти ответа. «Почему он так говорит? — думал он. — Какой еще путь к истине мне надо пройти? Я пришел с открытым сердцем, принес в дар церкви чек на миллиард евро». — Пускай не покажутся мои расспросы обидными, Владимир Петрович, но Церкви не безразлично, каким образом нажиты средства дарителя. Печально, что сегодня ложный идеал прошлых лет подменяется другим ложным — «идеалом прагматического житейского материализма». Если стяжание станет единственной заботой людей, они потеряют себя вновь. И тут впору вспомнить слова Бога, сказанные Иезекиилю: «Вот — конец тебе; и пошлю на тебя гнев мой, и буду судить тебя по путям твоим, и возложу на тебя все мерзости твои… Серебро их и золото их не сильно будет спасти их в день ярости Господа. Они не насытят им душ своих и не наполнят утроб своих, ибо оно было поводом к беззаконию их. И в красных нарядах своих они превращали его в гордость…» Ваш ответ, Владимир Петрович, о «биографии» миллиарда, не дает мне основания сомневаться в том, что он нажит добросовестным образом. Церковь примет дар. Но с одним условием: деньги останутся под вашей рукой. Вы возглавите Комитет по их рациональному расходованию. Я не напрасно расспрашивал о том, с чем вы идете по жизни. Вы справитесь с Божьей помощью. И при нашем содействии. Построите приюты для бездомных детей и калик перехожих. И поможете тем, кто томится в неволе. И поможете себе. Вы ведь человек одинокий. Владимир собрался возразить, но Святейший остановил его, слегка приподняв большую ухоженную ладонь. — Одиночество с годами только углубляется. Это я знаю не понаслышке. Вы не пишите книг? — задал Патриарх вопрос. — Нет, Ваше Святейшество. — Служение Богу и занятие литературой — единственное оправдание для одиночества. И служение людям может его скрасить. Если вы, Владимир Петрович, возьметесь… — Ваше Святейшество… — Фризе испугался. — Я не готов… — Он хотел сказать «На такой подвиг», но прикусил язык. — А вы, что же думали, дорогой Владимир Петрович, отдали на доброе дело полученный с Божьей помощью миллиард, и почили на лаврах? Я догадываюсь, что владеть такими деньгами в наше время и непросто и опасно? Не правда ли? Охотников за ними, наверное, немало нашлось? — Ох, немало, Ваше Святейшество. А я оказался слабаком. Вот наш ученый Григорий Перельман… Решил гипотезу Пуанкаре… И сразу решил проблему денежной премии в миллион долларов… — В шестьсот шестьдесят шесть тысяч фунтов стерлингов, — уточнил Патриарх, показав, что он знает историю гениального ученого. — Вы намекаете на «число зверя»? — Ну что вы, Владимир Петрович! Цифры, это только цифры. Сколько их не складывай, ни умножай, их все равно будет только девять. Страшен сам зверь, а не его мифическое число. Страшно число зверей, которые гуляют по нашей земле. Интересно, он не родственник Перельмана, автора старого учебника математики? Я по нему в школе учился. Молодец, Григорий. А какая гордыня! Собираясь к Патриарху, Фризе намеревался рассказать ему о том, что не такой уж он бессребреник. Что не раз тревожила его, казавшаяся разумной — и, главное, рациональной — мысль: ну, зачем мне лишние хлопоты? Отдам деньги на благое дело, помогу сирым и убогим и взамен получу душевное спокойствие. «А ну, как Святейший и меня обвинит в гордыне?» — затревожился Фризе. О гордыне Перельмана у него даже мысли не возникало. Он разделял мнение одного из участников обсуждения в Интернете: «Отказался от денег по-тихому, без помпы…» Патриарх, словно, прочитал его мысли. — Не вините себя, Владимир Петрович. Ибо само чувство вины способно привести лишь к унынию. А это грех. Случается и так, что наши слабости оборачиваются нашей силой. Повторяю, Церковь примет ваш дар с благодарностью. Всякое даяние, есть благо, а ваш поступок не просто даяние, а деяние. — Мне показалось, что самым правильным будет передать средства Церкви, — тихо произнес Владимир. — Я не верю ни правительству, ни Думе. Не верю никаким