Рози рассмеялась: – Заметано. Когда мы прибыли в бар, бармен за стойкой как раз получал какие-то инструкции от своего босса. Судя по всему, в профессии он был новичком. Начальник уже ушел, а парень все еще был бледен и явно нервничал. – Что угодно леди? – спросил он, подойдя к нам, чтобы принять заказ. На лице Рози появилась коварная улыбка, которую я видела сотни раз. Она явно задумала какую-то каверзу, но мне стало жаль молодого бармена. – Мне, пожалуй, коктейль «Никаких обязательств» с лаймом, – сказала Рози, поудобнее устраиваясь на высоком барном табурете. – А моей подруге смешайте, пожалуйста, «Максимум ответственности». Я невольно вспомнила, как Оливия и Эмили изобретали новые названия для разных видов лака для ногтей. Соблазн придумать что-то в том же духе был велик, но я поспешила затолкать эти воспоминания поглубже. Все-таки мне было не восемь лет. – Нет, – возразила я, – сегодня я предпочитаю «Переполненную чашу терпения». А она… – для наглядности я ткнула в Рози пальцем, – она будет пить «Коровий горький». Рози ухмыльнулась. Бармен смотрел на нас так, словно раздумывал, не уволиться ли ему прямо сейчас. – Моя подруга не права, – сказала Рози. – «Коровий горький» мне давно надоел. Теперь мой любимый коктейль – «Грехи молодости». А потом повторить. Ужасно вкусная штука, – пояснила она, поворачиваясь ко мне. – Рекомендую. Ты не пожалеешь. – Рози безмятежно улыбнулась бармену. – Да, именно так. Сделайте нам две порции «Грехов молодости». «Грехов» положите побольше. И «молодости» тоже не жалейте – мы не прочь повторить. Я не выдержала и рассмеялась. Было так приятно дурачиться! «Повторить грехи молодости!» – только Рози была способна придумать такое. Бармен нервно оглянулся через плечо, но, к счастью, его босса нигде не было видно. – Простите, мэм, – сказал он, – но, боюсь, я не знаю коктейлей с таким названием. – Что ж, в таком случае смешайте нам по мохито, – вмешалась я. – Вечно ты все испортишь! – с досадой заметила Рози, когда бармен отошел, чтобы приготовить наш заказ. – Мне так хотелось попробовать «Никаких обязательств»! Маракуйя, персиковый ликер, водка и немного шампанского… это же так просто! – Звучит отвратительно! – Ты же еще не пробовала! – Пробовала. Потом у меня долго трещала голова и стояла горечь во рту. Мы улыбнулись друг другу. Речь, разумеется, шла не о коктейлях, и мы обе это понимали. – Все будет тип-топ, детка, – сказала мне Рози. – И у тебя, и у меня. У нас обеих все будет тип-топ. Но вечером, уже ложась спать, я неожиданно подумала о том, что Рози была права. Наша дружба уже не будет такой, как раньше, когда я усыновлю ребенка. Но ведь это не значит, что нашей дружбе конец? Мы слишком долго были близкими подругами и останемся ими всегда. Иначе просто не может быть. Глава 19 – Почему вы решили усыновить ребенка именно сейчас, Бет? Клер Картер сидела за столом в моей гостиной рядом со стеллажом, когда-то подаренном мне Ричардом. Из всех троих «наших» соцработников, присутствовавших на вводной лекции, она нравилась мне меньше всех. Нет, я относилась к ней с уважением – Клер производила впечатление человека опытного и компетентного, но мне все равно не хотелось, чтобы моим делом занималась именно она. Почему-то мне казалось, что с двумя другими социальными работницами – Дженни и Салли Энн – мне будет проще добиться своего. Но, разумеется, мне досталась именно Клер. Как и следовало ожидать. Почти сразу я решила, что Клер – приверженка строгих взглядов. К примеру, я заметила – она обратила внимание на фламингово-розовый цвет, в который я выкрасила пострадавший от жильцов стеллаж, в ту же минуту, как только вошла в комнату. Она, конечно ничего не сказала, но я была уверена: внутренне она содрогнулась. Или, по крайней мере, подавила дрожь. Да, возможно, стеллаж