– А не боишься? – вкрадчиво спросила Сулима. – Боюсь! И все равно… – Ладно уж… – Рита развернула лист, пробегая глазами по строчкам и столбцам. – А тут сплошь цифры! Кто-то из девчонок выдохнул: – Шифр! – Пишем адрес! – По очереди! По очереди! – Ой, а письмо кому в ящик бросать? – Может, ты? Тут целый ящик с париками! Блондинкой хочешь? – Нет, я! Нет, я! – Вельми понеже… Девчонки, давайте по жребию! – Ой, давайте! – Пишем! Пятеро граций склонились над верстаком, старательно, строго по очереди, выписывая буквы: «г. Москва, ул. Дзержинского, 2…» Пятница, 5 марта. Ближе к обеду ГДР, Варнемюнде – Данке, – церемонно сказал я пышнотелой продавщице, принимая хрусткий бумажный пакет. Колбаски со шпикачками пахли одуряюще. «Консум» – магазин кооперативный, здесь всё дороже, чем в государственных «ХО»[9], зато – выбор. И очередей нет. За десять дней «каникул» я вполне освоился. Обошел весь Варнемюнде, от канала Альтер Стром до отеля и дальше, по Паркштрассе. Бродил, дышал целебным воздухом, думал. С утра гулял по променаду: с одного боку – море клокочет, с другого – виллочки выстроились в рядок. Хотя вся эта немецкая упорядоченность бытия начинала приедаться – мой непутевый организм требовал действия и кантовал вопрос: «А не пора ли домой?» Вернулся я в «Нептун» слегка на взводе. Включил телик, а там, по DDR TV-1, пресс-конференция! Прямая трансляция из Кремля. «Малое Политбюро» до того перестроилось, что созвало целый батальон гиен пера и аллигаторов эфира – подвести итоги съезда urbi et orbi. Наши, с Центрального телевидения, потерялись среди всех этих Би-би-си, Эй-би-си, Эн-эйч-кей, А-эр-жэ… – Ну вы, блин, даете. – Я малость ошалел от подобной эволюции. На большом подиуме сидели в рядок Суслов, Устинов, Громыко, Косыгин, Брежнев. Михаил Андреевич, навалившись на мягкий подлокотник кресла, что-то рассказывал Леониду Ильичу, а тот кивал с умным видом – эту сценку, почти невозможную для советского телевидения, показали крупным планом. Ведущий глянул на генсека с легким испугом, и тот величественно кивнул. Микрофон достался сухопарой даме с крашеными волосами. – Газета «Фигаро», – энергично объявила дама и затянула, часто ставя ударение на последний слог: – Господин Брежнев, на съезде принято решение о ликвидации республиканских Верховных Советов и Советов министров. Означает ли это, что КПСС опасается выхода национальных окраин из состава СССР? Леонид Ильич белозубо улыбнулся: – Мадам, у нас одна страна и один народ, советский народ. Зачем же нам пятнадцать парламентов и пятнадцать правительств? Вот здесь, в Кремле, работает Верховный Совет СССР и Совет министров – их вполне достаточно. Более того, мы изменим статус братских республик – они станут автономными. Мы сделаем всё, чтобы сохранить самобытную культуру той же Украинской АССР, или Казахской АССР, или Эстонской АССР, но не позволим культивировать национализм. Зачем нам пятнадцать языков? Хватит и одного русского, его знают все. – Йеш! – воскликнул я, жуя сосиску, не отрываясь от экрана. – «Нью-Йорк таймс»! – подскочил хиппующий корреспондент. – Не означает ли это, что Советский Союз возвращается к имперским порядкам? В частности, к русскому шовинизму? Генсек улыбнулся неласково. – Пока ваша страна истребляла индейцев, – сказал он внушительно, – наши мужики женились на туземках – по любви и согласию. Процитирую лгунам-антисоветчикам горький анекдот: «Русские варвары врывались в аулы, кишлаки и стойбища, оставляя после себя лишь школы, библиотеки, больницы, театры, дороги, детсады…» Передайте микрофон… Нет-нет, рядом… Да. Маленькая большеглазая девушка взволнованно пропищала: – «Юманите»! Наши читатели с пониманием встретили отказ КПСС от финансовой поддержки ФКП, других партий и революционных движений. Но они также высказывают опасения, что переход советских заводов к рынку подорвет социализм! – Я бы дал слово