- А как же Софи, Валери и Клэр? - Если захотят, приедут сами, как только надумают встать со своих кроватей. Оставлю им записку. - А они могут и не приехать? – не то, чтобы Эвелин на это надеялась, скорее очень сильно этого не хотела, но просить не оставлять записки, конечно же не рискнула. - Это же такое событие, ещё и еженедельное. Я уже молчу о возможности купить там что-то исключительное. Как и про то, что именно на воскресную ярмарку стараются выбраться не только местные горожане, но и продавцы-покупатели из более дальних окрестностей Гранд-Льюиса. Событие, несомненно, значительное, превращающее улочки у торговой площади намного оживлёнными и более переполненными, чем в обычные дни. - Боюсь, я не могу позволить себе никаких исключительных покупок. - Не говори глупостей! Там не будет ничего такого, из-за чего бы стоило брать кредит в банке. Так что можешь расслабиться и без мучительных сомнений выбирать всё, к чему потянется твой взгляд. Уж пару пенсов одолжить я тебе сумею в любом случае. Несмотря на упомянутые мучительные сомнения, уговаривать Эву долго не понадобилось. Она бы и сама нашла способ как и куда уйти из дома, а тут, как говорится, вели сами звёзды и боги. Да ещё и чьей рукой! Но даже спустя час общения с этой восхитительной особой, Эвелин никак не могла совладать с чувством, будто находится в компании неземного существа. Хотя не исключено, что на неё так воздействовал местный воздух с забытыми ощущениями по Гранд-Льюису и его заново открываемыми красотами. Можно считать это утро и этот день стали неожиданной компенсацией за вчерашние встряски и пережитые неурядицы. Если бы её тогда спросили, хотела бы она начать их по-другому или же отказаться ехать в город, наверное, ответила бы, что нет. Даже зная, что её там ждёт и чем закончится вся поездка. Всё-таки за такие впечатления и эмоции она рискнула бы пожертвовать многим и собственным покоем включительно. Опять любоваться пригородными пейзажами, но на этот раз из открытой коляски, сидя рядом с лучшей рассказчицей и очаровательнейшей особой, равной которой не сыщешь как минимум в трёх ближайших графствах. На улицах города тоже представлялось всё совсем иначе, чем вчера. Правда, сравнивать скорое передвижение в кабриолете с пешей прогулкой было просто смешно, и всё же в этот раз всё выглядело будто бы по-другому, да и выехали они тогда на другую улицу. Узкую, мощёную выгоревшим до бела булыжником и всё же отличительную от других – конструкцией и высотой домов, частотой и гущей высаженных во дворах и у заборов деревьев да цветов, ухоженностью, либо запущенностью. Всё было интересно, всё притягивало любопытный взор, захватывало дух и восхищало. А когда они выехали в центр и уже оттуда на Торговую Площадь, Эвелин в буквальном смысле испытала эстетический экстаз. Именно здесь она была бы не прочь пройтись пешком и задержаться не на один-два часа и желательно с этюдником на перевес. Но ведь у неё ещё всё впереди, не так ли? Естественно, самым людным в эту пору дня оказался центральный рынок на Рю Дэ-Аль, представлявший из себя довольно широкую улицу из плотно примыкающих к друг другу трёхэтажных домов, нижние ярусы которых использовались под магазинчики, бистро, кафе-кондитерские и прочие арендные помещения с оказанием всевозможных услуг от юридических контор до аптек и парикмахерских. Но, само собой, не они являлись главной достопримечательностью длинной площади, а растянутые по её центру те самые торговые ряды из сквозных лавочек и киосков, в честь которых и была названа данная улица, как и сама площадь. Не то, чтобы Эвелин не привыкла к такой толпе, буквально заводнившей Рю Дэ-Аль от одного конца рынка до другого, но из-за полного незнания местных достопримечательностей и планировки