слишком выделялся на фоне нефритово-зеленых обоев – особенно после того, как я расставила на нем блестящие и яркие рождественские игрушки и украшения, но у меня просто не было другого выхода. После того как растворитель, с помощью которого я пыталась удалить черную краску, не сработал, я отправилась в хозяйственный магазин, где мне бросилась в глаза банка с краской редкого розового колера. На мгновение мне даже показалось, будто Ричард стоит у меня за спиной и смеется. «Если тебе так нравится этот цвет, детка, так за чем же дело стало? Не стесняйся, действуй! Только имей в виду – красить придется в два слоя, потому что краска может просвечивать и стеллаж получится полосатый!» Клер я хотела усадить на диван – мне казалось, мягкая мебель придаст нашей беседе менее официальный характер, но маневр не удался. Моя гостья предпочла жесткий обеденный стул, стоявший у стола, из чего я сделала вывод, что она, напротив, намерена придать разговору строгий, формальный характер. Но, возможно, даже на диване я бы все равно чувствовала себя скованной и напряженной. Садясь на стул напротив Клер, я пожалела, что он развернут не к окну в сад, а к двери в свободную спальню. Один вид моего любимого платана, быстрой ласточки или суетливого дрозда могли бы помочь мне расслабиться и не чувствовать себя так, словно я оказалась лицом к лицу с расстрельной командой. Нет, подумала я, так не пойдет. Нужно взять себя в руки. Сосредоточиться. Не думать о плохом. Эта женщина обладает властью, она может обратить мои мечты в прах, а может помочь им осуществиться. Кроме того, что такого особенного в вопросе, который она задала? «Почему вы решили усыновить ребенка именно сейчас?» – Ну… мне всегда хотелось иметь детей. Сейчас мне тридцать семь. Я зрелая, самостоятельная женщина, я прочно стою на ногах, поэтому мне кажется – я готова к усыновлению. У меня нет никаких долгов, зато есть постоянная работа, и… Господи! Да я что – пришла в банк просить о кредите? В письменном заявлении, над которым я корпела почти неделю, все это я уже изложила – и гораздо убедительнее, чем сейчас. Не зря же я советовалась с друзьями, читала им отдельные фрагменты, подбирала слова, трижды проверяла грамматику. Неужели мне придется повторять все это еще раз, да еще и устно? – В общем, как-то так… – Я вздохнула, чувствуя, что источник моего красноречия иссяк. Клер Картер улыбнулась. – Не спешите. – Ну, когда-то я надеялась, что к этому возрасту у меня будет семья, но как-то… не сложилось, и я подумала… Вы наверняка читали мою биографию и знаете все о моем детстве. После того как погибли мои родители, меня саму фактически удочерили. Обо мне заботились сначала моя тетка Тильда, а когда она умерла – родители моей подруги. Я выросла, считайте, у чужих людей, хотя я их очень любила, а они любили меня. Вам, наверное, часто приходится слышать о сиротах, которым необходима семья, так? В общем, я решила, что раз у меня есть кое-какой опыт по этой части, я могла бы его использовать с пользой для себя и для других. Я подумала, что могла бы помочь какому-нибудь ребенку, который, как я когда-то, остался без родителей. Собственные слова казались мне убогими и жалкими. И неубедительными. Как я ни старалась, мне не удавалось выразить тот восторг, который я испытала в момент озарения, пришедшего ко мне одним воскресным вечером, когда я лежала в горячей пенной ванне, размышляя о своей бездетности. «Почему бы мне не усыновить ребенка? – осенило меня. – Я же могу усыновить ребенка! Или удочерить!» – Спасибо, – сказал Клер и черкнула что-то в своем блокноте. – Об этом трагическом этапе в вашей жизни, когда вы потеряли родителей, нам тоже нужно поговорить и поговорить подробно. Давайте с него и начнем. Скажите, как вы узнали о несчастье с вашими родителями? Мой