общественным фондам. А тут еще этот кризис… Патриарх долго молчал, и Фризе показалось, что по его лицу пробежало легкое облачко неудовольствия. Владимир даже пожалел, что не смог удержаться и нелицеприятно отозвался о власти. Ведь церковные иерархи столько раз демонстрировали ей свою полную лояльность. — Кризис, кризис, — наконец нарушил молчание собеседник. — Да поможет Господь нам справиться с этим испытанием. Только не забывайте, Владимир Петрович, что кризис — результат человеческой греховности. Сегодня один ложный идеал подменяется другим. Тоже ложным. Если материальное созидание и стяжание земных благ станут единственной заботой людей, они потеряют Бога. И самих себя потеряют. Несколько минут они в полном молчании пили почти остывший чай. Хозяин даже не положил в чашку ни кусочка сахара. А Фризе не утерпел, взял из вазочки крошечную коврижку. Ему интересно было узнать, какой же сдобой потчуют Владыку. Коврижка оказалась самой обыкновенной, мятной. Но очень вкусной. — Вот вам, Владимир Петрович, мое напутствие, — сочувственно, и даже с каким-то глубоко запрятанным удивлением, поглядывая на Фризе, сказал Святейший. — Поступок ваш исполнен истинного благородства. Я чувствую, что в душе вы глубоко верующий человек. Но что-то мешает полному воцерковлению. Может, боитесь за свою свободу? Или ваша стеснительность виновата? Боязнь осенить себя крестным знамением и приложиться к иконе прилюдно? Господь с вами. Invito beneficium non datur[17]. — Полностью согласен с Вашим Святейшеством. Боюсь показаться неискренним. Простите, но теперь религия стала модной. Вот я и приношу молитвы Богу в душе. Со всей верой и искренностью. По укоризненному взгляду Святейшего Владимир понял, что Патриарх не одобряет его признания: — К Господу ведут многие дороги. Несть им числа. И даже если кто пришел к Нему, поддавшись моде, Господь приимет того и обласкает. Патриарх тяжело поднялся с кресла и вышел из-за столика. Фризе тоже встал, не зная, как поступить: попрощаться или подождать, когда Святейший отпустит его. — И о наших суетных делах… Беседа укрепила меня в том, что вы, Владимир Петрович, способны взять под опеку вами же дарованные Церкви средства. Мы подберем вам опытных помощников. Как это сейчас говорят, — Святейший секунду помедлил, и глаза его весело блеснули, — менеджеров подберем, менеджеров. Крепких руководителей. Они и будут строить дома призрения для неимущих, работные дома, как говорили в старину. И детские дома для беспризорников следует строить. И тюрьмы. Да-да, и тюрьмы тоже. Они создадут человеческие условия узникам, потому что скотское содержание вызывает непомерное озлобление и удваивает угрозу. Проявляя заботу об узниках, общество выкажет свою дальновидность. Вам надо будет только следить за тем, чтобы каждая копейка пошла на пользу. Помните, что писал когда-то поэт? Каменщик, каменщик В фартуке белом, Что ты там строишь, кому? Эй! Не мешай нам, Мы заняты делом, Строим мы, строим тюрьму… Каменщик, каменщик… — подхватил Фризе, — Кто же в ней будет рыдать, Видно не ты и не брат твой богатый. Незачем вам воровать. — Господи, спаси нас, — прошептал Святейший — Вот ведь как все обернулось: «брат наш богатый» — самый, что ни на есть, опасный вор. — Ваше Святейшество! — с горячностью выдохнул Фризе. — Ваше Святейшество! — На долю секунды он так ярко, так зримо представил себя за огромным письменным столом, заставленным компьютерами и телефонными аппаратами, секретаршу-монахиню в приемной, что его охватила оторопь. Его порыв, смятение, отразившееся на лице, заставили собеседника улыбнуться. Но не на шутку раздосадованный сыщик не заметил ни улыбки, ни веселого блеска в глазах Патриарха. Фризе чувствовал, что ему надо поскорее уходить — Патриарх устал, лицо его сделалось бледным, он едва заметно покачивался, продолжая опираться на посох. Но предложение Патриарха настолько огорошило Владимира, что он не мог не