большей части города, чувствовала себя тогда слегка потерянной и не в своей тарелке. На благо рядом, держась за локоток, за ней везде и повсюду следовала Полин д’Альбьер, взяв на себя во истину великую миссию – сопровождать свою новоиспечённую компаньонку в чуждый для Эвы Лейн пока ещё не высший свет Гранд-Льюиса. Поэтому ощущение, что на них смотрят и даже оборачиваются вслед, не отпускало с той минуты, как только они сошли на мостовую из кабриолета. С некоторыми встречными Полин даже здоровалась и обменивалась по ходу формальными фразами, представляя тем свою новую-старую подругу, как и тех Эвелин. Обычный формат вежливости, никого ни к чему не обязывающий. Всё равно Эва не стремилась запомнить всех и каждого, да и не для этого они сюда приехали. Тем более вступив в более оживлённое течение ярмарочных посетителей, следить за всяк проходящим мимо отошло на второстепенный план, хотя порой и тянуло обернуться в конец площади и проверить, не подъехал ли к рынку вместительный экипаж на четыре персоны с тремя сидящими в нём рыжеволосыми красотками. А потом, внимание как-то само собой переключилось на более интересные и завлекающие вещи. Точнее на торговые ряды и отдельные секции с изделиями ручной работы и манящими к себе экспонатами исключительной роскоши. Если Полин чаще и дольше задерживалась у прилавков, по большей части предлагавшие богатый ассортимент из женских безделушек, дорогой посуды, тканей либо эксклюзивные предметы одежды, вроде дамских шляпок, недорогой бижутерии и сумочек, то Эву тянуло к книжным рядам или же к киоскам, торгующих художественными принадлежностями либо товарами для домашнего рукоделия. - Я думала, у твоих опекунов неплохая библиотека. – Полин иногда её одёргивала, когда руки сами тянулись в сторону книг и хотели ухватиться за корешок со знакомым названием и именем автора. И в принципе её новая фея крёстная была права, поскольку Эвелин ещё не знала, какими изданиями и чьими собраниями сочинений были забиты книжные полки в библиотечной комнате в Ларго Сулей. Но условные рефлексы казались сильнее всех разумных доводов. - Лучше посмотри какая восхитительная шаль. Для меня слишком светлая, а вот к твоей коже и цвету глаз просто идеально подходит. - Цвет слоновой кости и вышивка перламутровой канителью – безусловно богатое сочетание, во истину королевское, и вам очень идёт! – конечно, торговцы поддакивали и восхищённо наблюдали из-за своих прилавков, как Полли прикладывала то к себе, то к подруге приглянувшуюся вещичку, и в те минуты Эва ощущала себя не в своей тарелке ещё острее, чем до этого. Здесь действительно было много всего, разбегались глаза, эмоции с желаниями преобладали над здравым разумом, но, когда Полин пыталась что-то ей примерить, Эвелин тут же входила в ступор, испытывая сильнейший дискомфорт от столь вполне безобидных действий неугомонной скупщицы только самых дорогих вещей и самых бессмысленных безделушек. - Тут даже мне не с чем поспорить, хотя я не большой любитель женской одежды, в особенности той, что по большей части скрывает, а не подчёркивает. Но эта накидка действительно королевская, для наших прохладных ночей подойдёт, как нельзя кстати… - Боже, Киллиан! Где тебя ещё можно так встретить среди бела дня, как не у лотков с женскими горжетками! Наверное, в тот момент все испытанные ранее чувства скованности и полной неуверенности в себе, попросту схлынули с сознания и тела, как от удара мощнейшей волной сбивающего с ног прилива. Эву не просто парализовало, её чуть не вынесло в мир иной, когда над затылком, всего в полуфуте от её правого плеча, прозвучал уже такой знакомый, буквально пробирающий до костей мужской баритон. Только она всё равно обернулась, слишком резко и поспешно, каким-то чудом