Все «двенадцать апостолов» уже распределились, усилив москвичей. Пока оперативники выступали не охотниками за агентом Немо, а скорее загонщиками, обложившими этого мелкого зверя. Борис засел в башне крана на Бережковской набережной, да не один, а в обнимку с прибором ночного видения – уверяет, что глядит во что-то покруче НСП-3. Вячик устроился на самом мосту, Димка дежурит у бензоколонки… Вдоль и поперек натыканы наблюдательные посты, а Сашу старший оперуполномоченный определил в подвижную группу Тихонова. Командир оказался с юмором. Зачем, говорит, нам пользоваться цэрэушными погонялами? Давайте, говорит, дадим этому Немо свое кодовое имя – «БОМЖ»! Суть та же… – Первый – Третьему, – забубнила рация. – Объект в зоне вашего внимания. Такси «Волга» ГАЗ-24 остановилось у Новодевичьего кладбища. – Третий – Первому, – Тихонов поднес тангетку рации так близко ко рту, что, чудилось, он ее целует взасос. – Наблюдаем. Улыбаясь, Щукин пригляделся. Молодая женщина в черном уверенно шагала к мосту – он хорошо различал ее и без ПНВ. А так посмотришь, и не скажешь, что вице-консул… Тетка как тетка, слегка за тридцать, и сумка возрасту под стать. Отстояла очередь в гастрономе – и до дому, семью кормить… – Третий – Первому. Объект выходит на мост… Приближается к опоре… Так… Ага! Достает из сумки какой-то темный предмет! Кладет в нишу! – Первый – Третьему. Объекту не мешать! Дать уйти! Закладку изъять и передать техгруппе. И поторопите их с обследованием – контейнер нужно вернуть минут через пятнадцать-двадцать, не позже! Мы не знаем точно, когда за ним явится «БОМЖ»! – Третий – Первому. Вас понял. Приступаем. Щелкнув тангеткой, Тихонов подмигнул Александру: – Дуй за контейнером! Вячик тебя подстрахует. Глава 7 Воскресенье, 22 февраля. Утро Москва, ЦПКиО им. Горького Утро зачалось по-весеннему, словно сама природа радовалась выходному. Вот и разогнала облака, обрушив бездонную голубую пропасть на головы своим самозванным «царям». Спелое алое солнце встало над Люблино, зачерняя высотки, и пошло, пошло вскатываться в вышину, набираясь ярой желти да тормоша лучами засонь. Валяться в такую погоду – грех. Я встал первым – и тапки мои. Ванная с душем в конце коридора – интернатовских особо не баловали. Заспанный «ночнушка» – ночной дежурный – провел меня к удобствам, и я минут пять мок под струями воды, то горячей, то холодной, вспоминая Настю. Забавно, но меня совершенно не волновал скорый визит в КГБ. Я еще толком не отошел от давешних переживаний, а вот как прогуляешься по лезвию бритвы между тем и этим светом, мигом в мозгах просветлеет. Жизнь и смерть – вот главное. Так чего переживать, коли жив-здоров? Позавтракав в шумной компании физиков-математиков, первомайцы чинно спустились во двор. Вайткус поджидал нас и времени на раскачку не дал. – По машинам! Пять минут спустя вереница авто, словно кортеж, проследовала к парку Горького. Мы скромненько притулились на массовом поле, где нас уже поджидала стайка журналюг с камерами и микрофонами. Целая вязка кабелей – хвост коробчатой передвижной телестудии «Магнолия» – извивалась по расчищенной от снега площадке. «Дублерку» Славин стыдливо припрятал в тени передвижки, так что в фокус объективов попали мы одни – выпускники с фронтовиками, старые и малые. Вайткус попытался составить компанию капитану КГБ, но не тут-то было. – Арсений Ромуальдович, – начал я со зловещим присвистом, – вы организовали? – Етта… – замешкался Вайткус, слегка бурея. – Да просто знакомый у меня на студии «Юность». Вот я его и… того… привлек. – Вот и давайте… того… на первый план! Арсений Ромуальдович Вайткус, – торжественно объявил я, – директор Центра НТТМ «Искра» и командор автопробега «Навстречу XXV съезду КПСС»! Моложавый тележурналист, не по сезону затянутый в кожу, шмыгнул красным носом. – Арсений Ромуальдович, – со вкусом произнес он, – расскажите телезрителям о деятельности вашего Центра. Вайткус, с укоризной посматривая в мою сторону, приосанился. – Наш Центр собрал талантливую молодежь, старшеклассников и студентов, объединенных общей целью – добиться того, чтобы все изделия, выпущенные в Советском Союзе, были признаны лучшими в мире… Ромуальдыч увлекся, глазастые объективы гуляли по нашим лицам, по машинам, задерживаясь на «ЗИСе». Как по заказу, растаяли залетные тучки, и снова хлынуло солнце, избавляя от противной зябкости. Стали подтягиваться зрители. Уж как они, без сотовых и «вацапок», разносили инфу, не ясно, но вскоре гуляющий народ собрался плотным кордоном, почтительно окружив площадку по периметру. И тут стали происходить события. Подкатили сразу три огромные, будто бы распластанные машины – два укороченных «утюга» «ЗИЛ-117» с охраной плюс приземистый «советский» «Каддилак» – 