Адреналин огнем пробегает по венам. Неуклюже припав к земле, я вглядываюсь в склон наверху. Деревья. Деревья. Кайла. Она стоит там, высокая и тощая, и юбка от ветра надулась пузырем. Вместо лица – заполненные тенями впадины. – Прости, – говорит она снова. Как и тогда, в туалете, голос ее дрожит. – Мне было нужно… прости. Мне нечем дышать. Снег засыпает мне глаза, и, когда зрение проясняется, Кайла уже стоит на середине дороги. Мне видно ее юбку и спутанные волосы. Я не понимаю. Я не… Кайла протягивает руку к невысокой сосне. Словно ждет помощи. Или подарка. От моего лица отхлынула кровь. Кто-то стоит вместе с ней на холме. В темноте почти ничего не видно, но я различаю протянутую руку. Кто-то ей помогает? Нет. Кто-то протягивает ей какой-то предмет: маленький оранжевый цилиндр. И что-то еще: тоже маленькое, но квадратное. – Ах ты подонок, – рычит она. – Ты взял их. Темная фигура пожимает плечами. Кайла сжимает пальцы вокруг пузырька с таблетками и последний раз оглядывается на меня. Я не понимаю. А потом словно открываются разом все щеколды и открываются замки. Она держит пузырек с таблетками. Кто бы там с ней ни стоял, он только что дал ей таблетки: отплатил ей за услугу и вернул ее вещи. О боже, значит, ему помогают. Брекен заплатил Кайле таблетками, чтобы она ему помогла. Он просто искал подходящую возможность. Я выискиваю взглядом Джоша, в панике думая, что его, наверное, ранили. Или еще хуже. Я открываю рот, чтобы его позвать, но из-за дерева выходит Брекен. Мне нужно бежать. Нужно бежать как можно дальше. Однако это не Брекен. Тени скрывают его черты, но я все равно узнаю силуэт. У меня сжимается горло, и губы шепчут в его имя. Двадцать восемь Джош. Это Джош стоит на холме. Я вижу его объемную куртку. Вихры. А вот костылей – нет. Бесчувствие – дар. Так сказала мне медсестра, и я ей верю. Потому что одно блаженное мгновение я не чувствую ничего, глядя на Джоша. Он украл наши вещи. Написал мне письма. Вложил яд в протянутую руку Кайлы. Это все был он, и теперь он торопится спуститься с горы без малейшего намека на хромоту. Пока он идет, я опускаюсь обратно на колени и наблюдаю за ним, словно это все не имеет ко мне ни малейшего отношения. Я делаю вдох. В этом лесу пахнет Рождеством. Вставай. Инстинкты оказываются сильнее онемения: я вспрыгиваю на ноги. Я хромаю. Трясусь от холода и страха. И уже слишком поздно: он меня видит. – Ты видишь меня? – спрашивает он. – Вспомнила наконец? Я открываю рот, но не знаю, что сказать. Я не помню. Я ничего не помню, и я не понимаю, о чем он спрашивает. Я застыла на месте, словно вросла в эту землю как дерево, как одна из нависших надо мной сосен. Он смеется жестоким смехом. И, я уверена, смеется надо мной. – Какой же я идиот! Думал, что ты окажешься куда сообразительнее. – Я… – Но все слова кажутся нелепыми, и я замолкаю. – Ты правда меня не помнишь? На мне был тот же чертов гипс, когда я купил тебе кофе. Я сделал твой день лучше, Мира. Ты тогда плакала! Его слова звучат бессмысленным набором звуков; они не складываются вместе и ничего для меня не значат. А потом что-то начинает собираться воедино… какое-то темное отражение истины. Кто-то и правда купил мне кофе. Тогда, в больнице… когда умерла Фиби. Я забыла деньги, и кто-то купил мне кофе. Но это был не Джош! У него была борода. Он не… Мысли замирают, потому что я ни в чем не уверена. Кроме того, что кто-то купил мне кофе. И я плакала. Не из-за кофе; из-за Фиби. Потому что я разваливалась на части. – Что, игры закончились? – спрашивает он. – Надоело играть? Больше не будешь притворяться, что не помнишь меня, как тогда, в галерее? О боже. Галерея. Ко мне подходило столько людей, что под конец я просто улыбалась и кивала, не соображая, что мне говорят. Он подходит ближе, и я оступаюсь, чуть не заваливаясь на спину. Адреналин жжет мне ноги, и я разворачиваюсь, чтобы бежать. Но он хватает меня за рукав и притягивает ближе. Я вижу, как напряжен его взгляд. Потом замечаю металлический блеск у него в руке. – Пора идти, – говорит он, хватая меня за руку и рывком поднимая на ноги. – Куда идти? – пищу я