не вскрикнув, не отшатнувшись и не хлопнувшись в обморок. Инстинкты самосохранения оказались сильнее, но не настолько, чтобы довести свою самозащиту до крайнего предела. Она всё равно оцепенела и всё равно вперилась испуганным до смерти взглядом в насмешливую ухмылку Киллиана Хейуорда. Ещё бы, он же стоял прямо за спиной, практически в самый притык и всё это время не сводил с неё крайне внимательного и подчёркнуто изучающего взгляда. _____________________________________________ *Калиссоны—Calisson, традиционный французский десерт, делается из миндальной массы с разнообразными добавками. Сверху покрывается белой глазурью и имеет форму ромба Глава пятнадцатая Она была невесомой, легче роя бабочек или же морского бриза, овеивающего нагое тело бесплотным скольжением. Может поэтому ей удалось его окутать буквально всего, от макушки до пят: проникнуть в кожу, просочится в поры и в нервные окончания, хлынув по венам и эрогенным точкам чувствительной плоти опаляющим жаром тягучей истомы. Его детородная мышца, и без того налитая кровью, окаменела до едва осязаемой немоты, грозясь взорваться практически звенящей головкой под настойчивым касанием чужих пальчиков и сводящей с ума вакуумной помпы влажного рта. Слишком сладостные ощущения, чтобы всплывать из их вязкой глубины сознательно и вопреки первородным инстинктам. А под змеящимися движениями очень юркого язычка несносной совратительницы так и вовсе срывало в немощные стоны, удерживая и тело, и сознание на гранях двух слившихся реальностей. Совсем близко, у самого края, желая ухватить её туманный призрак за несколько мгновений до того, как он раскроет от изумления глаза и едва не подскочит, будто ужаленный, с жёсткого матраца. Сон смоет, как потоком ледяной воды из ушата за считанные доли секунды, а руки рефлекторно потянутся к той, кто так безжалостно вырвал его из липкой паутины чарующих видений, смяв воздушный образ белокурого ангела своим отталкивающим ликом прожжённой потоскухи. - Рози!.. Мать твою! – при этом пальцы интуитивно вцепятся в её крашеные кофейной гущей волосы над висками, но не настолько бойко, чтобы тут же одёрнуть её голову от низа своего живота. – Ты в своём уме, безсоромна гульня? А эта нахалка ещё и заулыбается во весь свой блудливый рот, лишь ненадолго выпустив из него вздутую головку перевозбуждённого члена. - А кто тебе виноват, Килл? Сам не запираешься, ещё и спишь нагишом с таким манящим стояком. - Вообще-то я сплю в кальсонах. – он не расслабил пальцев, наоборот. Ещё сильнее стянул в них завитые локоны навязчивой шлёнды, намеренно причиняя той боль и оттягивая от себя в сторону окна к полу. - Как будто я не знаю, как они снимаются… - она и не сопротивлялась, хотя была крепкой бабищей и запросто могла скрутить мотню любому зарвавшемуся клиенту. Да и взвизгнула с явным довольством, будто была лишь рада столь унизительным действиям от вспылившего любовника. Прямо так и заскользила по деревянным доскам вощёного пола коленками и ладошками, пока её подталкивали пятящуюся назад в нужный угол. Но голову не отпускали, удерживая за волосы и на небольшом расстоянии от колом стоячего члена. Она-то и не отводила от него своего жадного, буквально загребущего взгляда, пошло облизывая свои большие припухшие губы в ожидании заветного приза. - А разве я разрешал тебе их снимать, как и заходить в этот дом? – а вот у него мутнеет в голове совершенно от других мыслей, далеко не весёлых и слишком тёмных, бьющих по глазам расплавленной смолой иных желаний и иной жажды. Изнутри ещё прижигает сладким ядом недавнего сновидения, зудит в коже и ломает кости воспаляющими накатами порочного жара. И он прекрасно понимает, что его состояние, как и неуёмный соблазн кончить, вовсе не результат безупречной