– Не-ет! Помахав в окошки провожающим, мы тронулись. Впереди рассекали обе «Волги» – я пристроился третьим. Свернул на мост. Выехал на Советскую. Оставив позади оба кладбища, православное и еврейское, сосредоточился, чувствуя, как неохотно отпускает суета. По обе стороны дороги пластались заснеженные поля, строчками черных иероглифов корявились лесополосы. В щелку окна сквозило сыростью, предвещая раннюю весну. «От чистого истока в прекрасное далёко, в прекрасное далёко мы начинаем путь…» Я зло дернул щекой. Хорошая строчка, чудная строчка, а мне – как пенопластом по стеклу! В бардачке лежал длинный разлинованный свиток электроэнцефалограммы. Даже студент-медик распознал бы в биениях самописцев сдвиг альфа-ритма, «билатерально-синхронные бета-волны» и прочие симптомы. Достаточные, чтобы вывести неразборчивым почерком врача скорбный диагноз: рак мозга. Пятница, 20 февраля. Позднее утро Ленинград, Невский проспект – Дэн, за нами хвост! – Фолк, сидевшая за рулем, отчетливо напряглась. – Вижу, – мурлыкнул Лофтин. – Не обращай внимания, Синти. – Можно оторваться, если… – неуверенно начала Синтия. – Стоп, детка! – притормозил ее Дэниел. – Можно, но не нужно. «Хонда» с дипломатическими номерами ехала в среднем ряду. Малозаметный «Moskvich» салатного цвета не отставал, держась в сторонке. Лофтин пригнулся, осматриваясь. Близился перекресток у «Гостиного Двора» и гостиницы «Европейская». – Притормаживай, детка… – Не называй меня «деткой», – процедила Фолк. – Ты притормаживай, притормаживай… Синти послушно вжала педаль, пропуская машину, идущую следом. – Так! Уходишь в правый ряд и тормозишь у «Гостиного Двора». – Там же остановка запрещена! – Вот именно, – сухо сказал Лофтин. – Если русские остановятся следом за нами, то сразу же себя выдадут. Давай, детка! Фолк ловко перестроилась и, повизгивая тормозами, подкатила к бровке. – Всё, пока! Дэниел выскочил из машины и упругой походкой зашагал прочь. Ему очень хотелось помахать рукой агентам русской naruzhki, но он сдержал порыв. Ссыпавшись в подземный переход, Лофтин быстро вышел к метро «Невский проспект». Народу на станции хватало, чтобы затеряться, а вскоре и поезд подкатил. По привычке обшарив глазами перрон, Дэн вскочил в вагон. Моторы низко загудели, разгоняя состав, и понесли его, затягивая во тьму туннеля. Словно подчиняясь качанию вагона, вице-консул откинулся на спинку. Можно чуток расслабиться. Наверху суета, беготня… Наперебой пищат рации, стучатся доклады по восходящей, сыплются приказы по нисходящей… Далеко не уедешь, перехватят, а ему даль и не нужна. Прикрыв рот ладошкой, Лофтин ухмыльнулся. «Мы их сделали, сэр Дэниел! Мы их сделали!» * * * Блуждал Дэниел Макартур Лофтин недолго – добрался до Литейного и ровно в час дня вошел в букинистический. Сергей Гарбуз уже торчал возле стеллажа с поэзией, нетерпеливо листая сонеты Шекспира в переводе Маршака. Не подавая виду, что знаком, Дэниел взял с полки сборник Симонова, просмотрел, морща лоб и шевеля губами. Незаметно вложив записку, он вернул томик на место и отошел, гася поэтические восторги. Перебирая русскую классику, он косился на агента, недовольно морщась – тот слишком явно вынимал послание, никакой ловкости рук! Вообще-то опасный сигнал. «Немо» не просто неуклюж или неопытен. Он небрежен в силу своего характера. Сыночек высокопоставленных родителей, Гарбуз привык, что всё дозволено и ничего ему не сделают. Поэтому рассчитывать на него в перспективе не стоит, все равно КГБ придет за ним. Но пока… Пока пусть поиграет в шпионов. Вечер того же дня Сумская область, река Сейм Машины пересекли Сейм по мосту, не заезжая в Батурин. За рекой перестроились – теперь впереди маячил черный «Жигуль» Киршей. Восьмиклассник Гоша, как лоцман, вел автомобильный караван к пионерлагерю «Вымпел». Правый берег реки вздымался кручей, источенной ласточкиными гнездами, как сыр дырками. Дорогу через пойменное чернолесье не просто очистили от снега, а выскоблили до самого асфальта – она успокаивающе чернела в свете фар. А чуть позже лучи, качаясь, уперлись в ворота с поржавелыми силуэтами горнистов. «Приехали…» На шум открылась дверь домика смотрителей лагеря, пропуская вялый свет керосинки, и выглянул сторож с двухстволкой. – Дядь Сень! – прорезался звонкий голос Гоши. – Это я! Это мы! – А-а! Сейчас, сейчас… Ружье дружелюбно повисло на плече, и сторож загремел засовом. Со ржавым скрежетом ворота распахнулись, пропуская на просторную площадку между первым и вторым корпусами – безликими двухэтажными зданиями из силикатного кирпича, таращившихся черными окнами. – Соскучился, видать, как Робинзон, – добродушно проворчал Славин, выруливая. Марина мельком улыбнулась, словно споря с тем глухим беспокойством, что ворочалось внутри, и вышла. Холод в недвижном воздухе ощущался терпимо. – А я с утра и котел растопил… Вы в первый корпус заселяйтесь, батареи уже горячие, – суматошно болтал дядя Сеня. – А воду я отдельно грею. Да-а! Баню не баню, но душ горячий обеспечим! – О-о-о! – разнеслись восторги. – Ух, ты! – Да-а! – гордо засиял смотритель. – О, я сейчас генератор запущу, а то темно… Он скрылся в хозблоке, и вскоре приглушенно забубнил дизелек. Одна за другой вспыхнули лампочки под козырьками корпусов и на крылечке домика начальника лагеря. – Жить стало лучше, товарищи, – громко выразился худенький, кучерявый парнишка, – жить стало веселей! – Ой, Изя, – затянула девушка с приятным кукольным личиком, – как скажешь что-нибудь! – А чё? – Эгей! – вознесся голос командора. – Предлагаю поужинать, пока водичка греется, а потом мыться и спать! – Хитро ухмыльнувшись, он кашлянул. – Поправка на реальность: поужинать, мыться, болтать часа два – и спать! Негромкие смешки подтвердили верность корректировки. Оглянувшись – никто не слышит? – Наташа сказала с долей грусти в голосе: – А мне даже жаль, что операция «Ностромо» завершается. Год с лишним мы искали, искали… А нашли – и все кончилось… – Может, все только начинается! – жизнеутверждающе зарокотал Славин. – Может… – вздохнула Верченко. – Ужинать, народ, – властно сказала Исаева. – Коля, на тебе матрасы, не забудь. – Ни за что! – гуднул капитан. Пионерский лагерь оживал, светился и гомонил, будто и не февраль в календаре. Зима отступила, таясь за хоздвором, поддувая колючим ветерком…