– Только Всевышний знает ответ, но иногда посредством простых смертных он указывает нам путь к истине. Несчастный вид Маддалены ничуть не смягчил Ромеи. Тот пристально уставился на нее и воскликнул: – Чем быстрее вы расскажете об истинной цели вашего визита, тем скорее тьма сменится светом. Господь послал Константину во сне символ креста со словами: «In hoc signo vinces»[8]. Именно в этом кроется ключ к истине. Ищите путь к истине, не давайте шанса тьме одержать верх над светом. – Помогите мне, падре! – Все мы в руках Господа, я слушаю вас… 9 Капри, август 1905 года Летом, после громкого успеха в Париже и Европе, в надежде привлечь внимание английской публики, Джон организовал свою последнюю выставку в Королевской академии. Так и не дождавшись теплого приема от публики, он решил отправиться в Италию, ибо уже давно мечтал посетить Неаполь, Помпеи и Сорренто. Его стремление к прекрасному было так велико, что в последнее время он не мог писать картины в Лондоне. На Капри их занес случай. Извилистые очертания острова манили с берега, подобно зову сирены, вняв которому они сразу же отплыли из Неаполя. – Маддалена! Это место так тебе подходит! – воскликнул Джон, помогая ей выйти на палубу. Та растерянно огляделась вокруг. Ее все еще мучила морская болезнь, хотя море было спокойным. Когда она оступилась, Джон подхватил ее и притянул к себе. – Это пройдет, любимая, – глядя на нее с нежностью, проговорил он. – Моя нежная скиталица… Да-да, ты и впрямь моя нежная скиталица. Паром подошел к Капри при первых проблесках зари. От вида рассветного моря захватывало дух: бессчетное число оттенков, расцвеченных зарей, сливались с морской лазурью. Несмотря на приступы тошноты, Маддалена наблюдала над окружающим пейзажем с мостика. Она надеялась, что пребывание на острове будет приятным, но недолгим. Ей хотелось в Лондон, по которому она скучала. В Италии же ее беспрестанно мучило чувство вины. Мысль о том, что семья и родной Антиколи рядом, но из-за затруднительного материального положения она не может туда вернуться, не давала ей покоя. Отчий дом был не так далеко, во всяком случае не так далеко, как Лондон. Внутри Маддалены зрело желание изменить свою жизнь, начав все с чистого листа. И для этого нужно было научиться ценить то, что у нее имелось, – теперь, когда рядом был Джон, ее уже не страшил голод. Теперь она могла беззаботно наслаждаться отдыхом на острове. Маддалена вдохнула полной грудью бодрящий, соленый морской воздух. Было еще свежо, хотя солнце уже нагревало деревянный мостик. До нее долетело приветствие капитана. Поспешив вслед за Джоном на нос судна, она едва кивнула в ответ, стараясь не поскользнуться на надраенной до блеска палубе. Ее туфли так и разъезжались в разные стороны на мокрой поверхности, как на льду. Маддалена продвигалась вперед мелкими шажками, ухватившись одной рукой за Джона, а другой за фальшборт. Прикрыв глаза, она с удовольствием вдыхала морскую влагу. Благодаря утренней прохладе морская болезнь отступила. Ей казалось, что она парит над водой в лучах солнца и свежего бриза, развевавшего ее волосы. Крики моряков вывели ее из оцепенения. Она обернулась и увидела, что все указывают на что-то виднеющееся вдали. Приглядевшись повнимательнее, она не увидела ничего, кроме большого белого облака. – Посмотри туда еще раз, – прижав ее к себе, прошептал Джон. – Ты читаешь мои мысли? – удивилась Маддалена. – Нет. Все так реагируют на остров посреди морской стихии, – засмеялся он, указав на то, что она приняла за гряду облаков, качающихся на волнах. – Господи… а ведь и правда… – восхищенно вымолвила она. Остров, проступавший из туманной дымки, казался сказочным, как мифический Авалон, о котором ей рассказывал Джон. – Думаю, мы проведем там незабываемое время, – сказал Джон, взглянув на нее с нежностью. Через час паром причалил к Капри. Маддалена с замиранием сердца смотрела по сторонам. Остров покорил ее своей красотой, едва она ступила на берег. Из порта виднелась деревушка, расположившаяся на возвышенности. Соленый запах моря смешивался с терпким ароматом земли, буйная растительность гармонировала с белыми домами и обветренными лицами рыбаков. Они наняли небольшое ландо, чтобы подняться наверх. После того как багаж сгрузили в кузов, всю дорогу, пока ландо медленно взбиралось в гору, Маддалена любовалась местными красотами. Затем повозка свернула на узкую улочку, и возничий прокричал, что это самый