желудок словно стиснуло судорогой, ладони мгновенно вспотели. Я не знала, куда девать руки. Обычно, когда мне приходится говорить о чем-то тяжелом и трагическом, я начинаю теребить волосы, но сейчас мне не хотелось предстать перед Клер этакой невротичкой, которая не в силах справиться с собой, ерзает на стуле, жестикулирует и совершает сотни других ненужных телодвижений. – Я была в школе, на уроке естествознания. Мы ставили опыты, связанные с природой электрического тока, когда в класс вошла секретарь директора. Она отвела меня в приемную, и там я увидела тетю Тильду, которая разговаривала с директором. Они вместе отвели меня в его кабинет и там… там они мне сказали. Мне не хотелось уходить с урока. Мне всегда нравилось естествознание, к тому же наш преподаватель мистер Хаунслоу назначил меня старшей группы, которая должна была первой подвести электричество к лампочке на вершине макета маяка. Думаю, когда я шла по коридору к приемной директора, выражение лица у меня было самое кислое. Конечно, я понятия не имела, зачем меня вызвали из класса. Мои родители все еще были в отъезде, и я была уверена, что вовсе не мама пришла за мной в школу, чтобы повезти к зубному или к какому-то другому врачу, к которому мы записались так давно, что я об этом совершенно забыла. Но в приемной директора я увидела тетю Тильду. Она всегда одевалась очень аккуратно и стильно и вообще следила за собой, но в тот день ее изящный черный жакет был застегнут не на ту пуговицу, а глаза покраснели, словно она плакала. – И вы стали жить с тетей? Я кивнула. – Да. Если бы передо мной сидела не Клер, а какой-то другой человек, я бы попыталась перевести разговор на другую тему. Я бы предложила собеседнику чашку чаю с печеньем, задала бы ему несколько вопросов о нем самом, о его делах. Существовало немало уловок – прозрачных и не очень, – чтобы дать человеку понять: я не желаю и дальше разговаривать на эту тему. После того как погибли папа и мама, я очень долго была глубоко несчастна, и вспоминать те времена мне совершенно не хотелось. Но теперь… Если я хотела, чтобы из моего заявления хоть что-нибудь вышло, я должна была стиснуть зубы и отвечать на вопросы. Ситуацией командовала Клер, и выхода у меня не было. Даже если бы она стала расспрашивать меня о том, как я потеряла девственность или как в пятом классе пробовала курить, мне пришлось бы рассказать ей об этом во всех подробностях. – Как бы вы описали вашу тетю? Какой она была? Я ненадолго задумалась. – Она была какой-то… напряженной. Озабоченной. Лучшего слова я просто не могу подобрать. Думаю, она просто сильно нервничала, но это как раз неудивительно, правда? У тети никогда не было ни мужа, ни детей, к тому же она занимала в Лондоне довольно высокий административный пост – и тут ей на голову свалилась я. В таких обстоятельствах, пожалуй, занервничаешь. Карандаш Клер так и летал по страницам блокнота, аккуратно подстриженные волосы покачивались возле щек. Я смотрела на них, и мне вдруг пришло в голову, что я вполне точно описала Клер свою собственную ситуацию – если не считать сведений о высоком административном посте. Я была не замужем. Не имела почти никакого опыта общения с детьми. Меня терзали постоянная нервозность и страх перед надвигающейся одинокой старостью. Отлично, Бет, так держать! – Как, по-вашему, ваша тетя справлялась с новыми обстоятельствами? – Она делала все, что могла. Тетя Тильда вообще была такой – методичной, предусмотрительной, внимательной к мелочам. Только сейчас я начинаю понимать, что ей, вероятно, пришлось многим пожертвовать ради меня. Она почти совсем отказалась от общения с друзьями, перестала ездить в отпуск за рубеж и так далее… Еще тетя Тильда очень интересовалась археологией, это было увлечение всей ее жизни, но она не могла