работы языка и пальцев стоящей перед ним на коленях салонной потаскухи. Она попросту решила им воспользоваться, впрочем, как и остальные сучки из притона мадам Веддер, которые никогда не брезговали его пустой постелью и редко запираемыми входными дверями его комнат. Если раньше последнее никогда не казалось для него чем-то предосудительным и недопустимым, как для большинства благопристойных граждан Гранд-Льюиса, то сегодня он испытывал какую-то непонятную, практически беспричинную вспышку удушающей злобы. И ему всё ещё хотелось кончить. Только не в этот рот и не в эту искусную глотку, способную заглотить в себя не только большой, как у него член, но и прихватить по ходу даже мошонку. Увы, но выбирать сейчас было не из чего. - Ну, так накажите меня, господин Хейуорд! – да и эта шлюшка знает, как задеть поглубже и по самое небалуй. Раскрыть пошире свои бл*дские, чернющие, как у цыганки, глазища и зазывно провести кончиком влажного языка по верхней губе всего в паре дюймах от его члена. Чёртова стерва. Это надо же, успела не только пробраться в его спальню, но и даже стянуть с себя платье и панталоны. Собиралась его оседлать сразу же после глубокого минета? - Много себе позволяешь, Рози! – но сдерживать себя было ещё сложнее. Тьма плескалась в его взгляде почище излишков алкоголя в крови пьяницы, так же пульсируя в висках, стискивая череп и выжигая разумного в нём человека, словно кислотой по внутренностям. А иногда, прямо, как сейчас, она им и управляла. Сочилась по его мускулам и царапала натянутые нити напряжённых эмоций непредсказуемыми импульсами, вынуждая его пальцы сжиматься в чужих волосах сильнее и беспощаднее, пока глупая жертва не зашипит от куда реальной боли. - Или нравится ходить по краю, забывая, кто мой отец?.. Хотя нет. – вторую руку тоже не миновала рефлекторная реакция, словно сама обхватила мозолистыми пальцами выбеленные щёки наглой девки возле алого рта и поверх острого подбородка. – Всё-то ты прекрасно помнишь. Поэтому и приходишь сюда. Я же его облегчённое подобие и никогда не переступлю грани, на которые ему было всегда плевать со своей высокой колокольни. И это не могло не злить, изводящим здравый рассудок пониманием, что всё это по своей сути – истина в последней инстанции. И все эти сучки всё это знали, поэтому и тянулись к нему, а он им это позволял. Очень долго позволял. Да и чего на них теперь рыпеть-то? Разве ему самому не нравилась вся эта грязь и отталкивающая для нормальных людей срамота? Разве не давала, как сейчас, ложного ощущения извращённой власти сильнейшего над слабым, пока он смотрел с высоты своего исполинского роста в глаза распластанной у его ног бесстыжей шлюхи? Только сегодня всё было иначе. И, видимо, Рози тоже очень хорошо это прочувствовала. По крайней мере, страх в её глазах был неподдельным. И тем противней было это осознавать. То, что он тоже являлся неотъемлемой частью данного клозета и был заклеймён её отвратной стороной медали практически с зачатия, у которой, увы, не было светлых перспектив. И если раньше он воспринимал сложившееся положение вещей, как за само разумеющееся, то сегодня, почему-то, всё выглядело по-иному. Будто перевернулось с ног на голову. Привычный уклад вполне обыденной жизни приобрёл вкус и нотки тошнотворного смрада, и даже эта шлюха в его ногах казалась грязнее обычного, пусть и вымывалась по нескольку раз на дню и куда чаще любой знатной аристократки. Эту грязь ничем не смоешь. Этот запах ничем не перебьёшь. У них совершенно иной источник происхождения и въедаются они в твоё нутро, подобно неизводимым шрамам и рубцам, а то и безобразным ожогам, намертво и до гробовой доски. - За это мы тебя и любим, пуще любых денег и свободы. Ты же всегда был таким лапочкой… А