Алексею Николаевичу. Косыгин кивнул и наклонился к микрофонам. – Не подорвет, – сказал он серьезно. – Всё производство останется в общенародной собственности, а управляющее звено предприятий будет назначаться государственными органами. И именно госорганы зададут своим назначенцам целевые параметры. А это прежде всего экономическая эффективность. Ну и плюс еще пару показателей, отражающих общественные интересы. – Йес… – заурчал я, глотнув «Клуб-колы». Осторожный стук подействовал на меня, как выстрел. С гулко бьющимся сердцем, на цыпочках, я подбежал к двери, отдышался маленько и щелкнул задвижкой. За порогом стоял огромный человек в плаще, с мужественным лицом викинга на заслуженном отдыхе. – Проходите, геноссе Вольф, – улыбнулся я, пряча опаску, – заждался уже. – Вы узнали «Человека без лица»? – отзеркалил улыбку шеф Штази. – Три года спустя один из ваших агентов – кстати, его зовут Вернер Штиллер – сбежит в Западную Германию и передаст БНД фотокарточку своего шефа. Вольф негромко выругался, причем по-русски. – Вы говорите совсем чисто, без акцента, – ухмыльнулся я. – Я вырос в СССР, – смутился Маркус, – а к предательствам так и не привык. – Ну, привычка к мерзостям сходна с копрофагией, геноссе Вольф… – Просто Маркус. – Просто Миша. Бывает так, хоть и крайне редко, что вы чувствуете симпатию к человеку, едва с ним познакомившись. Оказываетесь в радиусе действия его обаяния, а он – вашего. Если это женщина, вспыхивает любовь с первого взгляда, если же мужчина, то из вашей случайной встречи может вырасти крепкая, верная дружба. Со мной такое произошло однажды – в прошлой жизни, и вот, кажется, повторяется в нынешней. – Социалистическая демократия превосходит буржуазно-либеральную, – увесисто заявил Брежнев с экрана. – В чем? Прежде всего в том, что для избрания нашему депутату требуются не деньги, а уважение коллектива, опыт и знания. И это именно народные избранники! Вот, скажите, заседают ли в западных парламентах рабочие и фермеры? То-то и оно. Да, согласен, у наших выборов был серьезный изъян – людям предлагалось голосовать за одного кандидата, то есть самого выбора не существовало! Но теперь он появится, и… Пусть победит достойнейший! – Чтоб мы жили в эпоху великих перемен… – пробормотал Вольф и покачал головой, отворачиваясь от телевизора. – Столько мыслей теснилось в голове, столько вопросов… Миша, что будет с ГДР? – А не будет ГДР, – кривая усмешечка изломила мои губы. – Ни ГДР, ни СССР… Если вот они, – я кивнул на экран, – не начнут экономическую борьбу с Западом, а мы не придем им на смену, не подхватим, не победим… – Так они вроде начали уже… – оробело заметил Маркус. – Ну-у… – ухмыльнулся я. – Тогда им всем понаставят памятников! А лет через тридцать «весси» побегут в ГДР, чтобы пожить как люди! * * * После обеда ветер стих и небеса перестали колоться иголочками мороси. Море катало волны по-прежнему, гнало валы к берегу, чтобы расплескать по холодному песку, мелкому, как мука. На променаде кое-где стыли лужицы, а просохшая трава неживого серо-желтого цвета шелестела, кланяясь ветру. – Миша. – Вольф поднял воротник и, щурясь, пригладил взлохмаченные волосы. – Вот я вас замучил вопросами, а вы что-то скромничаете… Скажите, чем я могу вам помочь сейчас и… в будущем? Я подумал: – Мне, как нелегалу какому-нибудь, недостает двух вещей: информации и связи. Я не знаю, что сейчас творится в Москве и каков там расклад сил. Мне нужно вернуться, очень нужно, но угодить в секретный «ящик» с добродушной охраной по периметру… Не тянет как-то. И хорошо бы позвонить – маме, друзьям… А если на домашний телефон уже поставили прослушку? Маркус внимал, пригнув голову. – Я понял, – кивнул он. – Мои люди прозондируют ситуацию в Политбюро, подходы и контакты у нас есть. А насчет связи… Есть кое-какие мыслишки. Помните Дитриха Цимссена и Ганса Мюллера? – Еще бы! – Они помогут.