возить с собой на раскопки девятилетнего ребенка. Только когда я стала старше, мы с ней несколько раз ездили в Шотландию, но… На мгновение мне вспомнилась та давняя поездка на раскопки. Мне тогда было, кажется, лет двенадцать. Никакого интереса к кельтским курганам я не испытывала – только бесконечную скуку. Раздраженная, насупленная, я расхаживала в Док Мартенсах по кучам мокрой земли, мысленно проклиная бесконечный дождь, археологов, кельтов и тетку. Наша поездка длилась почти неделю, и я буквально вся извелась от безделья. Не знаю, решилась бы тетя Тильда повторить свой эксперимент, если бы прожила подольше, но, как оказалось, эта поездка на раскопки стала нашим последним совместным путешествием. На следующий год тетя неожиданно умерла, и я переехала жить к Ричарду и Сильвии. – Еще тетя Тильда продала свой дом в Хэмпстеде, чтобы я могла вернуться в прежнюю школу в Энфилде. Там жила моя лучшая подруга, к тому же, когда тетя была занята по работе, ее родители брались за мной присматривать. «Тетя продала свой дом в Хэмпстеде, чтобы я могла вернуться в мою прежнюю школу». Это только звучало просто, словно тетя Тильда сразу же вызвала риелторов и выставила дом на продажу. На самом деле все было сложнее. Гораздо сложнее. Поначалу тетя пыталась поселить меня в своем хэмпстедском доме, лишив меня знакомой обстановки и разлучив с людьми, которых я искренне любила. Она переоборудовала и украсила предназначенную для меня спальню так, чтобы мне там понравилось, и записала в местную начальную школу. Спальню я возненавидела с первого же дня – возненавидела именно потому, что там было буквально все, о чем я мечтала. Мне казалось – я променяла родителей на всю эту красоту. Быть может, думалось мне, если я все это уничтожу, испорчу и переломаю, тогда они вернутся… Нет, вряд ли я действительно в это верила – в конце концов, я была на похоронах и видела два гроба, стоявшие бок о бок перед алтарем, видела Сильвию, тетю Тильду, папиных и маминых друзей, которые оплакивали трагическую смерть моих родителей. Меня тогда охватило странное оцепенение. Я была как замороженная и ничего не чувствовала. Я даже не плакала. Только при виде роскошной спальни я едва не разрыдалась. В то первое утро тетя Тильда взяла на работе полдня, чтобы отвести меня в новую школу. В школе мне предстояло посещать «Клуб школьных завтраков»[17], а после занятий – группу продленного дня, где я должна была дожидаться, пока тетя вернется с работы, но в тот первый день тетя специально осталась дома, чтобы подготовить для меня школьную форму. Кроме того, она попыталась привести в порядок мои волосы. Несмотря на то что мне уже было девять, волосы мне всегда расчесывала мама, поскольку они были очень длинными и густыми. И рыжевато-каштановыми, как у папы. «Трудные волосы», говорила мама, однако она все же довольно ловко справлялась с ними. У тети подобного опыта не было. По-моему, она вообще понятия не имела, что с ними нужно делать (сама тетя стриглась очень коротко). Неумело орудуя щеткой, она едва не вырвала мне половину волос, после чего, отчаявшись, предоставила мне самой «выбрать себе прическу», как она выразилась. Недолго думая, я скрепила волосы на затылке резинкой, пытаясь сделать себе что-то вроде хвостика, но получилось у меня не очень. В школу я шла крайне неохотно, что называется – нога за ногу. Во-первых, мне вовсе не хотелось идти ни в какую новую школу, а во‑вторых, по дороге я все время вспоминала, как ловкие мамины пальцы порхали над моей головой, расчесывая мои непокорные волосы и заплетая их в аккуратную французскую косу. Кроме того, мама всегда целовала меня у входа на школьную игровую площадку, после чего я с легким сердцем присоединялась к своим друзьям. Но откуда тете Тильде было знать об этой нашей традиции? Она