вот за это потянуло влепить ей увесистую оплеуху далеко не щадящей игрой. Не ожидал он, что ему настолько станет дурно, а в голове помутнеет так, что даже уши заложит, да пальцы обеих рук сожмутся в побелевшие от перенапряжения кулаки. Отрезвит его лишь почти испуганный вскрик боли, поскольку левая длань всё это время продолжала сжимать кофейно-рыжие патлы мисс Розалии Йорк – искусной рабы любви и виртуозной исполнительницы глубоких минетов. - Килл, ты с ума сошёл? Больно же! - А ты не сошла с ума, с утра пораньше врываться в дом моего сына? Тебе мало собственных клиентов и их членов? Обязательно надо поплясать на ещё одном, чтоб и ему какую заразу прицепить? Видимо, они оба были так ослеплены каждый своим безумством, что не заметили, как в спальню вошла ещё одна статная особа женского полу, окатив обоих зазвеневшим от сдержанного негодования ледяным голосом. Правда, больше всех испугалась Рози и куда сильнее, чем от почерневшего взора несостоявшегося на это утро любовника. А вот Киллиан, напротив, повернул потемневшее лицо в сторону матери так, словно это она не имела никаких прав врываться сюда без его на то прямого разрешения. Хотя, по сути, обе красавицы отличились, и обеих хотелось выставить за двери, как никого и никогда раньше. - Это мой член, мисс Вэддер, и только мне решать, кому на нём плясать. - Да бога ради! Только будь любезен, подтяни кальсоны и распоряжайся своим членом не в моём присутствии. А ты… - прожигающий насквозь взгляд больших и конечно же раскосых, как у большой надменной кошки, зелёных глаз резанул воздух нефритовым кинжалом в сторону оторопевшей проститутки. – Подобрала своё тряпьё и живо отсюда! Ещё раз застану тебя в этом доме, месяц будешь пахать без комиссионных на карманные расходы и простыни заставлю стирать со всех номеров голыми руками. - Мисс Вэддер, я не… - заблеяла было Рози жалобным голосочком невинной овечки. - ЖИВО я сказала! – только на один тон повысился властный голос более старшей и более красивой здесь женщины, после которого непутёвую девку сдуло из комнаты, как в один порыв сумасшедшего урагана. Хорошо, что хоть не забыла по пути похватать свою раскиданную по полу одежду, получив напоследок в спину короткое «заклятие» из бранных слов на местном диалекте. - Я тебя, кстати, тоже сюда не звал. Или у вас вошло в привычку врываться в мой дом, только тогда, кому первой ударит этой блажью в голову? Вы там список поочередности случайно не ведёте меж собой? В отличие от сбежавшей Розалии, Киллиан никуда не спешил и совершенно не дёргался под обмораживающим взором матери, во истину шикарнейшей красавицы, не утратившей своей божественной красоты ни на йоту даже в свои чуть за сорок лет. Говорят, бог шельму метит. И похоже, он прибегает к двум видам, так называемых «меток», и ангельская красота – одна из них, при том самая опасная. Не удивительно, почему в средние века всех красивых женщин называли ведьмами, практически без разбору и какой-либо пощады сжигая тех на кострах (перед этим подвергая страшнейшим физическим пыткам, от которых едва ли бы мог выжить любой иной смертный). По существу, их грядущему поколению сослужили во истину доброй услугой, позволяя последним безнаказанно выделаться на фоне безликой серой массы и тем самым доводить крепкие умы противоположного пола до уровня безмозглых приматов. И не только. Порою опуская так называемый сильный пол до таких низменных граней, переступив которые однажды, обратного пути из оных уже и не сыщешь. Действительно, дьявольская отрава, от коей не существует ни лекарств, ни какой-либо иной исцеляющей панацеи. И стоявшая перед Киллианом женщина являлась довольно-таки весомой её частью. Помеченный дланью циничных богов падший ангел, от безупречной красоты которой