Валерка побрёл обратно к пацанам. Гельбич поджидал его, по-прежнему размышляя о кружке, в котором можно спрятаться от футбола. – Слышь, Лагунов, а как в кружке поют? Хором или один для всех? И песни-то какие? Свои любимые, да? Я про тюрьму люблю. – Чё скажут, то и поёшь, – буркнул Валерка. – Это тебе не дома – сел на кухне и пасть распахнул. Про тюрьму нельзя петь. – Жаль, – огорчился Гельбич. – Про тюрьму – правда жизни. Это тебе не спичками чиркать. Ладно, идём Усатого за усы тянуть. Игорь бесцельно ходил между пацанов с граблями и хмурился, делая вид, что придирчиво контролирует работу и её результаты. – Горь-Саныч, отпустите нас заместо футбола в кружок пения, – напрямик рубанул Гельбич. – Я ваще петь люблю, а за ним, – Гельбич ткнул пальцем в молчащего Валерку, – я прослежу, честное пионерское. Валерка прятал глаза. Ему было неловко, что он не поверил Горь-Санычу, когда тот ночью ответил про Лёву честно. А Игорь отвёл взгляд. Он чувствовал себя виноватым за то, что обидел Валерку неверием в вампиров. – Ну, хорошо… – поколебавшись, разрешил Игорь. Гельбич покровительственно хлопнул Валерку по спине. «Честное пионерское», – про себя повторил Валерка слова Гельбича. Ну какой из Гельбича пионер? На линейках флаг отряда носит, а сам считает, что тюремные песни – правда жизни. Может, человек-то Гельбич и неплохой, но пионер фиговый. А если и вампиры такие же ненастоящие, как пионеры? Куснут – и всё, гуляй, ничего особенного с тобой не случилось. Не страшно, что есть вампиры. Не страшно, что кусают. И вампир никакой не мертвец, который боится солнца. И тот, кого укусил вампир, не превращается тоже в вампира, а ходит себе, как прежде: палка, палка, огуречик, получился человечек. Эх, всё как всегда. Нету больше тачанок и будёновцев, хотя есть красные флаги и горны. Нету и вампиров, хотя есть странные люди, которые пьют кровь при луне. Пятиконечные красные звёзды сейчас уже ни шиша не значат, и от ночных кровопийц нынче тоже никому ни тепло ни холодно. Глава 2 На пионерском расстоянии – Дружинному знамени отдать салют! – скомандовала Свистуха. Во всех отрядах, выстроенных на Дружинной площадке, все пионеры вскинули руки в пионерском приветствии, словно заслоняли глаза от солнца. Утром, спросонья, обыденность ещё не успевала захватить внимание, и потому, когда поднимали флаг, все смотрели только на флаг и молчали, а не вертелись и не перешёптывались. Красное полотнище толчками взбиралось вверх по мачте и на макушке, поймав ветер, распахнулось крылом. А Игорь в это время разглядывал лица ребят – простые, хорошие и бесхитростные. Девчонки, загорев, пока что не стеснялись своих веснушек, а пацаны обросли лохмами, как лесные разбойники: парикмахерской в лагере не имелось. Игорь думал, что с непредвзятой точки зрения порядки в пионерлагере могут показаться странными. Здесь же не воинская часть, а взрослые и дети – не солдаты, однако почему-то все через силу встают ни свет ни заря, идут на площадку, строятся, поднимают знамя и салютуют ему. Зачем? Почему? Никто не заставляет это делать – но так принято. «Мы так живём», – сказал себе Игорь с каким-то нелогичным удовлетворением от непонятности общей жизни. Непонятность объединяла, превращала всех вокруг в своих. Конечно, причина удовлетворения Игоря была не в ритуалах пионерии. Причина была в ночном свидании с Вероникой, когда они вдвоём ушли на речку Рейку и купались в тёплой заводи, и гибкое тело Вероники светилось в воде зеленью, как у русалки. А потом они лежали в мягкой траве на казённом байковом одеяле, которое Вероника прихватила из корпуса, и над ними сквозь созвездие Кассиопеи беззвучно плыл авиалайнер, мерцая красными и синими огнями. Да, Игорь влюбился. Влюбился – и Вероника ответила ему взаимностью, и теперь между ними не осталось преград: вот поэтому Игорь ощущал себя каким-то очень укоренённым, благополучным, обеспеченным