короткий путь. Когда среди домов мелькала синь моря, у Маддалены перехватывало дух. Вскоре ландо выехало на широкую дорогу. Перелесок на крутом склоне отделял их от моря. Минуя высокие деревья, повозка взбиралась вверх по горному серпантину. Затем она неожиданно остановилась на горном выступе. Невысокая стена служила единственной преградой между оживленной деревенской площадью и лесом, спускавшимся к воде. Арендованный ими дом был совсем рядом. К нему вела крутая каменная лестница. У порога их поджидала хозяйка, которая, вручив ключи, сразу же исчезла среди петляющих улочек острова. Внутри было опрятно и по-домашнему уютно. Посреди первой комнаты стояла большая двуспальная кровать. Маленькая дверь вела в спальню поменьше, пустую, но залитую солнечным светом, струившимся из балконной двери. – Ну как тебе? – поинтересовался Джон, сняв соломенную шляпу и открывая дверь на балкон. Не дожидаясь ответа, он воскликнул с нескрываемым восхищением: – Иди скорее сюда! Какая красота! С балкона открывался вид на море. – Я рада, что ты в восторге. Но сейчас я бы хотела отдохнуть. Я очень устала. Джон сразу же заключил Маддалену в объятия: – Любимая, прости. Я бесчувственное чудовище. Маддалена чмокнула его в щеку и вышла на балкон. – Глупенький… – улыбнулась она в ответ. Взглянув друг на друга, они почувствовали взаимное желание. Сейчас было не время для отдыха, им хотелось одного – любить друг друга. Их островная жизнь началась после полудня, когда Джон решил осмотреть окрестности. Солнце скрылось за облаками, и на смену духоте пришла морская прохлада. Маддалена почувствовала прилив сил. Они отправились к утесам, о которых Джону рассказывали друзья, посещавшие Капри в своих путешествиях. Могучие скалы, выступавшие из сапфировой воды, производили неизгладимое впечатление. Присев на камни, они погрузились в созерцание, позабыв о времени. Тем вечером, перед ужином, Джону предстояла встреча с неким бароном Ферзеном, другом общих знакомых, который пригласил их выпить по чашечке кофе на городской площади. Об их приезде барона уведомил близкий друг Джона художник Уильям Кларк Уонтнер, у которого Маддалена работала натурщицей. Тот даже придумал ей прозвище, к которому в шутку прибегал и Джон. Каждой натурщице необходим псевдоним, говаривал Уильям. А при виде трепетного, как у лани, взгляда Маддалены на язык так и просилось прозвище Нежная. Маддалена была не в восторге от такого глупого эпитета, но давно махнула на него рукой. Джон всячески потакал капризам друга, распахнувшего перед ним двери Королевской академии. Познакомившись с Джоном, Маддалена перевидала немало чудаков. Многие из них были богатыми бездельниками, которые развлекались тем, что курили опиум. Внимательный, робкий по натуре, почти меланхоличный Джон не имел с ними ничего общего. Позируя для его работ, Маддалена поняла, насколько он хорош снаружи и внутри. Она влюбилась в него практически сразу и сама стала инициатором их связи. Маддалена была так уверена в безобидности Джона, что однажды в студии сбросила с себя античный балахон и без обиняков попросила заняться любовью. Так начались их отношения. Барон Жак д’Адельсверд-Ферзен слыл большим оригиналом – впрочем, в несколько ином плане, чем прочие знакомые Джона. Слухи о его выходках дошли до Маддалены еще до визита на Капри. Двадцатипятилетний барон был красивым молодым человеком с подтянутой фигурой и пронзительным взглядом. Пару лет назад в Париже он оказался в эпицентре грандиозного скандала. Его обвиняли в том, что он устраивал «черные мессы» – по словам барона, «любовные мессы» – в своем особняке на Фридланд-авеню. Уонтнер, отправляя Джона к Ферзену, говорил, что тот не извращенец, а всего-навсего любитель оргий. Скандал разразился только потому, что в оргиях были замечены парижские студенты. Ферзена обвинили в аморальном поведении и бросили на полгода за решетку. После того как перед ним захлопнулись двери лучших парижских салонов, барон перебрался на Капри и начал строить виллу под названием «Глориетта», на которой хотел работать Джон. Ферзен был богат и платил с лихвой, но Джона влекло не это. Он видел в бароне мецената, который мог помочь ему добиться успеха на художественном поприще. Когда они встретились с бароном на площади, тот первым делом напыщенно заявил, что он потомок знаменитого Ганса Акселя фон Ферзена, любовника французской королевы Марии-Антуанетты. Его прямо-таки распирало от гордости за