Она идет к двери в туалет в боковой стене. Я качаю головой, глядя на Джоша. – Ну зачем ты с ней так? – Я не нарочно. Просто и без нее проблем хватает, – отвечает он, не глядя на меня. Он нахмурился, вглядываясь в фигуры Харпер и Брекена в дальнем углу бара. Я иду к туалету проверить, как дела у Кайлы. Я не могу проконтролировать все, что с нами происходит, но могу решить, как себя вести. И я решаю, что мне не все равно. Кайла сидит у раковины спиной к зеркалу. Туалет совсем небольшой: две кабинки и единственная раковина с бурым рулоном бумажных полотенец в углу у крана. Я становлюсь напротив нее, прислонившись к стене. Поначалу Кайла ничего не говорит и словно не замечает моего присутствия. Глаза у нее остекленели, а руки блестят, будто она только что их вымыла. Когда она наконец поднимает взгляд, в отражении за ее спиной я вижу, как напрягается мое лицо. Смутившись своей реакции, я пытаюсь натянуть на лицо улыбку. Она сидит плохо, словно принадлежит не мне. – Пришла проверить, как дела у наркоманки? – Я не думаю о тебе как о наркоманке. – О, так ты обо мне думаешь? – Она улыбается в ответ. Улыбка выходит наигранной, жесткой. Что бы в ней ни промелькнуло несколько секунд назад – нечто нежное, честное, – оно исчезло. – Что ж, я польщена. Я чувствую привычное беспокойство, но заталкиваю его как можно глубже. Я не могу допустить, чтобы меня крыло от чужих эмоций. Если я пережила похороны тети, неловкий разговор в туалете мне точно под силу. – Ты думаешь, что из наших попутчиков одна употребляешь наркотики? – спрашиваю я. В ее чертах проступает что-то хищное, словно она знает, куда ударить побольнее. – О, так ты у нас дрянная девчонка, а? Ну, выкурила косячок-другой. Или, может, дождалась, когда мама подруги уйдет, чтобы стащить у нее таблетку валиума? Снять, так сказать, стресс? – Ты ничего обо мне не знаешь, – говорю я. – Я знаю, что ты не употребляешь. Ну, может, попробовала немножко. Поигралась. Но употреблять? Нет. Я даже не пробовала, поэтому не спорю. Вместо этого я прислоняюсь спиной к стене. – Ну, копам я про тебя не расскажу, если ты об этом переживаешь. – К тебе у меня никаких претензий, малышок. Отражение в зеркале хмурится; уголки губ ползут вниз. Кайла склоняет голову набок. Длинные спутанные волосы прижимаются к стеклу. – А к кому есть? Из-за чего ты переживаешь? – спрашиваю я. – Вы все меня мало волнуете. Вы такие молокососы, что даже не умеете быть начеку. – Я очень даже начеку, – говорю я. Она смеется, словно я сказала что-то донельзя забавное. – Ах да, конечно. Ты у нас крепкий орешек. Я пожимаю плечами. – Ладно, допустим. Забыли про меня. А как насчет Брекена? Ты думаешь, он не способен о себе позаботиться? – Я думаю, у него много забот, – уклончиво отвечает она. – Вроде той, что он был за рулем, когда мы наехали на человека? Или ты про то, как он украл бензин, из-за чего все это и началось? – Звонить в полицию было очень глупо, – говорит она. – Им надо знать правду. – И вы, конечно, расскажете им, что случилось, так? – Она смеется снова. – Ты о чем вообще? – О том, что в машине я единственная, кто не лжет. – Я тоже не вру, – возражаю я, но мой голос звучит как-то сухо и неубедительно. – Да ладно? На ее губах играет смутная улыбка. Я не отвечаю: она права. Я правда врунья. Я солгала маме о том, где и с кем нахожусь. Я соврала попутчикам о том, что учусь в колледже. – Слушай, все врут, но это не значит, что мы не расскажем полицейским правду. – Возможно. – Она пожимает плечами. – Я скорее о том, что у нас у всех есть секреты. И когда творятся такие штуки, копов правда не волнует. Они просто смотрят, кого легче обвинить. Кайла вздыхает, запуская руку в волосы. Позвякивает медицинский браслет. Он выглядит таким старым, таким тяжелым на ее хрупком запястье. – А что написано у тебя на браслете? – спрашиваю я напрямик. – Диабет первого типа и эпилепсия. Я открываю рот, но она мотает головой: – Он не мой. Это моего брата. Джоны. – А… Подожди-ка. Почему ты носишь его браслет? – Потому что Джона умер три года назад. Я ненавижу свое отражение: в нем я делаю лицо, которое привыкла видеть, если рассказываю про смерть тети. Неловкая смесь печали, смущения и сожаления. Помню, как мне хотелось надавать пощечин каждому, кто подобным образом на меня смотрел. Но так поступать нельзя. Вместо этого приходится… – Тебе не нужно ничего говорить, – замечает Кайла. Да, вот это. Приходится улыбаться и говорить что-то ободряющее, вот как Кайла сейчас. Почему-то – хотя это ты, а не они переживаешь душевную травму – в итоге приходится утешать тех, кто предлагает свое неуместное сочувствие. Обычно ты в итоге говоришь спасибо, но Кайла меня не благодарит. Она отсутствующим взглядом смотрит в стену. Я думала, что она потеряла свои наркотики – или «хрень», как она сказала. Но сейчас по ее виду я бы сказала, что вещества начинают действовать. Теперь, когда я знаю про ее брата, испытываю нечто совершенно иное. Она не для того употребляет, чтобы хорошо провести время. Наверняка просто пытается заглушить все те ужасные, пустые мысли, в которых тонет уже четвертый год. Моя мама тоже могла бы так закончить. В отчаянии и зависимости. Если бы она не работала в «Скорой». Если бы не знала тысячи историй про жертв передоза, которые переживали невыразимую боль и ужасные последствия наркотиков… может, она бы и собрала все пузырьки с обезболивающим с тетиной тумбочки. А потом, в какую-нибудь скверную ночь, приняла бы одну таблетку. Просто чтобы заснуть. Чтобы успокоиться. Может, именно так бы оно и началось. Но она знала достаточно, чтобы на следующий день после смерти Фиби собрать все пузырьки в коробку. Я поехала вместе с ней, когда она отвозила таблетки на пожарную станцию для утилизации. Когда я спросила, к чему такая срочность, она лишь покачала головой. – Не хочу держать их в доме. Не хочу, чтобы у меня появилась хоть одна такая мысль. В каком-то смысле я тоже могла так закончить. В Сан-Диего легко раздобыть любые нелегальные вещества. Однако я иррационально боюсь таблеток, и еще меня тошнит всякий раз, как в моем организме оказывается что-то инородное. Вдобавок я знала, что мне делать после смерти Фиби. Мне надо было быть сильной ради мамы. И до сих пор надо. Но что, если бы я не смогла? В параллельной вселенной я бы закончила так же, как Кайла. Видимо, мне повезло. – Мне очень жаль, – тихо говорю я. – Знаю, что мое сочувствие ничего не изменит. Я знаю, что, когда теряешь кого-то… Ну, остальное неважно. Но мне все равно жаль. Кайла не отвечает. Я поворачиваюсь к кабинкам, пытаясь понять, чего я вообще хотела добиться этим разговором. – Мира? – А? Она все еще пробегает пальцами по браслету. Все еще неподвижно смотрит в стену. Стиснутая челюсть, заплаканные глаза. – Прости меня. – Ты о чем? За что простить? Она поднимает на меня бесцветные глаза. – За все. Двадцать