Чарлз оцепенел. Целый миг казалось, сейчас он вскочит и уйдет, однако он взял себя в руки, будто разрешил некий внутренний конфликт, и с неожиданным рвением принялся целовать Стеллу. Губы давили на ее рот, настойчивый язык раздвинул зубы. Разум Стеллы взбунтовался. Она почувствовала даже приступ отвращения – летчик Джордж, насколько было известно Стелле, ничего подобного с медсестрой Марсией не делал. Затем ее тело уловило посыл и стало отвечать сообразно инстинктам. Чувства, подавленные, загнанные в подполье, переживали новый всплеск. Чарлз повалил Стеллу на подушки, она выгнула спину, чтобы прижаться бедрами к его бедрам, пальцы ласкали коротко стриженный затылок мужа, рот был открыт. Фланелевая ночнушка мешала, путалась в ногах. Стелла вдруг резко села и рывком стащила ночнушку через голову. Она снова подалась к Чарлзу, попыталась высвободить его из полосатой пижамной куртки, без помех прижаться к его телу. Но Чарлз отвернулся, он явно не желал видеть обнаженное тело жены. Он протянул руку к ночнику, стал на ощупь искать выключатель. За секунду до того, как обрушилась тьма, Стелла успела заметить напряжение в его лице. Благодаря затемнению тьма была полной, кромешной. В арсенале Стеллы остались только ладони и губы, этими минимальными средствами она и проводила рекогносцировку. Теперь уже Чарлз лежал на спине, а Стелла расстегивала его пижаму, неуверенно скользила пальцами по ребрам и животу. Добравшись до резинки пижамных брюк, Стелла запаниковала. Снова легла рядом с мужем. Ох, если бы он подбодрил ее, если бы ответил на поцелуй! Она будто к мраморному изваянию святого прикладывалась. В течение секунды Чарлз был недвижим, наконец приподнялся и впился в губы Стеллы с прежним яростным отчаянием. Коленом он раздвинул ей ноги, руками удерживая за плечи, вдавливая в подушку. Стелле стало страшно. Впрочем, страх заглушало иное чувство – трепет от близости этого нового Чарлза, держателя прав на жену. Трепет от осознания, что она желанна. После нескольких месяцев на голодном пайке этот жесткий настойчивый рот, это острое колено меж ее бедер были точно вода для засохшего цветка. Инстинктивно Стелла потянула за шнурок, который удерживал пижамные брюки, завозилась с узлом. Распутала, попыталась стащить. Брюки будто застряли, будто зацепились за что-то. Сердце екнуло, затрепетало от естественного страха, когда Стелла поняла: это что-то и есть мужской член. Робкие пальцы сомкнулись, Стелла подивилась размерам. Над ней, в темноте, Чарлз издал горловой стон – нечто среднее между блаженством и безысходностью. Ощущая горячие иглы во всем теле, Стелла взялась ласкать мужа. Член твердел, льнул к ее ладони, дыхание Чарлза учащалось, становилось прерывистым. – Чарлз, прошу тебя… Я хочу… я жажду… Ей не хватало слов, зато тело, горячее, влажное, говорило за нее. Бешеный пульс, как второе сердце, бился между бедер. Стелла выгнула спину, как могла высоко подняла таз, готовая направить, впустить, принять. Под аккомпанемент тяжелого дыхания мужа соприкосновение состоялось. И сразу же Чарлз отпрянул от Стеллы, будто обжегшись. За один краткий миг что-то непоправимо изменилось, порвалась связь, подобная тончайшей нити. Стелла отпугнула мужа, он съежился от страха – в буквальном смысле. Под ее пальцами твердое – размякло, жар – остыл. В воображении возник сдутый воздушный шарик. Зато, будто в насмешку, у Чарлза напряглось, окаменело все остальное – руки, ноги, грудь. С душераздирающим стоном он откатился от жены. – Чарлз! Чарлз, дорогой мой! Что не так? Включить свет Стелла не рискнула. На ощупь обнаружила, что Чарлз лежит на животе, уткнувшись лицом в подушку. Она обняла его, стала баюкать и утешать. Наконец Чарлз расслабился в ее объятиях. – Мне жаль, – произнес он. – Похоже, я не способен… Он осекся. Стелла ринулась на помощь. Как она убеждала! Как стремилась избавить