в панике. – Неважно. Мы будем вместе. Мы уедем, и ты поймешь. Я знаю, что поймешь. Я пытаюсь вырваться, но он тянет мою руку на себя. Мы боремся в снегу, и я со всей силы толкаю его в грудь. Нога поскальзывается, и я падаю на колено. Он, раздраженно ворча, обходит меня и хватает за вторую руку. Я опять вижу металлический блеск. Нож. Ох черт, у него нож, и он прижал его к моей руке. Я изгибаю спину и пинаю его ногой в колени, но он легко избегает удара. Его пальцы вгрызаются мне в руки словно зубы. Снег такой скользкий. Мне холодно. Я извиваюсь, как кошка под водой. Пусть отпустит меня. Пусть отстанет от меня. Надо сбежать. – Перестань бороться со мной, Мира. Перестань бороться с судьбой. Я извиваюсь в два раза отчаяннее. В три раза. Я пинаюсь, размахиваю руками и пытаюсь вырваться, а потом… я падаю. Мы вместе валимся на тонкий слой обледенелого снега. Раздается треск. Он падает на меня. Тяжелый, твердый. Пусть слезет. Сейчас же! – Перестань бороться со мной! – вскрикивает он. Я кричу и, собравшись с последними силами, перекатываюсь на бок. Что-то острое впивается мне в бицепс. Я кричу так, что в машине могут полопаться стекла. Джош ослабляет хватку, но боль продолжает электрическим разрядом бить меня по руке. За ней следует жар: влажный огонь, пульсирующий в такт с моим сердцем. Я подтягиваю целую руку к ране. Рукав у меня намок. Снег или кровь? Побелевшее лицо Джоша говорит мне, что это не только снег. – Мира, – выдыхает он. Я пинаю его между ног. Раз. Потом другой. Он падает на колени, и я снова его пинаю, на сей раз в район лица. Рука разрывается болью от плеча до кончиков пальцев. Ладонь намокла. В снег падают темные брызги. Я тянусь к упавшему в снег ножу. Пальцы у меня скользкие от крови, но я все равно хватаю рукоятку. Она холоднее льда, и боль… ох, боже, от этой боли меня тошнит и темнеет в глазах. Она прокатывается по всему телу ярко-кислотными волнами, и с каждым ударом пульса перед глазами рассыпаются звезды. Джош хватает меня за ногу, и я падаю, приземляясь коленями в снег. Боль колет меня с новой силой, словно меня опять ранили. Зрение мутнеет, мир вокруг становится серым. Но я не упаду в обморок. Нет, ни за что. Я пинаю обеими ногами и попадаю ему в челюсть каблуком правого ботинка. Он валится навзничь и соскальзывает на пару метров вниз. Беги. Беги прямо сейчас. И беги быстро. Пока Джош стонет на земле, я отползаю в сторону. Поднимаюсь на ноги, не обращая внимания на пульсирующую боль в ране, хотя от этого лихорадочного, мучительного ритма у меня темнеет в глазах. Я бреду, волоча ноги, – все вверх, и вверх, и вверх, так быстро, как только могу. Джош все еще стонет. Я слышу, как он ворочается в снегу. Но он не встает. Еще нет. Напрягая все существующие и несуществующие мускулы, я волочу себя шаг за шагом, пока не оказываюсь у заграждения. Я перелезаю на другую сторону. Пока я бреду по своим же следам обратно к машине, в снег падают темные капли. Я плачу, громко всхлипывая. Кайла исчезла, но на середине дороги меня встречает Харпер. Брекен идет за ней, и по ним видно, что они меня искали. И еще заметно, что Харпер в полном ужасе. Я дышу быстро и прерывисто. Нож падает в снег: мрачное пятно алого на фоне безупречной белизны. Харпер переводит взгляд с окровавленного лезвия на мое лицо. Она поднимает лопату. Двадцать девять – Не подходи! – говорит она. – Харпер, нет… Я едва могу говорить: от боли и быстрой ходьбы я запыхалась, и меня почти не слышно. – Джош… это Джош… без костылей. И письма. – Где Кайла? – спрашивает она. – Где Джош? С трудом справляясь с тошнотой и головокружением, я жестом показываю на склон. – Там. Внизу. Но Кайлы там нет. Она исчезла. Господи, почему она стала помогать Джошу? Как она могла? И когда? Нет. На бензоколонке. Я помню, что они разговаривали. Они были совсем одни, и ей было плохо. Совсем плохо. Но потом стало лучше. Наверно, он тогда дал ей таблетку или две. А потом еще, в баре. Он тащил ее с собой, потому что знал, что ради таблеток она пойдет на что угодно. Он так запланировал. – Ты их толкнула? – спрашивает Брекен. – Боже, Мира, что ты сделала?