«Счастье для всех, только не даром! – подумал я. – От дармовщины до халявы – один шажок…» Тот же день, позже Рим, площадь Читта Леонина В полосатой тени колоннады Бернини «новые крестоносцы» расстались – Альбино отправился на аудиенцию, а Томаш – в гости к кардиналу Полу Марцинкусу. К чему дожидаться одобрения Апостольского дворца? Не важно, какой будет воля понтифика! Чтобы Церковь и впредь оставалась Святой, она должна быть очищена от нечестивцев. Кардиналы прописались в огромном доме на площади Читта Леонина, примыкавшей к условной границе Ватикана. Платек улыбнулся уголком рта – не так уж давно он побывал здесь вместе с Аглауко. «Надеюсь, тебе попались трудолюбивые черти, – мелькнуло у него, – и они усердно подбрасывают дровишек под твой котел…» Мимолетно оглядев себя, Томаш неторопливо зашагал к парадному. Могучую фигуру поляка затягивала строгая черная сутана, опоясанная алым кушаком, а черные усики скобкой и очки в роговой оправе придавали ему сходство с одним из епископов в далекой Мексике. Сильные пальцы медленно перебирали бусины четок. – Постойте! Сердце пропустило удар – и гулко забилось, учащая пульс. К Томашу, взвеивая на ходу сутану, подходил священник с грубоватым и простым лицом крестьянина, и лишь внимательный, чуть печальный взгляд выдавал быстрый ум. – Ведь вы – Томаззо? То-омаш? – заговорил он, задыхаясь от волнения и слегка затягивая гласные, что случается у заик. – Мне было ве-елено встретиться с вами. Признаюсь, это было непросто! Но, как только я увидел ва-ас вместе с его высокопреосвященством… – Кто вы? – перебил его поляк. – И кто велел вам искать встречи со мной? – Меня зовут Ойген Бра-аммерц, я из Восточной Германии, – чуть поклонился священник. – А насчет второго вопроса… – По его губам скользнула лукавая улыбочка. – Приказал тот, кто… Передаю дословно: «Тот, кто хорошо знаком с Ми-ихой и в курсе связей Кароля Войтылы с ЦРУ». Добавлю от себя, что лично я не зна-аю никакого Михи, чем не слишком огорчен – у меня и своих тайн предостаточно. Хотя… – Ойген задумался. – Только сейчас вспомнил… Сам Войтыла упомянул имя Михи в разговоре с Марцинкусом. Пра-авда, оба кардинала остались в неведении, что их подслушивают… – Давайте, пройдемся. – Томаш повел рукой, словно указывая направление. – Дава-айте, – легко согласился Браммерц. – Так вы действительно Томаш Платек, бывший нумерарий? – Действительно. – Поляк с прищуром глянул на немца. – Не спрашиваю, работаете ли вы на Штази, но все же… Вы немного приоткрылись мне, что опасно, а для чего? Зачем особе духовного звания вся эта шпионская маета? – Зачем? – механически повторил Ойген. – А вам не кажется, что ответ на этот вопрос одинаков у нас с ва-ами? Наивные и чистые времена первых христиан давно ми-инули, братство во Христе унесено Летой. Мне стыдно за нынешних иерархов, погрязших во грехах, замаравших Церковь мирскими нечистотами. Но я сла-аб, чтобы судить и карать. Я копаюсь в местном куриальном навозе, отыскивая зерна истины – факты и улики для того, кто возымел силу и право наказывать отступников. Человек, пославший меня и сообщивший о вас, хочет уберечь и ГДР, и вашу Польшу от злобы и грязи, коих за стенами Апостольского дворца вы-ыше всякой меры. Это его долг, и мне с ним по пути. А если ваша вера крепка и вы готовы взять в руку меч палача… Я помогу вам. Платек задумчиво глянул на Браммерца. Слабый, тщедушный… Однако сколько в нем решимости! Такой и на крест пойдет. – Если вы предадите меня, Ойген, то умрете, – спокойно проговорил Томаш. Священник кивнул, не выразив ни тени обиды. – Я не люблю убивать, но я должен защитить веру, – сказал Платек по-прежнему спокойно. – До Жана Вийо мне пока не добраться, это сатанинское отродье прячется в Апостольском дворце, двумя этажами ниже понтифика. А вот Пол Марцинкус досягаем… – Он кивнул на кардинальскую резиденцию. – Нет-нет, Томаш, – мотнул головой Браммерц, – это исчадье проживает в двадцати минутах езды от Ватикана, на виа делла Ночетта. Там стоит его вилла «Стритч». Коротким жестом Платек махнул на «Альфа-Ромео»: – Вон моя машина. Покажете дорогу. * * * Хозяин виллы находился дома – молчаливые слуги в черном так и бегали, демонстрируя отменное трудолюбие. «Чудеса дрессировки!» – усмехнулся Томаш, опуская бинокль. Машину он загнал в тень деревьев, с краю обширного парка. Отсюда хорошо просматривались окна второго этажа виллы «Стритч» и двор за решетчатой оградой. Щелкнула дверца, и на заднее сиденье юркнул Ойген. – Окна кабинета Ма-арцинкуса выходят на заадний двор, – доложил он, отпыхиваясь. – Третье и четвертое окно, если слева считать. Второй этаж. Высокий каменный забор, а на другой стороне переулка – большой дом с чердаком. И с чердачными окнами… – Ясно, – кивнул Платек. – Побудь здесь, я быстро. Чехол с разобранной