– Да. – Дурацкий вопрос… Я же практически никуда не выхожу. – Возможно, вы встречали меня около парламента, мой муж – депутат. – Я часто наведываюсь в сенат, а в палате депутатов бываю редко… Хотя, быть может, вы правы, – с сомнением в голосе проговорил князь. Затем передернул плечами и сменил тему. Следующие четверть часа они с Эддой обсуждали предстоящий визит Муссолини в Германию. Маддалена без особого интереса следила за нитью разговора, скользя взглядом по комнате и изредка задерживаясь на князе и Эдде. – Так вот где я вас видел! – вдруг воскликнул князь. – На вилле Штроль-Ферн! – и осекся на полуслове, словно боялся продолжать. – Если вы там бывали, то, конечно, видели меня вместе с художником Джоном Уильямом Годвардом, – произнесла Маддалена, выведя его из замешательства. – Я прекрасно помню Джона, – продолжал тот с улыбкой. – Вы – Нежная, как же я сразу вас не узнал! – Нежная? – удивленно переспросила Эдда. – Это был мой псевдоним, когда я работала натурщицей в Лондоне, – пояснила Маддалена. – Сколько воды утекло с тех пор. – Синьора, мне не доводилось встречать натурщицы прекраснее! – восхищенно воскликнул князь. Покраснев от смущения, Маддалена едва слышно поблагодарила его. – Джон запечатлел ваш образ на пике красоты, – добавил Торлония. – Вы меня заинтриговали, теперь и я хочу увидеть эти картины, – произнесла Эдда. – У меня их нет, – поспешно ответила Маддалена. – Как же так вышло, позвольте спросить? – поинтересовался князь. – У меня не осталось ни одной, – сказала Маддалена. – Какая жалость! – раздосадованно произнесла Эдда. – Я бы так хотела взглянуть на них хоть мельком! – Действительно, жаль, – сказал князь. – Простите за любопытство, а Джон еще в Риме? Я бы хотел с ним увидеться. – Джон вернулся в Лондон шестнадцать лет назад. – Ах! Вот как… И как он поживает? Вы случайно не в курсе? – Он покончил с собой через год после возвращения в Англию, – вымолвила Маддалена надтреснутым голосом. После чего в комнате повисло молчание. 11 Рим, октябрь 1914 года Вилла Штроль-Ферн, мастерская № 2 Оставив Англию, они обосновались в Риме. Поводов для переезда было немало, возможно, даже слишком много. И все же чашу весов перевесило то, что семья Джона так и не приняла Маддалену. Несмотря на признание на художественном поприще, Джон с каждым годом ощущал все большее беспокойство и неудовлетворенность у себя на родине. Его картины уже не пользовались прежним спросом, вырученных денег не хватало на жизнь, поэтому вместе с Маддаленой им приходилось заниматься продажей гравюр. За несколько лет до этого, в 1908 году, ушел из жизни его давний покупатель, владелец галереи Томас Маклейн. Смерть друга потрясла Джона вовсе не из меркантильных соображений. Он тосковал по дружеским беседам, по дружеской критике, по тому радушию, с которым его принимали в галерее. После кончины Маклейна делами галереи занялись Юджин Креметти и его сын. К счастью, преемник не только не отказался от сотрудничества с Джоном, но и при помощи посредников на севере Англии распродал практически все его работы. Особенно Креметти нравилась картина «Полуденный отдых», на которой Маддалена возлежала на мраморной скамье на фоне колонны и цветущего олеандра. Эта работа олицетворяла личный, слегка викторианский, взгляд художника на женское непостоянство. Креметти находил ее шедевром изысканности и стиля, не в последнюю очередь благодаря контрасту красок и форм мрамора, меха, ткани и обнаженной женской плоти. Еще одной причиной, побудившей их уехать из Англии, стало вынужденное соседство с Уильямом Кларком Уонтнером и его женой Джесси, которые перебрались к ним из Кенсингтона. В тот период Уонтнер не мог продать ни одну из своих