И обычно бывает так: на Излучину идут все вместе, гурьбой, а возвращаются – кто с кем хочет. Вот она и боялась, что Славик – с Веркой… Но он провожал в ту ночь, вернее, в то утро, ее. У дома, под сиренью, целовались… Тем же летом уехали в райцентр: она училась на медсестру, а он на водителя. И как только устроились потом на работу, сыграли свадьбу. Ее родители тоже вскоре переехали в райцентр. Так что третий ее дом – как раз родительский. Мама в последнее время сильно сдала. Сердце пошаливает, в голове шумит. Ноги совсем отказывают, долго стоять у плиты ей невмоготу. Два раза в неделю дочь прибегает, чтобы сварить родителям горячего. Яичницу и отец пожарит, картошку в мундирах тоже сообразит, а вот борща или супа… Рита варит, мать вяжет – несмотря на все недомогания, спиц из рук она не выпускает. – Твой приезжал в выходные? – А как же… – «А как же»… Пора бы уж и за ум взяться. Люди из села, а он наоборот. – Мам, ну ты же знаешь: автоколонну закрыли, людей поувольняли. – Многих поувольняли, да все как-то поустраивались, – не сдается мать. – Назад в село – это уж дураком надо быть. Рита и сама так считала: назад в село – это расписаться в собственном бессилии, это признать, что в городе ты оказался не нужен. Это и правда признать себя дураками. Но одно дело – думать так про себя, другое – выслушивать от матери. Могла бы и не высказываться, могла бы подумать, чем это может обернуться для дочери. Не-е-т, у матери что на уме, то и на языке. Вот и сейчас – режет, как ножом. Уже до государственного строя добралась… – Оно и при колхозах не больно хорошо жилось. Свое здоровье я где потеряла? Да на колхозных полях. Одной свеклы сколько переполола. Но с нынешним временем… Мать даже спицы положила на колени: – Но с нынешним временем не сравнить, не-е-т! Не поймешь, кто и руководит хозяйством: то волгоградские, то московские хозяева… Чеченцев кругом полно, как будто своих, русских, не хватает. Отец недовольно крякнул. Сколько себя помнит Рита – свой протест против чего бы то ни было он выражал именно так. Мать не преминула отреагировать: – Чего кряхтишь? Свои без работы сидят, а мы всяких пришлых принимаем… Тебе бы знай на рыбалку ездить. Ему, видишь, рыбалка в Каменке нравилась. Он и сейчас чуть что – на Излучину норовит… Рита слушала односторонний диалог родителей и внутри себя уже бушевала: придешь к ним душу успокоить, а они… – Смотри, как бы тебя назад не сманили! Не вздумай! Она уже хотела и свое слово вставить, но мать неожиданно тихо, как бы в нерешительности, произнесла: – Поди, когда-нибудь наши правители про свой народ вспомнят. И снова взявшись за спицы: – Вяжи лучше, дочка. Вяжи и вяжи! Платок продашь – живые деньги получишь. И тут сдержать слезы Рита уже не смогла: – А я что делаю? Цветы полью, корма рыбкам брошу – да за спицы, за спицы… Старались они ради Сережки – сына и внука. Сын Риты был летчик. Военный. Квартиры военным по телевизору обещали, только ведь обещанного в нашем государстве не то что три года – десятилетия ждут. Иногда на это и жизнь уходит… Вот они и старались с матерью – вязали платки, а по выходным Рита еще и бегала на базар, платки продавала. Профессия сына Рите не то что не нравилась – она ее боялась. Была б ее воля – ни за что бы не пустила Сережку в летное училище. Так ведь обвели вокруг пальца, уговорили – муж и сыночек. Первый на машинах был помешан, а второму и вовсе от земли захотелось оторваться. Когда они в первый раз заговорили с ней о летном училище, она решила, что мужики шутят. Ну, на строителей ребята уезжали учиться, ну, на механиков. Но чтобы в небо… А они поехали и отвезли документы. А потом поехали вместе экзамены сдавать. И ведь поступил сынок! Поначалу она особого страха не ведала. Тем более что голову они ей задурили капитально: в родном городе с работой плохо, а при такой профессии без дела никогда не будешь. Можно ли представить военные силы страны без авиации? А раз не будет без работы – значит, не будет и без зарплаты. С этим она согласилась и даже похвалила своих мужиков: молодцы, вперед посмотрели. Но когда начались полеты… Нет, пока он летал далеко, по месту учебы, она переживала, что называется, теоретически. Но вот сына распределили на военный аэродром в соседнем городе… До того города и на машине-то не очень долго ехать. А уж на самолете… Самолет только взлетит, и через считаные