своего выдающегося предка. – Хотя ни для кого не секрет, что я собираюсь избавиться от приставки «д’Адельсверд», чтобы все звали меня просто барон Ферзен. – Зачем? – с любопытством спросила Маддалена. Взбалмошный барон взмок от пота, хотя было нежарко. Его жесты были резкими, а голос то и дело срывался на крик. – Мой дед построил первый сталелитейный завод в Лонви, дело оказалось настолько прибыльным, что, унаследовав семейное предприятие в двадцать два года, я стал баснословно богат. Но я не желаю, чтобы мое имя связывали со сталью, будто я какой-то там нувориш. Меня принимали в лучших домах Парижа только из-за моего состояния… Эти проклятые идиоты хотели женить меня на какой-нибудь из своих дурнушек-дочерей. Теперь вы понимаете, почему я хочу избавиться от этой фамилии? Нет, Маддалена этого не понимала. Она застыла, чтобы подавить навернувшиеся на глаза слезы. Маддалена не понимала, хочется ли ей заплакать от злости или по другой причине. Этот человек ее раздражал, поскольку не сознавал, как ему повезло. Он ни во что не ставил деньги, ибо был слишком богат. Джон, который всегда читал ее мысли, сжал ее руку и улыбнулся, давая понять, что эта малоприятная встреча близится к концу. – В общем, – продолжал Ферзен, не обращая внимания на состояние Маддалены, – после того как все попытки меня женить разлетелись в пух и прах, я переехал сюда. Побывав на Капри ребенком, я влюбился в этот остров до безумия. Я купил участок земли у семьи Сальвия. Он расположен на вершине холма в северо-восточной части острова, недалеко от того места, где две тысячи лет назад император Тиберий возвел виллу Юпитера… – У вас амбициозные планы, – с восхищением проговорил Джон. – Да, конечно, у меня императорские планы… На этом участке я построю роскошную виллу. Эдуард Шимо уже работает над проектом. В холле возведут мраморную лестницу с перилами из кованого железа с виноградными листьями. По центру огромной библиотеки я поставлю копию Давида работы Верроккьо. А с террасы можно будет любоваться Неаполитанским заливом и Везувием. На стенах будут картины, много картин. И среди этого великолепия я буду расхаживать нагишом, как греческий бог! Нет, как покровитель поэзии Аполлон! И ничто меня не остановит! – Искусство не должно останавливать, но… – попробовал было возразить Джон. – Вы хотите увидеть мой участок? – перебил его Ферзен. Джон промолчал. – Отлично, тогда встречаемся завтра в полдень. Здесь, на площади, – продолжал барон, не обращая внимания на замешательство собеседника. – А сейчас я устал, не буду вам мешать, оставляю вас наедине, голубки, – со вдохом проговорил он и жеманно откланялся. После ухода барона Джон и Маддалена некоторое время молча прогуливались, погрузившись каждый в свои мысли. Поначалу розовые лучи закатного солнца стали сине-фиолетовыми, а затем все погрузилось во тьму. Соленый морской ветер благоухал лимонами, которые росли на острове в изобилии. Перед возвращением домой они остановились, чтобы полюбоваться вечерней панорамой. Внизу в порту сновали рыбаки и местные жители. В сумерках их размытые фигуры терялись на фоне пришвартованных лодок. – Мы туда не пойдем! – вдруг воскликнул Джон, прервав молчание. – Ты это о чем? – удивленно подняв брови, спросила Маддалена. – О том, что завтра мы не пойдем к Ферзену, – повторил он. – Почему? Ты так хотел у него работать… – едва слышно проговорила Маддалена. В глубине души она надеялась, что Джон откажется от предложения сумасбродного барона. – Мне он не понравился – чересчур экстравагантный и ненадежный тип… Мне хочется писать маслом. Сорренто, Помпеи и Неаполь произвели на меня неизгладимое впечатление, поэтому я хочу посвятить себя живописи. Я нарисую тебя в образе Нериссы и Друзиллы здесь, на Капри. После Помпей я полон сил и не хочу писать картины на заказ. – Хорошо, – ответила Маддалена. Они подошли к дому и стали спускаться по лестнице к входной двери. – Буду работать на заказ, когда вернемся в Лондон… Маддалена притихла. Все равно Джон не стал бы посвящать ее в причины такого решения, поэтому настаивать было бессмысленно. Она хорошо его изучила и понимала, когда лучше отступить. Джон ценил ее такт и проницательность. – А что ты скажешь Ферзену? – робко поинтересовалась она. – Не беспокойся, что-нибудь придумаю, – ответил он. – Джон, послушай… Если ты так решил только потому, что этот человек меня раздражает, то я… – Не волнуйся, любимая, прошу тебя, – перебил он.