работ и оказался на мели, поэтому Джон решил не оставлять друга в беде, ведь тот много лет назад помог ему стать членом Королевской академии. Несмотря на протесты Маддалены, Джон уступил Уонтнерам дом, поселившись в однокомнатной постройке в глубине сада. – Я всем ему обязан, Нежная… даже твоим прозвищем. – Прозвищем, которое я ненавижу, ненавижу, ненавижу! – кричала она, с трудом сдерживаясь, чтобы не разрыдаться от злости. – Я не желаю их здесь видеть, Джон! – Но почему? – Потому что они слишком много из себя строят и держат меня за дуру! – Ты ошибаешься. Ты прекрасно знаешь, что это не так, – возразил Джон. – Нет, все так… Я необразованная натурщица из глухой деревни, не чета этим выскочкам. – Однако сейчас дела у них идут не блестяще, ты не находишь? – спросил он с улыбкой. – Не вынуждай меня ставить тебя перед выбором! – Маддалена, ну, подумай сама… – Нет, даже слышать об этом не хочу! Джон, ты порой не замечаешь, как другие пользуются твоей добротой. С тех пор начался сущий ад. Каждый божий день они ссорились, и Маддалена в слезах умоляла его вернуться в Италию. – Лучше я буду жить в крошечной комнатушке с родителями и братьями в Антиколи, чем в этой халупе, пока Уонтнеры нежатся в моей постели! – выкрикнула она однажды в разгар ссоры. Они прибыли в Дувр ночью. На пароме добрались в Кале, а оттуда в Италию. Только в день отъезда Джон сообщил матери о своем решении переехать в Рим. – Когда ты вернешься? – изменившись в лице, спросила она. – Не знаю, мама. – Эту ты берешь с собой? – Мама, у этой есть имя – Маддалена. Это женщина, которую я люблю… – произнес Джон спокойным, но решительным тоном. Иного от матери он и не ожидал. – Если ты сбежишь со своей итальянкой, я тебе этого никогда не прощу. Неужели ты не понимаешь, что опозоришь нас всех? Натурщица… Да еще итальянка! Ты не знаешь, с кем она жила до тебя! Ты не знаешь, из какой она семьи! Нет, Джон, я никогда с этим не смирюсь. И не желаю тебя больше видеть! – Но, мама! – Нет, Джон! Довольно. Я все сказала. – Ты не оставляешь мне выбора… – Отлично. Ты знаешь, где дверь. Не раскаиваясь в том, что предпочел любимую женщину семье, Джон тем не менее тосковал по родным. По приезде в Рим они отправились на виллу Штроль-Ферн, и их сразу же поселили в мастерской под номером два. Этот зеленый оазис за неприступными стенами находился в районе Монти Париоли, в двух шагах от главного входа в сады виллы Боргезе и недалеко от виллы Понятовского и Порта дель Пополо. Земельный участок, на котором располагалась вилла, Альфред Вильгельм Штроль-Ферн купил в 1879 году. Обилие сосен, ливанских кедров, магнолий и кипарисов делало это место похожим на нетронутый рай. Посетители виллы словно попадали в другой, запретный город, в дикий и на первый взгляд безграничный парк. Атмосферу нездешности усиливали крики экзотических животных, целый день доносившиеся из зоологического сада. Неумолчное кваканье лягушек, уханье сов и стрекот цикад вносили свою лепту в царившее на территории очарование. Небольшие мастерские были продуманы до малейших деталей, чтобы художники могли творить, не мешая друг другу. В напоенных светом и окруженных зеленью студиях царил абсолютный покой, столь необходимый для творчества. Мастерские были разбросаны по территории парка в хаотичном порядке, около них теснились беседки в окружении редких растений, а по центру располагался большой сад с римскими статуями. В маленькой колонии художников на вилле Штроль-Ферн витал богемный дух. Работа «От разлуки любовь горячей» ознаменовала начало римского периода в творчестве Джона. Этот тромплей изображал Маддалену, чье чувственное лицо на первом плане соседствовало с фиолетовыми ирисами. Эта