Голубые глаза смотрели на меня, округляясь. – Печет! – пропищала Инна. – Сильно! – Это хорошо… – буркнул, водя ладонями, будто оглаживая. Невинное удовольствие путалось с раздражением отверженного, и я сжал зубы. Вытерпел еще с минуту и отнял руки. – Всё. Хватит. Обычно после сеанса в теле жила усталость, но сейчас – ни следа утомления. Правда, разнервничался порядком. – Миша… – тихо произнесла Видова. – Я… Я никогда этого не забуду! Она стояла, наклонившись, аккуратно застегивая платье, а я следил за ее тонкими ухоженными пальцами, и мне было тошно. Будто всколыхнулся полузабытый осадок. В моей памяти хранилось всё – и серые гравюры амурных страданий, и расписные картинки сердечных радостей. Если разобраться спокойно, то надо быть благодарным Хорошистке – за долгие, нескончаемые минуты былого счастья. Да, мне снова больно, как тогда, в холодный декабрьский вечер. Это почти невыносимо – тискать девушку, которая предпочла тебе другого! А что было делать? Как поступить? Выгнать Инну? Отказать в исцелении? И кем же стать после этого? Заугольным пакостником, что подленько хихикает над чужим несчастьем? Нет, спасибочки. Лучше уж натужное благородство… – Я… не знаю, что сказать тебе… – Инна выпрямилась, побледневшая и немного даже жалкая – ее пальцы сцеплялись, сжимались и расплетались, чтобы снова завязаться в узел тяжкой неловкости. – Скажи: «До свидания», – тускло улыбнулся я. – До свидания, – вымолвила Хорошистка. – Не провожай! Я сама, а то опять… – Ее голос вздрагивал, позванивая. Оставшись на кухне, я рассеянно прислушивался к возне в прихожей. – Спасибо! Спасибо тебе! – хрустальным колокольчиком долетело оттуда. – Ах, какое никудышное слово… Если бы ты только знал, что я чувствую! А передать… Ох… Спасибо! Замерев, я уловил шорох пальто, цоканье каблучков и тихий щелчок притворенной двери. Посидел, сгорбившись, перекатывая мысли по извилинам, и тяжело встал, по-стариковски упираясь руками в колени. По кухне витал тонкий запах духов. Я открыл форточку, и тюлевая занавеска лениво заполоскала на сквозняке, позвякивая кольцами с цепкими «крокодильчиками». Аромат парфюма таял, растворяясь в свежем воздухе. Суббота, 24 апреля. Ближе к вечеру Первомайск, улица Готвальда – А сколько Тимоше? – затруднился я. – Восемнадцать? – Семнадцать, – мотнула головой Рита, беря меня под руку. – Это только мы с Инкой старше – болели долго, мамы боялись нас в школу отпускать. Пошли в первый класс восьмилетними дылдами! Сощурившись, я осмотрелся. Зиночка Тимофеева проживала в панельной высотке, зажатой между двух скверов. У подъездов сидели бабки, разбирая по существу дела жильцов, а в зеленых насаждениях носился табун малолеток. Общий гвалт то и дело прорезался возмущенным воплем: – Ты убит! – Так нечестно! – Туки-туки! Я в домике! Глянув в сторону школы, я ее не увидел – пятиэтажки, выстроившиеся вдоль улицы Щорса, заслоняли «рассадник знаний». – Инка давно уехала, – ворчливо сказала Рита, теснее прижимая мой локоть. – Честное комсомольское, не о ней думал, – улыбнулся я. – А о ком? – Девушка заглянула мне в лицо. – Обо мне? – Не-а. Надо хоть иногда быть проще, – потянуло меня на философию. – И не думать о тебе, а ощущать – видеть, слышать… Осязать. – А где именно? – коварно прищурилась Сулима. – Везде! – твердо заявил я. – Совсем-совсем везде? – Совсем-совсем. Рита остановилась. – Тогда поцелуй меня, – потребовала она. – Нельзя, старушки заметят, в «черный список» внесут. – Пусть завидуют… Я припал губами к ждущему рту. – Можешь меня ругать, порицать, гнать, – пролепетала подружка, задыхаясь, – но я все равно тебя люблю! – Она уютно пристроила головку на моем плече, шепча: – Понял? Понял? – А мне как-то, знаешь, боязно говорить о любви… Вот правда, – у меня от желания скулы сводило, и я сдерживал себя, контролируя «в ручном режиме» – ласково провел пятерней по узкой спине, целуя душистые, пахнущие травами Ритины волосы. – Это из-за Инки? – глухо спросила девушка. Потерлась об меня щекой и горячо задышала в шею. – Ты… виделся с нею? Ощутив, как напряглась Рита, я не стал уворачиваться. – Инна приходила ко мне домой. Лечил ее. Сулима запрокинула голову, раскрывая и без того большие глаза, полыхнувшие космической чернотой. – Ты… снова?! Вот здорово! – воскликнула она. – И… И что? Теперь Инка сможет родить ребеночка? – Да. Хм… У меня такое ощущение, что ты ревнуешь. – Ну-у… – завела Рита и сжала пальчики щепоткой. – Немножечко. – Не стоит. – Я привлек ее к себе, и девушка охотно прижалась. – Что было, то было. Прошло. – Правда? – Правда. – А я? – Подружка пытливо глянула мне в глаза. – А ты всегда нравилась мне больше всех. Ты мне очень дорога, я не хочу обидеть тебя даже по неосторожности. Я думаю о тебе с нежностью, меня сильно тянет к тебе… Я скучаю по тебе, когда далеко, и мне приятно, когда ты рядом, но… – Но? – замерла Сулима. – Я не знаю, как все это назвать… Рита засмеялась радостно и облегченно. – Глупенький мой… – ласково заворковала она. – Ты втрое, даже вчетверо старше меня, а путаешься в элементарных вещах! Мишечка, «всё это» называется лю-бо-вью! – Эй! – разнесся по-над сквером высокий голос Тимоши. – Долго вы там лизаться будете? Стынет же всё! Я помахал рукой тоненькой фигурке, негодующей с балкона. – Сейчас! Мы сейчас! – задористо отозвалась Рита и проинструктировала тоном пониже: – Обнимешь меня за талию, когда мимо бабок пойдем. – Бесстыдница! – пригвоздил я ее. – И еще какая! – мурлыкнула девушка, загадочно улыбаясь. * * * – Штрафную! Обоим! – разбушевался Изя. – Ой, ты как скажешь… – недовольно нахмурилась Альбина.