Чарлза от унизительных дальнейших объяснений, избавить их обоих от обсуждения подробностей фиаско!.. Чарлз лег на бок, поджал ноги, а Стелла прикрывала его со спины, щекой терлась о его плечо, обвивала руками его живот, обнимала крепко-крепко, будто могла уберечь от демонов, что терзали Чарлза изнутри. Позднее, когда она начала погружаться в теплые волны сна, Чарлз осторожно высвободился. Матрац спружинил, покровы были приподняты, и холод дохнул на обнаженную Стеллу. Крадучись Чарлз прошел по комнате, через секунду за ним тихо закрылась дверь. Стелла лежала одна в супружеской постели, притянув колени к груди, и тщилась изгнать призрак собственной ущербности, а заодно и срамной зуд, который ни за что не хотел сдавать позиции внизу ее живота. Глава 5 2011 год Как всегда, ровно в шесть утра на Уилла обрушился максимум децибел электротранса – этажом выше сработал будильник в сотовом телефоне. Уилл подхватился. Увы, так называемая музыка не произвела никакого впечатления на самого соседа Кили. Тот был щедро одарен от природы: помимо способности ржанием разбивать хрусталь, он умел дрыхнуть как бревно и реагировал на собственный будильник в лучшем случае через пятнадцать минут. День начался, по обыкновению, с выброса адреналина и приступа бессильной ярости. Уилл без оптимизма смотрел в ближайшее будущее и в потолок, на котором расползлось коричневое пятно – будто кофе разлили. Он часто ловил себя на проработке ситуаций, в которых можно разлить кофе на потолок. Ладно, по крайней мере сегодня пятница. От выходных, конечно, ждать нечего; главный плюс пятницы в том, что четверг кончился, а до следующего – почти неделя. Электротранс становился громче и навязчивее, а Уилл думал о тех временах, когда четверг был просто днем недели. И когда были причины любить этот день. Например, на втором курсе в Оксфорде. Уилл выбрал специализацию «Ирландия в девятнадцатом веке», вела ее доктор Роуз. Единственная из лекторов, она никогда не подавала виду, что знает: Уилл – сын Фергюса Холта. Никогда не проводила параллелей и не позволяла себе соответствующих острот, не просила передать привет отцу, потому что они однажды вместе принимали участие, допустим, в какой-нибудь европейской конференции. Доктор Роуз выслушивала умозаключения Уилла, оспаривала их, указывала на изъяны в логике. Да, в те времена четверг был хорошим днем. В те времена, услышав словосочетание «Bona Vacantia»[10], Уилл, пожалуй, счел бы его названием очередного тапас-бара. Завершая собеседование в «Анселл Блейк», Майк Анселл выдал со своим брендовым видом всезнайки: – Ну, Уилл, Bona Vacantia. Добро пожаловать в команду. Уилл тогда почувствовал: искра оптимизма, погасшая было, едва он вступил в неряшливую контору с беспощадными флуоресцентными лампами и душным запахом лосьона после бритья, вновь разгорается. Потому что Уилл вообразил, будто Майк Анселл желает ему приятных выходных. Оказалось, Bona Vacantia – это список объектов бесхозной недвижимости, еженедельно публикуемый соответствующими органами. По четвергам. Там, в списке – фамилии граждан, умерших без завещания. Если у них не обнаруживается родственников, деньги и прочие ценные активы переходят в государственную казну. «Анселл Блейк» – одна из фирм (число их растет с каждым днем), что кружат, подобно акулам, поблизости от добычи, жаждут отхватить особняк побольше и посочнее. Потом начинаются поиски наследников, не подозревающих, что им что-то причитается от позабытого родственника, и искушение оных наличными деньгами. Разумеется, агенту положены комиссионные. Конкурентов у фирмы «Анселл Блейк» было хоть отбавляй, по четвергам возникал ажиотаж на тему наследников. Сами поиски Уиллу даже нравились. Он с удовольствием рылся в архивах, по крупицам собирал сведения, строил догадки и рисовал очередное фамильное древо, а заодно и картинку чужой жизни, но