картина стала для Джона своеобразным символом творческого возрождения. Впрочем, не только творческого. Беседы с другими художниками, возможность заниматься искусством и бродить по улицам Вечного города сделали Джона другим человеком. Он удостоился золотой медали на международной выставке в Риме за картину «Бельведер», увлекся пейзажной живописью и пленэром. Это был счастливый для него период. Да и отношения с успокоившейся Маддаленой вернулись в прежнее русло. Джон безумно ее любил. Она была для него всем – натурщицей, музой, источником радости и вдохновения. Именно Маддалена настояла на переезде в Италию. В Лондоне она чувствовала себя одиноко и тосковала по родным. Она часто получала письма от кузины Антонеллы, которая практически сразу вернулась домой. Из ее неразборчивой писанины Маддалена узнала, что семейство Сплендори перебралось из Антиколи в Рим. Встреча с близкими и возможность не возвращаться в Лондон переполняли Маддалену невероятным счастьем. С гордостью она представила Джона родителям. То было забавное зрелище: Джон пытался изъясняться по-итальянски, а те, не понимая ни слова, одобрительно кивали. В их глазах он был спасителем, который не только вернул дочь в Италию и дал ей крышу над головой, но и выплачивал им ежемесячное пособие, гарантировавшее спокойную старость. Семья Маддалены стала семьей и для Джона. Они больше не были одиноки. Джон избегал разговоров о своих родных, а когда о них упоминала Маддалена, то он сразу же мрачнел и менял тему разговора. Из письма Уонтнера ему стало известно, что его семья в курсе, где и как он обустроился в Риме. Это подтвердил и некий сэр Уильям Рассел Флинт, который вместе с женой явился на виллу Штроль-Ферн с рекомендательным письмом от давнего друга Годвардов. Оказав гостям радушный прием, Джон показал им свою мастерскую и территорию парка. – Моя Нежная Скиталица у своих родителей, но она скоро придет, – произнес он в ответ на вопрос, живет ли он один. И добавил он, указав своим соотечественникам на картину с изображением Маддалены: – Смотрите, вот она. – Она очень красива, несмотря на тяжелый подбородок, – воскликнул Флинт. – Нет-нет! Она само совершенство… В Лондоне ей не было равных среди натурщиц, – с гордостью произнес Джон. – Располагайтесь. Пока нет Маддалены, давайте пить чай. Маддалена вернулась на виллу с большим опозданием. – Простите, я задержалась у портнихи. Подгоняла платье, – извинилась она, подходя к Джону, чтобы поцеловать его. Супруга Флинта, толком не поздоровавшись, указала ей на нитку, свисавшую с рукава пальто. Маддалена отреагировала на замечание с улыбкой: – Я оставила эту нитку в знак солидарности с теми, кого считаю представительницами высшего сословия, – портнихами. Чай они допивали в полной тишине. Время тянулось мучительно долго, а усилившееся напряжение, казалось, можно было потрогать руками. В какой-то момент Маддалена под предлогом срочных дел холодно попрощалась с гостями и ушла. В ее голове вертелась догадка, что Флинтов подослала родня Джона, чтобы выведать, как у них обстоят дела. Это невольное вторжение ее задело. После ухода Маддалены англичане оттаяли, и следующие два часа пролетели для Джона незаметно. По окончании визита Джон проводил гостей до ворот. Отойдя от виллы на метр-другой, Флинты принялись перемывать косточки Маддалене – как раз в тот момент, когда та возвращалась домой. – Эта Нежная та еще штучка! Миссис Уонтнер была права, эта девица своего не упустит. Говорят, в Лондоне она налево и направо принимала подношения от английских и американских художников! Наверняка вернулась в Италию с сундуком драгоценностей! – воскликнула миссис Флинт в полной уверенности, что вокруг никого нет.