всем, что нужно для полноты существования. Превосходство победителя позволяло увидеть привычный мир как бы извне и оценить странность его устройства. Однако эта странность и была основой благополучия. На линейке Свистуха велела Игорю явиться к ней после «трудового десанта», и сейчас Игорь шагал по Пионерской аллее, щурясь на солнце. Всё было прекрасно. По трансляции играла бравурная музыка. Лагерь готовился к Родительскому дню. Парни из старших отрядов размашисто шоркали мётлами по асфальту и выгребали мусор из урн, девочки тряпками протирали скамейки, счищая надписи и птичьи отметины. Красивый юноша, отвинтив от стенда оргстекло, на кнопки прикреплял детские рисунки. Кастелянша тащила в медпункт стопу чистого постельного белья; куда-то шли уборщицы со швабрами и вёдрами; из пищеблока доносились звон посуды и заикающаяся ругань бабы Нюры; сторож вёл в поводу лошадь, запряжённую в телегу с автомобильными колёсами. Даже Серп Иваныч Иеронов в своём скверике большими ржавыми ножницами подстригал кусты акации. Тесовые стены и скошенные крыши теремков были пятнистыми от света и теней. В Дружинном доме царили суета и переполох. Туда-сюда бегали мелкие девочки с шёлковыми лентами в руках, пацаны с грохотом передвигали столы и шкафы, кто-то натужно и неумело пытался протрубить в горн. Игорь остановился в коридоре, потому что в Знамённой комнате Свистуха спорила с Колыбаловым, директором лагеря. Колыбалов зачем-то приволок с собой тяжеленную бензопилу «Дружба» и водрузил её Свистухе на стол. – Ты как ребёнок, Николай Петрович! – бушевала Свистуха. – Какие дрова для плиты? Напили их вечером! – Отбой же! – упрямился Колыбалов. – Нельзя шуметь! – Можно! Сегодня я разрешаю! Мне нужны работники, чтобы прибрали Концертную поляну! Туда родители попрутся – и что увидят? Бурьян до самой задницы! А приедет баба из горсовета, у неё во втором отряде дочка! – Наталья, здесь я командую! – Ты, Петрович, командуешь, когда приёмка лагеря, а Родительский день – моя ответственность! Кому выговор вкатят, если тут будет кавардак? – Мне вкатят! – Ничего не тебе, у тебя пенсия на носу! А я с вакансии слечу! Иди давай отсюда, не порти мне зрение! Колыбалов подхватил бензопилу и, вздыхая, вывалился в коридор. Свистуха была в джинсах и рубашке, а голову повязала косынкой, точно работница ткацкой фабрики во время субботника в цеху. – Дверь прикрой, – сказала она Игорю, вылезая из-за стола. – С тобой, голубь, мне потолковать надо, но так, чтобы никто уши не погрел. Она присела крепким задом на подоконник и скрестила руки. – Я готов, – кивнул Игорь. Старшая пионервожатая смотрела на него испытующе, будто на артиста, вышедшего на пустую сцену к публике. В этом была какая-то угроза. – Разведка донесла, что ты с Несветовой романчик закрутил, – наконец напрямик заявила Свистуха. – Это верно? У Игоря краска бросилась в лицо. В своих отношениях с Вероникой он не видел ничего дурного, но Вероника хотела держать их в секрете. Понятно, почему. Добрачные связи – предмет осуждения. Зачем оно Веронике? Однако получилось, что Игорь её подвёл. Он растрепал о Веронике Малосолову, Димон во время посиделок на речном трамвайчике ляпнул Ирине, а Ирина охотно выдала чужую тайну Свистухе. Димон – дурак, а Ирина – стервозина! – Верно, – подтвердил Игорь и криво ухмыльнулся. – Чего разулыбался? – разозлилась Свистуха. – Смех без причины – признак дурачины! – Причина есть, – резонно возразил Игорь. Свистуха пронзила его свирепым взглядом. – Не умничай! Ты вообще в курсе, что у неё жених? Игорю будто вмазали вторую пощёчину. Жених?!. Конечно, Игорь понимал, что у Вероники кто-то был до него, но жених?!. Сейчас?!. Так вот почему она так скрытничала! Неужели она хотела оставить жениха за собой, а с Игорем просто поразвлечься летом?! Игорь почувствовал себя обманутым и даже оскорблённым. Свистуха молча