114-я модель. Телеоператоры растерялись, не зная, позволено ли им снимать прибытие ОВП. Но на всякий случай запечатлевали тайком – для истории. Прикрепленные живо исполнили ритуальные маневры, и показался виновник переполоха – министр обороны Устинов. Дмитрий Федорович неторопливо приблизился к Арсению Ромуальдовичу и крепко, с размаху, пожал ему руку. – Здорово, – прогудел он. – Что ж ты не позвонил, а? Я чисто случайно узнал, что ты здесь, да и когда – за завтраком! – Етта… – развел Вайткус руками. – Тревожить большого человека… – И как тебя только Марта твоя терпит, не понимаю, – проворчал Устинов. – Ну, докладывай. – Слушаюсь, товарищ генерал армии! – ухмыльнулся Ромуальдыч и коварно выхватил меня со второго плана. – Знакомьтесь. Миша Гарин. Он по этим делам… Ну-у… Как минимум полковник! Министр обороны поправил папаху, отчего в очках поблекли «зайчики». – Докладывайте, товарищ полковник, – в рокочущем голосе Устинова не слыхать было шутейности, лишь в прищуре глаз угадывались смешливые огоньки. – Лучше один раз увидеть, товарищ генерал армии, – улыбнулся я, по эстафете подзывая деда Егора со товарищи. Фронтовики несмело приблизились. – Перед вами офицеры, солдаты и сержанты, прошедшие всю войну, от Москвы до Берлина, а кое-кто и японцам жару давал. Вы ничего необычного в них не замечаете? Министр приглянулся, пожимая плечами. – Да нет… Здравия желаю, товарищи красноармейцы! – Здравия желаем… тащ… министр обороны… – отпасовали деды. – У них нет ног, Дмитрий Федорович, – ровным голосом сообщил я. – Ампутировали выше колена. Тут Ефимов не сдержался. – Тридцать лет! – воскликнул он дрожащим голосом. – Тридцать лет сиднем просидел, прям, как тот богатырь, как его… Илья Муромец! А теперь – вот! Дед Егор сплясал что-то по мотивам «Яблочка». – Без ног? – не веряще нахмурился Устинов. Дед Егор молча задрал штанины, и толпа ахнула на тусклый блеск модулей. – Во! – тоненько крикнул Скоков, двумя пальцами обжимая «ногу» выше колена – штанина собралась в жгут. – Поразительно… – прогудел министр. – Это модульные протезы, – сказал я со знанием дела. – И мы хотим, чтобы все наши фронтовики, потерявшие ноги на Великой Отечественной, получили вот такие модульники. Они это заслужили! Наши захлопали, тут и зрители подключились. – Я вас очень прошу, Дмитрий Федорович, порадейте за инвалидов! Хватит и одного цеха при авиазаводе, где и титан найдется, и углепластик, и толковые слесари. Понимаю прекрасно – лишние хлопоты, зато к тысячам старых бойцов вернется счастье ходить! – Похлопочу, – добродушно буркнул министр и уважительно пожал мне руку. – Ромуальдыч, свяжешься со мной. Лады? А вас, – он блеснул очками на гавриков и гавриц, – приглашаю на открытие партсъезда! Устинов будто бы не замечал бликовавших объективов, а журналисты кружили вокруг, как осы над медом, снимая все подряд с упоением истинных ценителей – явились на выставку детского рисунка, а угодили на вернисаж Пикассо! Остывая, я проводил глазами отъезжавшие «ЗИЛы» и прошелся по влажнеющему снежку. Пригревает… Зрительское «оцепление» распалось – люди облепили чудеса автотюнинга, судили, то ли оценивая, то ли прицениваясь, громко восхищались или молча качали головами, крутились вокруг ветеранов или наших девчонок – по интересам. Подставляя лицо солнцу, я благодушествовал, жмурясь в релаксе. – Здравствуй. Можно сколь угодно долго повторять «не люблю», но стоит однажды услышать голос «бывшей» – и сердце даст сбой. Я медленно обернулся. Передо мной стояла Инна. В финской дубленке, во французских сапожках, модных – на платформе… Одета и обута шикарно, но я не сразу узнал недавнюю фантазерку, готовую изумляться причудливому разбегу жилок на крылышке стрекозы. Инна Видова лишилась своей косы, постригшись под каре. Не сказать, что стало хуже, просто она променяла свой образ на заемный, чужой, растиражированный, и… Как-то поблекла «Инночка-картиночка», подурнела слегка. Возможно, это всего лишь следствие ранней беременности, всего того биохимического переворота, что творился в теле юной женщины. И чудовищного стресса аборта, расшатавшего тончайшую гармонию. Ничего, время – хороший лекарь. Молодость возьмет свое, шрамы затянутся… Но не забудутся. – Привет, – сказал я. – Как жизнь? Занятно, что я не столько ответом Инны интересовался, сколько моей реакцией на девушку, в которую однажды влюбился. Такое впечатление, что мы встретились впервые. В шаге от меня стояла не та Инна, что доводила меня до слез. Той «Хорошистки» больше не существовало. Все эти мысли текли плавно и спокойно. Не частил пульс, не пресекалось дыхание, не сохли губы. Во мне прорастало странное ощущение новой потери – моя школьная любовь исчезла, как призрак до третьих петухов.