А внутренней потребностью было иное – я просто хотел вырваться из привычного круга забот. Отвлечься от будней, чтобы хоть по вечерам, когда автомашины соберутся в круг и разгорится костер, было время посидеть, подумать. О жизни, о себе, о других. Вроде бы все уже решено, но я снова и снова выверяю свои расклады, взвешиваю и подвергаю сомнению… Тут всё мое лицо сморщилось, как будто половинка лимона зажевана – это голову просверлила боль. Не утихая, она колыхалась, проходя все стадии мучения – от резучей остроты до тупого нытья. Спадает вроде… Не нравится мне эта «мугрень». Ох не нравится… Я хмуро огладил лоб. Что там, в черепушке? Сосудики бунтуют? Или разбухает опухоль, как у деда Семена? Пообещав себе обязательно сделать электроэнцефалограмму, я встал и подкрутил радио. – …Вывести Николая Викторовича Подгорного из состава Политбюро в связи с выходом на пенсию, – бодро доложил дикторский баритон. – Первый секретарь Ленинградского обкома КПСС, член Политбюро ЦК КПСС Григорий Васильевич Романов выступил с предложением передать полномочия Председателя Президиума Верховного Совета СССР товарищу Леониду Ильичу Брежневу. Данное решение было принято единогласно. «Горячо поддерживаю и одобряю! – оценил я. – Турнули на год раньше. Молодец, Леонид Ильич. Черненко и Гречко – на кладбище, Подгорного – на пенсию. Тихая чистка сплоченных рядов…» – Новости экономики. – Радиоэстафету подхватил деловитый женский голос. – В соответствии с долговременной программой перестройки управления народным хозяйством, начато разукрупнение Министерства черной металлургии. Из состава Минчермета выведены Магнитогорский и Нижнетагильский металлургические комбинаты. В течение переходного периода оба предприятия будут налаживать прямые связи со смежниками, заключать договора с Госпланом и Госснабом, чтобы с наименьшими потерями перейти на рыночные отношения, используя все положительные моменты социалистической конкуренции и социалистической предприимчивости. «Демонополизация! – кивнул я. – Нормально…» Упав на ковер, поотжимался, стряхивая остатки сонной дремы, и завел комп. То бишь, микроЭВМ. «Коминтерн» загудел, зашелестел вентилятором. На экране монитора высветилась четырехлучевая звезда «оськи». Я сразу заглянул в почту. Ага… Два теста… Так… Письмецо из Зеленограда! Я щелкнул «мышей», наведя курсор, и послал на печать. Принтер вздрогнул – каретка суматошно заметалась, поскрипывая и взвизгивая. Плавно вылез лист с распечаткой. Гордо хмыкнув, я понес почту на кухню. Разумеется, мамуля уже развела кофейную церемонию – запахнувшись в халатик, то ли священнодействовала, то ли колдовала. Аромат кофия витал, наполняя кухню. – Что это вы так рано, Михаил Петрович? – улыбнулась мама, снимая джезву. Бодрящая струя пролилась сквозь ситечко в маленькую зеленую чашечку из полупрозрачного фарфора. – Еще девяти нет. – Дела, – отозвался я, плюхаясь на диванчик рядом. – Вам письмо, Лидия Васильевна! – Да? – оживилась Лидия Васильевна. – Петечка никак не угомонится… – Скучает. Прочитав коротенькое послание (еще не напомаженные губы сминались улыбкой), мама вздохнула и приобняла меня за плечи. – Ой-ё-ё, ёжечки, ё-ё… Раньше я почему-то думала, что вот – вырастут дети, и тревог станет поменьше. Ага… Больше! И я себя как-то неуверенно чувствую. Уж очень вы быстро выросли и перестаете быть детьми. Ты уж точно повзрослел – и беспокоишь меня постоянно… Мой Мишка, Мишенька уже не в шутку, а всерьез превращается в Михаила Петровича! – Таков уж жизненный цикл на стадии имаго, – философически заметил я. – Вредные дети закукливаются в отроков и отрочиц, а потом из коконов вылезают вредные взрослые. А как насчет Анастасии Петровны? Что-то ее не слышно, кстати… Почивать изволят? – Изволят… Настя еще ребенок, – женский вздох выдал сомнения. – Мам… Девушка со вторым размером груди уже не совсем дитё. – Всё-то