ему претила атмосфера крысиных бегов, культивируемая Анселлом. Настырность шефа напоминала отцовскую. Этажом выше смолк будильник. Со вздохом Уилл усадил себя в постели, спустил ноги на пол, провел ладонью по волосам. Сегодня по крайней мере утро не начнется с созерцания Анселла собственной персоной. Сегодня Уилл счастливый обладатель уважительной, в двадцать четыре карата, причины не ехать сразу в контору. Он отправится на Гринфилдс-лейн, к престарелому мистеру Гривсу, а значит, на час-другой будет избавлен от ядовитого сарказма. «Сегодня, – думал Уилл, – я займусь поисками другой работы». Как знать, вдруг на соответствующем сайте ему откроется целый мир вакансий, вдруг кто-то жаждет нанять двадцатипятилетнего историка-недоучку, за плечами которого целый год работы на околоюридическую контору и шесть месяцев лечения в психиатрической больнице? С этой обнадеживающей мыслью Уилл поплелся на кухню – растворять кофе. Прикованный к инвалидной коляске, Альберт Гривс очень напоминал сушеного кузнечика. По контрасту с массивными очками головенка казалась неестественно маленькой, а огромные уши были точно ручки горшка. – Я совсем не сплю, – сообщил он обиженным тоном. – Глаз не смыкаю. Помню, на войне – я был в составе атлантического конвоя – мы сутками не спали. Падали от изнеможения, за пять минут сна последний грош отдали бы. А сейчас мне и делать-то больше нечего. Спи – не хочу, так нет – не спится. Странно, да? Правая рука мистера Гривса постукивала по вытертому подлокотнику в такт словам, левая лежала как посторонний предмет. Это все после инсульта, объяснил мистер Гривс, едва Уилл в сопровождении сиделки шагнул в дом. – Вот говорят же – удар. Так и есть. Будто молнией ударило. Конечно, мне от бессонницы лекарств прописали – пропасть, – продолжал Гривс. В линзах двоился залитый светом прямоугольник окна. – Принимайте вот это, мистер Гривс, и будете спать как младенец! – передразнил он. – Нашли дурака! Может, я старый, но из ума еще не выжил. Раз уж начали пичкать пилюлями, дело швах. Тут и гадать нечего. Так и с Нэнси было, ну, когда ее увозили в этот дом. – Мистер Гривс усмехнулся. – Дом! Имел я в виду такие дома! Оттуда не возвращаются. Оттуда вперед ногами выносят. Если б Нэнси шейку бедра не сломала, нипочем бы они ее не забрали. А заливали!.. Будем, мол, ходить за ней, пока не поправится… И где? Где она, Нэнси, я вас спрашиваю? Речь была пламенная, но по окончании ее Гривс будто выдохся, обмяк, утонул в кресле и в своих мыслях. Уилл подождал, глотнул чаю. Чай успел остыть, на поверхности плавали запятые подкисшего молока. Уилл поставил чашку, ненавязчиво попытался повернуть разговор в нужное русло. – Вы близко знали мисс Прайс, мистер Гривс? – Что? – Старик повернул голову, будто на секунду забыл о присутствии Уилла. – Какую мисс Прайс? А, Нэнси! Ну да, насколько можно было с ней сблизиться, настолько я и сблизился. Она была себе на уме, Нэнси, вроде кошки, что я в детстве держал. То сама придет, на колени к тебе залезет, мурлычет, будто мотор. А иной раз хочешь ее приласкать, а она… – Правая рука полоснула пространство, изображая взмах кошачьей лапы. Гривс хохотнул. – Да, такая. Должен признаться, пару раз она меня здорово царапнула. Но оно того стоило. Потрясающая была девчонка. Уилл улыбнулся. Альберту Гривсу под девяносто, Нэнси Прайс скончалась в восемьдесят семь. А для Гривса она была, есть и будет «потрясающей девчонкой». – Она была замужем? – Нет, насколько мне известно. – А дети у нее были? – Я же сказал – она замуж не выходила. Так откуда дети? Уилл все зафиксировал в блокноте. – Когда мисс Прайс поселилась в доме номер четыре? С некоторым усилием Альберт Гривс собрался, взял со стола чашку. Комната была тесная, темная, захламленная. «Это для меня – хлам, а для старика – целая жизнь», – одернул себя Уилл. Обстановка напоминала