наблюдала за ним. Игорь провёл ладонью по лбу, словно стирал налипшую паутину. Нет, Вероника не такая! – Не сказала, значит? – саркастически уточнила Свистуха. – Да хоть пять женихов, – угрюмо ответил Игорь. – И знаешь, кто это? – с насмешкой превосходства продолжала добивать его Свистуха. – Это Сашка Плоткин, с которым ты в комнате живёшь. Игорь тупо уставился в угол на красное знамя дружины. О-бал-деть!.. Недавнее самодовольство истаивало в Игоре без следа. Он вдруг ощутил себя таким, каким бывал перед деканом в университете, перед военкомом или на комсомольском собрании, – обычным, ничего не значащим студентиком, нолём без палочки: серым человечком, обязанным выполнять приказы. Теперь понятно, почему Вероника и Саша Плоткин работали на одном отряде… Игорь вспомнил, как Саша ревниво хвалился своим обеспеченным будущим: квартирой, свадьбой, работой… Ничего подобного пообещать Веронике Игорь не мог. Но ведь радость жизни не в материальных благах!.. Однако кого он убеждает? Себя?.. Вероника промолчала о Плоткине, и это факт! Не желала терять своего раскудрявого Сашеньку? Точнее, не желала терять свадьбу, работу, квартиру?.. В постели-то Плоткина можно и заменить кем-нибудь, например, им – Игорем Корзухиным. – Я догадываюсь, каким местом Несветова думает, – сказала Свистуха. – Но у тебя-то мозги должны быть, ты же мужик. На кого ты губу раскатал? – На кого? – не понимая, спросил Игорь. – У Плоткина отец – завотделом капстроительства в обкоме. Мать – заместитель начальника в гороно. Если ты ихнего сыночка обидишь, они тебя в порошок разотрут. Вылетишь из вуза и в армию загремишь. Игорь угрюмо посмотрел на Свистуху. В его душе нарастало какое-то мрачное сопротивление. Почему старшая пионервожатая стращает его, как ребёнка? Он что, дурачок? Даже если его используют и обманывают, ему не нужна забота Свистухи. Он не будет маршировать под пионерский барабан. – А вам какое дело? – буркнул Игорь. Свистуха соскочила с подоконника. – А я не хочу, чтобы мой лагерь домом терпимости называли, будто это я тут устроила свальный грех! Кого накажут, что Плоткин ушами хлопал? Не Плоткина же! И не тебя – ты осенью уже сапоги натянешь! Накажут меня! Это я под гороно работаю, а не ты! А мне разнос от начальства ни к чему! Конечно, Свистуха спасала свою шкуру. Ей плевать было и на чувства Саши Плоткина, и на коварство Вероники, и на судьбу Игоря. – Я сам решу, как мне быть, – угрюмо сказал Игорь. Свистуха скорчила презрительную гримасу. – Не дрыгайся, Корзухин, – предупредила она. – Я сама могу тебе всю практику завалить и напишу декану докладную про твою аморалку – вылетишь из вуза как миленький безо всякого горисполкома! Такое было уже нестерпимо. Конфликт с семейством Саши Плоткина – это одно: Плоткины хотя бы вправе быть в претензии. А лакейская подлость Свистухи – совсем другое. Плоткины, если они люди порядочные, могут и не мстить, а Свистуха побежит впереди паровоза и нагадит с упреждением. – Не надо меня запугивать, Наталья Борисовна. И на вас управа есть, – со сдержанной злобой произнёс Игорь. – Я вам не крепостной. Свистуха фыркнула, отвернулась и прошла к своему стулу за столом. – Короче, не крепостной, – небрежно сказала она. – В любом случае развратное поведение – твой проступок. Я этого терпеть не намерена. Даю тебе последний шанс всё замять для ясности: закругляйся с Несветовой, пока Плоткин ничего не пронюхал. Копылова будет молчать в тряпочку, я позабочусь. А ты держись от Несветовой на пионерском расстоянии. Хватит с тебя, шибко хорошо пригрелся, морда треснет. Свободен, вожатый. Глава 3 «Морда крокодилия» Валерка и Гельбич подошли к Дружняку – Дружинному дому. Играла музыка. Из открытых окон доносились грохот мебели и раздражённые голоса: Дружняк сотрясала большая уборка. Кружковцы, преимущественно девочки, пережидая бедствие, толпились перед крыльцом и в скверике.