минуты Рита видит его над своим двором. Сама, дура, купила сыну новый мобильник, сама приказала: перед полетом – непременно звони. Он и рад стараться: смотри, мама, как я высоко! Смотри, какие пируэты в небе выделываю! А она как увидела эти пируэты… Долго пришлось мужу выслушивать ее упреки и вопли! А однажды… однажды сын приехал, против обыкновения, невеселый. Оказалось – товарища похоронил. Товарищ в ночном полете спутал небо и землю… После этого еще строже наказала ему: звони. Потому что поняла, как сможет его уберечь: лишь только самолет появлялся над их городком, она начинала шептать молитву, которую сама и сочинила: «Царица Небесная Матушка, только сбереги, сохрани мне сына. Ни о чем больше Тебя не прошу. Я – обычная женщина и никому не хочу его отдавать. Даже небу…» Это были главные слова молитвы. А потом шли второстепенные: о том, какой Сереженька был в детстве – озорной, шаловливый, но не вредный, и поэтому все шалости хотелось ему простить, хотя от отца, случалось, под горячую руку попадало; еще о том, что, когда мальчишка подрос и его ровесники потянулись в ДК на танцы, он знай лежал на диване, листая книжки, но лодырем никогда не был: бывало, она в огород, и он с ней – что траву полоть, что грядки поливать… Нечего ему было делать в небе, нечего! Но раз уж это случилось – спаси и сохрани, Царица Небесная! …Пришла домой и рухнула на диван – и тут уж дала себе полную волю: заревела в голос, да еще и с причитаниями. Да за что же ей все это выпало! Мама болеет! У сына работа – страшнее некуда! Муж домой ходит, как солдат на побывку… Все, хватит! Явится нынче – и она ему от ворот поворот! Тут и раздался стук в дверь. И она сразу… открыла. И сразу же – он еще и порога не переступил – кинулась в атаку: – Чего приперся? Что – Верка уже не принимает? Славка в недоумении таращился на нее: – Ты чего, Рит? Дай хоть зайду… – Заходи! Заходи, дорогой муженек, погости… Муж прошел на кухню, сел к столу. И тут ее резануло по сердцу: сел, как в чужом доме – неуверенно, на краешек стула. Конечно – при такой жизни можно и отвыкнуть… – Рит, ты это… полегче бы как-то, – пробовал навести мосты супруг. Но она уже не могла остановиться: – Полегче? С чего полегче-то? И понесла – громко, с надрывом, со слезой: «Как солдат на побывку… Другие мужики вон… И душа у тебя, окаянного, не болит…» Думала – проняла, оказалось – завела. Славка тоже перешел на высокие ноты: – Другие мужики, говоришь? Работу, говоришь, понаходили? А сколько они за ту работу получают? Государство гробит нас за гроши! Пошли они все на …! Лучше я своим горбом зарабатывать буду! Славка, когда входил в гнев, становился страшным матерщинником. Рита в такой ситуации старалась выключать сознание, чтобы не слышать слова, которые резали ухо, – удавалось! Кроме того, для нее это всегда был сигнал: сбавь обороты. Вот почему в ответ на мужнину тираду она ничего не сказала. Но тарелку на стол поставила с нажимом. И ложку положила небрежно. И пока он хлебал суп, сидела молча, уставившись глазами в стену. Молчала и… соглашалась с мужем. А что – не так? Государство бросило своих дорогих граждан на произвол судьбы. Раньше говорили: коллектив – сила, а теперь – выживай каждый кто как может. В индивидуальном, так сказать, порядке… Снова она заговорила с мужем уже без всякого напора. Даже, можно сказать, мягко, просительно заговорила: – Ну а про Верку-то – правду говорят? Он положил ложку на стол, долго смотрел на нее. Сказал непонятное: – Рит, а что я купил… Поехали-то давай… – Куда? – А не спрашивай! Протарахтели, на каждой выбоине спотыкаясь, по своей улице. Пролетели по асфальту улицы центральной. Ехала и опять ругалась про себя: купил… без согласования с ней… как будто не договаривались каждую копеечку на книжку класть… Что же он там купил? И куда его несет? В Каменку, кур рубить на ночь глядя? Машина остановилась на Излучине. – Ты иди пока, погуляй… И она пошла вдоль подсолнухов. Вечерело. До блеска накатанная полевая дорога была гладка и упруга, как асфальт, только по асфальту босиком не пойдешь, а тут так и хочется снять надоевшую обувку. Она и разулась. И сразу вспомнила, как любила ходить в детстве по такой вот дороге: ноге тепло и приятно, и идти хочется долго-долго, и верится, что там, за поворотом, непременно окажется что-то такое, чего раньше не видела и не знала, – новое и другое.