антикварный магазинчик в деревне Котсуолд, где обосновались его родители; мать называла заведение лавкой древностей. Удивительный район эта Гринфилдс-лейн, каждый дом – со своим характером. Уилл начал представлять, как бы выглядела комната без аляповатого ковра, сосновой облицовки на камине, сувениров, медной посуды и безвкусных картин, но почти сразу устыдился. – Так я про кошку, – словно издалека донесся голос Альберта Гривса. – Я всем говорил, что кошка – моя, а на самом деле она была своя собственная. Я ее на улице подобрал, в дом приволок. Матушка – та вовсе брать ее не хотела. Звала блохастой бродяжкой, и не иначе. Только, по-моему, у той кошки домов было несколько. То здесь поживет, то там. Однажды ушла и три недели пропадала. Я весь извелся. А она возьми и появись, будто так и надо, будто и не уходила вовсе. Уилл кашлянул, прикидывая, как вернуть разговор к Нэнси Прайс, но мистер Гривс продолжал: – Вот и Нэнси. То она здесь, то пропадет, а куда – поди знай. Мы с женой этот дом в сорок восьмом купили у одного старика, который в нем войну пересидел. Нэнси тогда уже жила в номере четвертом. Гривс снова хихикнул, и звук получился неожиданно густым для столь чахлого тела. – Эх, хороша была! Моя Дороти ее недолюбливала. Оно и понятно: война только что кончилась, все в обносках ходят, перебиваются кое-как, а тут Нэнси – кудри золотистые, помада что огонь, туфли на каблуках… – Значит, все это время дом был собственностью мисс Прайс? Уилл попытался отвлечь старика от воспоминаний и выцарапать еще хоть крошку информации, которую потребует от него Анселл. Пометил в блокноте: «1948 год». – Я ничего не говорил про собственность. Но она там жила. Почти безвыездно. – Почти? И куда же она ездила? – Понятия не имею. Нэнси нам не докладывала. Может, к любовнику. А что? Она же была как картинка. Раньше каждый про свою личную жизнь помалкивал. Эти-то, нынешние, повадились грязное белье на людях стирать. Я про всякие шоу. Трындят, трындят, отношения выясняют. Ни стыда, ни совести. – Гривс презрительно махнул на громоздкий, с выпуклым экраном телевизор, что помещался в углу. – Мы сами разбирались, без посторонней помощи. И в чужие дела нос не совали. С вопросами не приставали к людям. Уилл захлопнул блокнот. – Извините, мистер Гривс. Наверное, я кажусь вам докучливым. Но поймите: наша компания собирает сведения для пользы самой Нэнси. Мы должны выяснить, были ли у нее родственники. Если были – они получат наследство. Если же их не было, или мы их не найдем – все имущество отойдет государству. Кажется, он задел старика за живое. – Крючкотворы проклятые! Мошенники! Захребетники! Лишь бы карман набить нашими кровными! Бьешься всю жизнь, зарабатываешь. Не успел помереть – а уж стервятники налетели. Чувствуя, что беседа принимает опасный оборот, Уилл поспешно направил Гривса на проверенную дорожку: – Не знаете, у Нэнси были братья или сестры? Может, она упоминала о своей родне? – Никогошеньки у нее не было. Она из сиротского приюта и, кстати, говорила про то не стыдясь. Да и что тут зазорного? Нэнси привыкла сама о себе заботиться, на том и стояла. – Тем лучше для нее. Впрочем, едва ли это лучше для Анселла. Если Нэнси Прайс действительно сирота, значит, архивов со сведениями о ее родных не существует в природе, а без них что-то раскопать почти нереально. – Полагаю, вы не знаете, оставила ли мисс Прайс завещание? Официально заявлено, что завещания нет, однако не исключено, что его просто не нашли. Оно может преспокойно лежать где-нибудь в доме… Мистер Гривс рассмеялся, будто закаркал. – Это вряд ли. Нэнси была не из тех, кто связывается с конторами да бумажками. Ни счета в банке, ни страховки, ничего такого. Правда, ключ у меня есть. Дом пригляда требует, вот я и приглядывал, почту разбирал и тому подобное. До инсульта, конечно. Говорю же – будто молнией ударило…