сказать: — Я думал… Я считал, что у Церкви такие силы, такая мощь! По всей России вы восстанавливаете храмы и монастыри, строите новые… И возрождение идет под руководством настоящих подвижников. А я хотел, как древние говорили, «прожить незаметно». — Поздно грешная душа взалкала себе тишины и покоя. Коли знаешь эпикурейцев, не можешь не помнить, как их осудил за желание прожить незаметно сам Платон. За всю их долгую беседу Патриарх впервые обратился к Фризе «на ты». — Знаю, Ваше Преосвященство. — Да, наша Церковь сильна подвижничеством, — сказал Патриарх. — И не только своих служителей, но и мирян. Но не сотворите себе кумира, Владимир Петрович: некоторые служители церкви страдают леностью, недостаточно близки к пастве. И алчность не обходит нас стороной. Уповаю на ваши разум и волю. Слово за вами. И да поможет вам Господь в этом трудном выборе. Желаю вам полной благоуспешности. Патриарх осенил Владимира крестным знамением. Фризе почувствовал, что в горле у него образовался комок, что он не в силах произнести ни слова. Он словно погрузился в поток расслабляющей благодати и бесконечной приязни. — Я буду ждать от вас весточки, — сказал Святейший. — Он протянул Фризе маленькую полоску твердого белого картона. — Вот мой прямой телефон. Позвоните, когда примете решение. Только не торопитесь. Дела, начатые по понуждению, не приносят блага. Что-то словно подтолкнуло Владимира. Он склонился и припал к руке Патриарха. Когда Фризе скрылся за дверью, Патриарх, глядя задумчиво ему вслед, прошептал: — Только это и спасет молодого человека. Не гоняться же ему всю жизнь за котами своих любовниц?! — О чем это вы, батюшка? — удивилась непривычному в устах Святейшего слову монашка, убиравшая со столика чайные принадлежности. — Неужели в грехе живет? А мне показался таким приличным мужчиной. Благолепным. — И правильно показалось. Но в заступничестве Всевышнего нуждается всякая живая душа. Особенно одинокая. Проходя через мрачноватые ворота лавры, Фризе с сожалением подумал: он так и не выбрал момента спросить Патриарха о том, что уже долгое время не давало покоя его душе. И одновременно испытал облегчение — хорошо бы он выглядел в глазах Святейшего, со своими заморочками, которые могли бы заинтересовать лишь третий телевизионный канал. «Настоящий мистический», как они себя с гордостью именуют. Мысль о «третьем мистическом» напомнила ему о фильме, который смотрел молодой монах в патриаршей приемной. Владимир достал мобильник и через справочную службу выяснил телефон местной телестудии «Благовест». На то, чтобы дозвониться до справочной, ему потребовалось времени больше, чем на разговор с Патриархом. Но Фризе не впервой было проявлять упрямство. Он звонил и звонил, выслушивая то короткие гудки, то длиннейшую рекламу, то надоевшую мелодию «Этюда для Элизы». И, наконец, добился своего: приятный женский голосок заявил: — Телеканал «Благовест». — Скажите, пожалуйста, почему сегодня вы заменили выпуск церковных новостей кинофильмом «Кинд-за-за»? — Молодой человек, вы ошиблись. В нашей программе сегодня не было никаких замен. «Церковные новости» были показаны вовремя. — Женщина отключилась. Фризе, конечно, было лестно, что его назвали молодым человеком. Значит, голос еще звонкий. И тут с ним произошло нечто неожиданное: сыщик почувствовал, как истомившаяся душа его возликовала. Он испытал небывалое облегчение, которое испытывает человек, проблуждавший целую вечность по безводным землям и наконец припавший губами к холодному незамутненному родничку. «Нечистой силе заказан путь в это святое место, — подумал Фризе. — Здесь каждый сантиметр пространства намолен так, что нечистому негде просунуть свое свиное рыло. И если этот хмырь, неважно, кто он — фантом или человек — явился мне в этой православной обители, да еще подмигнул со значением, то уж на нечистую силу он никак не тянет. Какие бы фокусы он не вытворял с отдельно взятым сыщиком!»