ты знаешь… – Мать растрепала мне волосы и загрустила. – Мам, – я обнял ее и прижал к себе, – не переживай, ладно? В моем списке любимых женщин ты всегда будешь занимать самую первую строчку! – Ну, ты меня утешил! – Мама рассмеялась, возвращая очарование утру. – Эх, Мишка, Мишка… Какой же ты у меня большой! – Пей свой кофе, – улыбнулся я, – а то остынет. «Любимая женщина» отхлебнула. – Само то, как наш мастер говорит. Шлепая босиком, прибрела сонная Настя в старой маминой ночнушке. – Доброе утро, красавица! – приветствовал я ее. – Доброе утро, краса-авец… – ответила сестричка, зевая. – Никому к удобствам не надо? А то я надолго… – Мокни! – уступил я по-братски. Девушка убрела в ванную, и тут же осторожно тинькнул звонок. – Кого это с утра принесло? – заворчала во мне скрытая дедовская натура. Как был, в футболке да в трикушнике, так и вышел ранних гостей встречать. За порогом стоял Сима, то бишь Серафим Павлович, второй секретарь райкома ВЛКСМ. В непривычном для него строгом костюме он напоминал деревенского парубка. Хорошо, хоть без галстука. – Могу? – ухмыльнулся Серафим, выражаясь с незатейливым лаконизмом. – Прошу, – шаркнул я тапком. – Миша, кто там? – донесся мамин голос. – Это ко мне! – Нет, если кофе угостите, – жадно принюхался Сима, – то я к вам! На кухне засмеялись. – Проходите! Скинув туфли, второй секретарь пошел на запах. – Серафим, – скромно представился он. – Просто Сима. Райкомовские мы. Расходуем свой выходной по причине инициативы комсомольских масс. – Присаживайтесь, Сима, – улыбнулась мама. – Попробую компенсировать потерю времени. – Премного благодарны! В ванной зашумел душ, и теперь уже я улыбнулся – Настя дождалась, пока ситуация с визитом прояснится, и лишь теперь включила воду, узнав все подробности. «Просто Сима» пригубил кофе – и завел глаза под потолок. – Божественно! – замычал он, и мамины щеки слегка порозовели. Всё-таки, до чего красивая мне родительница досталась! Чмокая и качая головой, Сима ополовинил чашку и лишь затем сказал, отпыхиваясь: – Ну что, Миша? С автопробегом все в полном порядке. С таким девизом, как у вас, я иного и не ожидал, а когда Егор Ефимов – Герой Советского Союза, между прочим, – станцевал с нашей завсектором… Все аплодировали стоя! – Он так хорошо танцует? – удивилась мама. – У Егора Пименовича ног нет. Ребята. – Второй секретарь кивнул на меня, – смастерили ему… Ну, это протезами назвать – язык не поворачивается. Искусственные ноги! Блеск инженерной мысли! Миш, сколько у вас сейчас таких? – Три пары, если и те считать, что у деда Егора. Да мы бы и больше сделали, но больно дорого выходит. – Профинансируем, строго обязательно! – веско сказал Сима. – Вопрос на контроле у первого секретаря. Вашу инициативу, товарищ комсорг, поддержали и в Николаеве, и в Киеве, и в Москве! С директором школы я договорился уже, талоны на бензин выбил. Но это все присказка. Короче. Пятеро ветеранов войны, включая Егора Пименовича, тоже хотят поучаствовать в автопробеге. У них на всех – одна здоровая нога! Как раз одноногий – капитан в отставке Скоков – поведет «ЗИС-110». Последние тридцать лет он если и выбирался на улицу, то на костылях. Можете вы себе такое представить? – обратился он к маме. – У-ужас! – выдохнула та. – Во-от! – вытянул палец второй секретарь. – А теперь он будет ходить! Ведь будет, Миш? – Будет, – твердо пообещал я. – Строго обязательно. Мамины глаза повлажнели. Она так на меня посмотрела, что я тут же подрос и раздался в плечах. Глава 4 Вторник, 17 февраля. Позднее утро Сомали, Зейла – Товарищ полковник! Прием! Да едрить твою… – Ершов, согнувшись в три поги бели, корпел над рацией. Рация шипела, трещала, в моменты хорошего настроения передавала пару слов – и тут же срывалась в свист и вой. Завоешь на такой жаре… Солнце палит в затылок, пот капает со склоненного лица на панель… Зимний зной.