винтовкой он обмотал парчой, не вынимая из багажника, и понес с собой, держа под мышкой, как священную утварь. Навстречу ему попалась дебелая матрона в платье-чехле. Она шла, переваливаясь утицей, и поклонилась, не выпуская из рук тяжелые сумки. Томаш на ходу осенил ее крестным знамением. «Иосиф, Мария, Иисус! Вам ведомы мои помышления! Пусть ляжет на меня грех, но, пролив кровь негодяя, я спасу добрых и чистых. И да простится мне…» Гулкий подъезд давил нежилой тишиной, угнетая запущенностью. Массивная дверь на чердак, похоже, никогда не закрывалась. В целой роще столбов, удерживавших балки черепичной крыши, сквозил тусклый свет, пробивавшийся в грязные оконца. На провисшей веревке вяло трепетало пересохшее белье, волнуемое сквозняками. Пахло птичьим пометом и пылью. Томаш выглянул в полукруглое окошко и тихонько отворил скрипнувшую створку. Идеальная позиция. Собрав винтовку, он глянул в оптику. Окна кабинета Марцинкуса приблизились рывком. А вот и сам хозяин! Кардинал, плохо узнаваемый в домашней одежде, сидел в кресле, развалясь, и потягивал винцо из горлышка. Лицо его то застывало маской, то целая череда выражений пробегала по нему словно рябь по воде – досада, раздражение, злость, усталое отупение, равнодушная покорность судьбе. «Перебираешь грехи, аки бусины четок?» – усмехнулся Томаш. Быстро накрутив на ствол увесистый глушитель, он поймал мишень в перекрестье. Мишень усердно напивалась. Винтовка дрогнула, отдавая в плечо. Оставив за собою кругленькую дырочку в стекле, пуля разбила бутылку в пухлой руке Марцинкуса и вошла в мозг. Вино и кровь смешались, заливая обрюзгшее лицо кардинала. Почудилось Платеку или на самом деле черная тень воспарила над мертвым телом? Недостойная света, она слилась с тьмой. Понедельник, 22 марта. День Польша, скорый поезд «Берлин – Москва» – Дзенькуе. – Строгий польский пограничник вернул паспорта и бросил два пальца к фуражке: – Щченсливэй подружы! Мы с Ромуальдычем мило ему поулыбались, покивали и устроились вольнее. Хоть и ослабели строгости на границе, однако встреча с поляками в форме малость напрягала. – Ох, ё-ёжики… – в купе заглянул улыбчивый мужичок в синем спортивном костюме – своеобразной «спецовке» советских командированных. – Слышу, вроде по-нашему балакают! А то утомили меня все эти «ахтунги» да «орднунги». Привет, я Саша. – Его губы разошлись еще шире, пропуская белый блеск крепких зубов. – Саша с «Ростсельмаша»! – Дайте, угадаю, – проявил я коммуникабельность. – Вы ездили в Нойштадт. – Точно! – возликовал наш новый знакомец. – Дюже хорошие комбайны у немцев. Наши-то тяжелые, как танки, трамбуют пашню. Прям катки! А зерно из них так и сыпется во все щели, сусликам на радость! Вот такая петрушка-зелепушка… Да нет, вы не подумайте чего. – Он присел на край дивана. – Инженеров толковых у нас хватает. Так это ж, пока мараковать будешь над новой техникой, пока соберешь на пробу… Кучу времени угрохаешь! Ну, мы покумекали и решили для начала гэдээровские «Фортшриты» выпускать. Они и легкие и… Да всё как-то по уму сделано! Ага… А потом мы их так намастрячим… Никто и не поймет, что наши комбайны – немецких кровей! – Наводили мосты, значит? – тонко улыбнулся Вайткус. – Не-е! – тряхнул Саша головой. – Мосты – это вон, директора пусть наводят. А мы по работе. Три бригады уже в Нойштадте, опытом обмениваются, смотрят, что да как. Ага… Скоро еще две выедут. Директор наш грозится к новому году первый «Прогресс» на колеса поставить! Ну, это по-нашему если, то «Прогресс», а по-ихнему, по-немецки – «Фортшрит». Вот такая петрушка-зелепушка… – Глянув на свои «Командирские», он вскочил, едва не треснувшись головой о верхнюю полку. – Ох, ё-ёжики… Всё, бегу, бегу, бегу! Проводив глазами Сашу с «Ростсельмаша», я улыбнулся: – Вот вам еще одна перемена – «Восточный Общий рынок». Пошла конкретика! Ромуальдыч хмуро покачал головой: – Етто ж сколько мы времени потеряли… Глупо, бездарно… Ведь еще в тридцать седьмом Сталин предлагал освободить хозяйственников от назойливой опеки партии! Не дали! – Он хлопнул ладонью по столику. – Сорок лет впустую… – Если бы повсюду в мире принимали только умные и эффективные решения, мы бы уже при коммунизме жили! – пофыркал я. Тут поезд тронулся и покатил, удаляясь от границы с ГДР. За окном потянулись черные, оттаявшие пашни, скопища голых деревьев, сквозивших на солнце чересполосицей ветвей. Вдали, по ходу поезда, завиднелось сельцо – над россыпью приземистых домишек шпилил небо двуглавый костёл. – Миша! – оживился Вайткус. – А не пообедать ли нам? Я горячо поддержал и одобрил мудрое решение старшего товарища. Тревоги улеглись, оставляя в душе лишь смутное эхо пережитых беспокойств. Скованная вера раскрепостилась. «Всё будет хорошо, – заклинал я судьбу, – всё будет хорошо и даже лучше!»