– Темнота – друг молодёжи! – удовлетворённо прошептал Горохов. – Иду – темно! – подключился Гурька. – Смотрю – пятно! Нюх-нюх – говно! Ням-ням – оно! – Молчите, уроды! – зашипел Титяпкин. – Зашубят! Ступеньки предательски скрипели. Пацаны замирали на каждом шагу. Валерка редко посещал верхний этаж – только когда поднимался в кладовку, где хранились чемоданы, или в комнату Горь-Саныча. На втором этаже всё казалось таинственным, и пацаны крались, как партизаны в лесу. – Вот их палата! – еле слышно выдохнул Титяпкин, указывая пальцем на ближайшую дверь. – Я первый захожу, Гурекакил за мной, потом Горох! – За Гурекакила ответишь! – пообещал Гурька. Валерка знал, что Анастасийка жила не в той палате, куда нацелился Титяпыч, а в другой, дальней. – Я в другую палату пойду! – предупредил Валерка. – Вали-вали, чтоб не с нами, – охотно согласился Титяпа. – Если девки проснутся, ты нас всех выдашь! Тебя по очкам узнают! – Ага, а тебя ваще никто никак не узнает, да? – огрызнулся Валерка. Титяпкин чуть-чуть приоткрыл дверь, сжался и привидением бесшумно втёк в пустоту палаты. За ним растворились и Гурька с Гороховым. Валерка на цыпочках переместился дальше, остановился у входа в палату Анастасийки и огляделся по сторонам. Потолок с балками, стены с электропроводами, натянутыми на изоляторы, гладкий пол… Глубокие тени. Чуткая тишина старого деревянного дома. Чужое пространство – понятное, но необычное, словно залез к другу под одеяло. На этаже у девочек даже пахло иначе: молоком, ирисками, сладкой акварельной краской. Валерка бестелесным движением толкнул дверь в глубину. И на него вдруг дохнуло таким холодом, будто окно в палате было настежь распахнуто в декабрь. Ртутные фонари освещали помещение не так, как привык Валерка, – отражением со стены, точно с белого экрана кинозала. Восемь кроватей в два ряда вытянулись как могилки на заснеженном кладбище. Девочки спали. Вернее, почти все девочки спали, – но не все. Маша Стяжкина сидела в своей постели, уронив голову; в странной покорности она протягивала вперёд руку. Рядом с кроватью Маши в трусах и в майке стояла Маринка Лебедева, стояла, чуть склонившись, и на весу поддерживала руку Маши, как поддерживают перед губами ковш с водой. Маринка сосала кровь. Маша печально вздохнула, и Маринка недовольно качнула плечами, возвращая руку жертвы в удобное положение. Валерка увидел просверк двух клыков, вонзённых в тонкое девчоночье запястье. Валерка даже испугаться не успел. Он шагнул назад и потянул дверь на себя, убирая с глаз зрелище вампира. Почему-то сейчас у него в голове была только одна мысль: а Горь-Саныч не врал!.. В ту ночь, когда Валерка заметил вампира на скамейке Пионерской аллеи, Горь-Саныч, куривший на крыльце их корпуса, не соврал, что Лёва не выходил на улицу. Лёва и не выходил. На аллее был другой вампир, вовсе не Лёва. Потому что в пионерском лагере «Буревестник» на самом деле вампиров было много! Часть третья Сеть вампира Капли крови густой из груди молодой На зелёные травы сбегали. Н. Кооль, «Там вдали за рекой…». 1924 г. Глава 1 Четвёртый придурок – Ты чё, ослеп? Венька Гельбич отодвинул Валерку, наклонился и вытащил из кучи мусора мятый фантик от конфеты. Такие конфеты – дешёвые «батончики» – иногда выдавали на полдник. В городе фантики от «батончика» считались бросовыми, но в лагере поднимались в цене. Фантик можно было особым образом туго свернуть в треугольник, и тогда он становился буцкой. Буцками бились на ступеньках крыльца и на подоконниках. По преданию, Цыбастыш в первый же день смены простецким фантиком от «батончика» отбуцкал у Вовки Макерова роскошную золотку от конфеты «трюфель». Впрочем, сейчас Валерке не было дела до фантиков. Какие фантики? Кругом вампиры! Утром, как обычно, отряд маялся на «трудовом десанте» – на уборке своей территории. Пацаны граблями скребли землю под соснами, девчонки мётлами шаркали по дорожкам вокруг корпуса. Никто не знал, откуда за сутки набиралось столько мусора. У каждого звена была своя куча, которую в вёдрах переносили в общую кучу возле Пионерской аллеи. В тихий час по аллее проезжал мужик на телеге и вывозил все кучи за ограду лагеря. Мимо четвёртого отряда шли Свистуха и директор лагеря Колыбалов. – Чего такие смурные? – бодро закричала Свистуха пионерам. – Ну-ка встряхнулись! Давайте соревнование: кто первым соберёт сто шишек, тому испекут яблочный пирог! Вперёд, бойцы! Пионеры напоказ заулыбались старшей вожатой, но никто не ускорился. Даже Рин Халовна постаралась как бы невзначай затеряться среди сосен. Ежедневная возня с мусором всем давно надоела. Валерка нехотя и мрачно ворочал граблями. К нему подошёл Гельбич. – Задрало уже слона чесать! – раздражённо сказал он. – Ваще всё тут задрало, особенно футбол. Я бы этот мяч Хлопову в гудок забил. Слышь, Лагунов, тебя в Дружняке из каких кружков выперли? – Из рисования и пения, – отчуждённо ответил Валерка. – Не, рисовать я не умею, – тяжело вздохнул Гельбич. – У меня даже фашистский крест косой получается. А на пении чё делают? – Поют. – А-а, – Гельбич потоптался, зыркая по сторонам. – Пошли со мной в Дружняк, Лагунов, а? Одному чё-то неохота, а ты всё там знаешь. Оказывается, грубый и рослый Гельбич умел стесняться! – Мне же нельзя, – уныло напомнил Валерка. – Фигня базар. Выпросимся. Я тебя на поруки возьму. Я же знаменосец. Валерка подумал, что Гельбичу легко. Он избавляется от футбола. А в какой кружок записаться, чтобы спастись от вампиров? Откуда-то прилетела шишка и стукнула Гельбича в затылок. – Кто такой борзый?! – тотчас заорал Гельбич и завертелся. Кидаться шишками запрещалось. Официально – потому что могли попасть в глаз, на самом деле – чтобы не отвлекались от обязанностей. – Ну-ка, ну-ка!.. – издалека грозно закричал Игорь Саныч. Валерка посмотрел на девочек. Маринка Лебедева шаркала метлой под ступеньками крыльца. Маринка была звеньевой и потому повязала красный галстук. А Маша Стяжкина совковой лопатой неумело переваливала мусор из кучи в мятое ведро. Мусор не влезал, сыпался мимо. И Маша, и Маринка выглядели совершенно обычно: футболки, выгоревшие спортивные штаны, исцарапанные сандалии; у Маши – косички, у Маринки – хвост с заколкой. Валерка положил грабли, подошёл к Маше, забрал у неё лопату и сам наполнил ведро, а потом с хрустом утоптал ногой. – Ты меня вчера ночью видела? – как бы ненароком спросил он. – Я к вам в палату пастой мазать приходил. И тебя видел. Маша скептически сморщилась – а может, прищурилась на солнце. – Не ври, Лагунов. Пастой мазали первую палату, а не нашу. И не ты, а те три придурка, – Маша кивнула на Гурьку, Титяпу и Гороха. Гурька, Титяпа и Горох, забыв о «трудовом десанте», сражались друг с другом граблями. К ним спешила разгневанная Ирина Михайловна. Валерка поглядел Маше прямо в глаза. – Я видел, как Маринка Лебедева пила у тебя кровь. Маша помолчала, оценивая Валерку. – Четвёртый придурок, – спокойно сказала она. Маша подняла ведро и направилась к аллее. Валерка вдруг вспомнил, как подобным же образом пытался выяснить правду у Славика Мухина – и Славик тоже решил, что Валерка просто прикалывается. Валерка молча смотрел Маше вслед. Наверное, те, кого кусал вампир, даже не знают об этом. Вампир будто бы заколдовывает их. Или усыпляет, как доктора усыпляют больного, чтобы вырезать аппендицит. Валерка ощущал себя шпионом, который следит за всеми вокруг. Или локатором, который в чистом небе нащупывает невидимый вражеский самолёт. Или микроскопом, который пристально изучает каждую пылинку. Валерка выискивал то, что хоть как-то выдало бы вампиров и жертв. Не может быть, что днём не остаётся никаких свидетельств ночного ужаса! Как-то ведь должны вампиры проявляться при свете солнца! Должны быть хоть какие-то признаки кошмара, по которым можно опознать тех, кто пьёт кровь, и тех, у кого пили! От обычного укуса комара и то зудит почесуха! – Машка! – вдруг от крыльца сердито окликнула Маринка Лебедева. Валерка вздрогнул. Что нужно Маринке-вампирке? – Ты мусор потеряла! – Маринка указала метлой на сосновую ветку. Маша вернулась, без возражений подобрала с дорожки грязную сухую ветку, сунула в ведро и снова направилась к аллее. Это была какая-то мелочь, ерунда… Однако сейчас Валерка наблюдал за окружающим с такой жадностью и торопливостью, с какой вор обшаривает квартиру, опасаясь, что скоро придут хозяева. Маша вернулась за веточкой… Он, Валерка, ни за что бы не вернулся. Подобрал бы эту дрянь на втором рейсе. А Маша вернулась… «Мне в психбольницу надо», – подумал Валерка. Наверное, Маша – просто послушная и хорошая девочка, а он, Валерка, – поперечный, как говорит мама, и вообще чеканутый, вот и вся причина.