вообще целовала меня крайне редко и неловко. Пока мои родители были живы, тетя навещала нас не часто, поэтому было естественно, что она целовала меня при встрече и на прощание, когда уезжала. Теперь же я жила с ней. Казалось, это обстоятельство должно давать больше поводов и возможностей для поцелуев, но не тут-то было. Думаю, впрочем, мы обе понимали, что если тетя поцелует меня на ночь или, как сейчас, провожая на занятия, то это будет выглядеть так, словно она пытается заменить мне маму. В общем, когда мы подошли к школьным воротам, тетя Тильда ограничилась тем, что похлопала меня по плечу и наградила фальшивой лучезарной улыбкой, которая, однако, не смогла замаскировать стоявшую у нее в глазах тревогу. «Удачного тебе дня, Бет. Смотри, веди себя хорошо. Я заеду за тобой в три». Но тете пришлось забрать меня намного раньше, потому что на большой перемене одна из одноклассниц обозвала меня «Морковной башкой», а я в ответ ударила ее в лицо, да так сильно, что хлынувшая из носа кровь залила ей школьную форму. После этого случая я решительно отказывалась ходить на уроки, не говоря уже о продленке, куда меня устроила тетя Тильда. Если ей все же удавалось заманить меня в школу, это, как правило, заканчивалось скандалом. Я одинаково ненавидела всех – и учителей, и одноклассников, – даже тех, кому хватало смелости пытаться со мной подружиться. У этих бедняг не было ни полшанса, потому что никто из них не был Рози. Тетя Тильда мужественно терпела мои выходки в течение целой недели, но в конце концов я все же сумела заставить ее расплакаться. Поворотным моментом стал день, когда она обнаружила длинный безобразный разрыв на обоях моей образцовой спаленки. Я обнаружила на стыке плохо подклеенный край и ковыряла его ногтем до тех пор, пока от стены не отстал кусок обоев, достаточный для того, чтобы за него можно было ухватиться. Дальнейшее было делом техники. Особенно мне понравился треск, с которым рвалась плотная бумага – или из чего там были сделаны эти шикарные розовые обои. Услышав этот звук, я даже улыбнулась – впервые за прошедшие четыре недели. Но, когда я увидела, что тетя Тильда плачет, улыбаться мне расхотелось. Я-то думала, что она рассердится, и готовилась выдержать упреки и укоры. Но она не сердилась, она просто плакала, и я догадалась, что причина слез – ее настоящее горе. «Ох, Бетти!» – воскликнула тетя, протягивая ко мне руки, и когда я бросилась в ее объятия, во мне словно открылись невидимые шлюзы, и я зарыдала сама. Только после этого – точнее, после того, как я в течение месяца устраивала для нее ежедневный ад – тетя Тильда решила продать дом. Ради меня она изменила всю свою жизнь, но – стыдно признаться! – несмотря на все, что она для меня сделала, я все равно чувствовала себя счастливой, только когда оказывалась в доме Сильвии и Ричарда. Как видите, на деле все было куда сложнее, чем можно описать в одном коротком предложении, но разве я могла посвятить Клер Картер во все эти подробности? Меньше всего мне хотелось, чтобы она решила, будто я склонна к агрессии или не умею держать себя в руках. До того дня на игровой площадке школы в Хэмпстеде я никогда никого не била по лицу. И после – тоже. Но Клер все равно сочтет меня способной на насилие. Или, все-таки, лучше сказать? Быть может, тогда она увидит, поймет, что я способна разобраться в том, что творится в душе ребенка, волею судьбы оставшегося без родителей. Что я действительно способна помочь. Нет, лучше не рисковать, подумалось мне. В конце концов, я недостаточно хорошо знакома с правилами игры под названием «Заявление на усыновление», в которую мы играем. Я говорю «игра», потому что по ощущениям это было сродни шахматной партии, хотя ставки в этой игре были, конечно, гораздо выше. И проиграть мне очень не хотелось.