захватывало дух у всяк её узревшего, и не имело значения какого этот счастливчик возраста, либо полу. Мимо таких просто так не проходят, и дай боже при мимолётном погружении в эту колдовскую зелень кошачьих глаз, твой ум останется таким же крепким и ясным, как за несколько мгновений до этого. Не важно, что эта ослепительная красавица – законная невеста князя Тьмы была твоей матерью. От данного факта легче не становилось, скорее, наоборот. Ещё больше бесило и полосовало по сознанию полной безысходностью. Ведь она не просто тебя породила – в тебе текла её кровь, та самая метка богов, заклеймившая тебя до скончания отмеренного тебе века несмываемым позором проклятого происхождения. - Я не обязана спрашивать прямого разрешения приходить в дом к своему единственному сыну у кого бы то ни было! Это привилегия принадлежит только мне. И не смей меня равнять с этими девками! Я прихожу сюда не в твою постель и не в надежде что-то там от тебя урвать. И, бога ради, перестань разговаривать со мной, как с подзаборной шалавой! Проявляй хотя каплю уважения, хотя бы за то, что я тебя родила на свет. Она так и вошла в его спальню, подобно величественной королеве, с горделивой осанкой и вздёрнутым точёным подбородком высоко поднятой головы. Её одежды не уступали по крою и качеству тканей платьям зажиточных аристократок Гранд-Льюиса. Да и носила она их не менее изящно и как подобает истинным леди, подобно высокородной особе, над манерами поведения коей бились с самого её раннего детства специально обученные дуэньи, гувернёры, придворные репетиторы и танцмейстеры. Ни одного вызывающего элемента, вроде слишком глубокого декольте или же яркой косметической краски на круглощёком лице. При чём дешёвой бижутерии она никогда не носила и редко когда-либо пользовалась вообще. Предпочитала жемчуга, завивала тёмный шоколад своей шикарной гривы в мелкие кудри и всё это с сочетанием нежной оливковой кожи, вместе с дерзким разлётом тёмных бровей над более светлыми глазами с поволокой, – создавало ту гремучую смесь смертельной опасности для всяк взглянувшего на неё смельчака, от которой теряли голову куда более опасные представители, так называемого сильного пола. Достаточно вспомнить отца Киллиана, чьё имя большинство горожан и по сей день произносили едва не шёпотом. - Так ты за этим сюда пришла? Чтобы напомнить, кто же меня породил на свет? Всё это время, пока он неспешно поправлял на себе кальсоны и проверял наличие воды в угловом бочке умывальника, Адэлия Вэддер, не глядя на сына, прогуливалась во второй половине довольно вместительной комнаты с белеными стенами и потолком. Вроде как делала вид, будто разглядывает самодельные книжные стеллажи по всему периметру холостяцкого жилища, а точнее забитые книгами полки всевозможных мастей, размеров и степени изношенной потрёпанности. И, судя по её реакции, ничего из увиденного и подмеченного, ей не понравилось, не вызвав хоть какого-нибудь уважительного снисхождения, а выложенные на полу под вторым окном не вместившиеся на полках пухлые томики не раз перечитанного чтива, так и вовсе вынудили её красивые, пухлые губки скривиться в брезгливой ухмылке. - Дело ведь не в том, кто тебя породил, а то, каким ты вырос человеком. И раз тебе так неприятно моё родство, - она обернулась, сложив ладони и кончики пальцев изящным жестом у живота, эдаким «смиренным» жестом святой грешницы, разве что с непримиримым взглядом непреклонной королевы. – Почему не уедешь отсюда? С деньгами твоего отца ты бы мог выбрать себе любой город, а то и другую страну. Может даже стать тем, кем мечтал всю жизнь, вместо того, чтобы перебиваться неблагодарной работой в порту или наёмным чернорабочим на плантациях. - А что плохого в чёрной работе? Её же должен кто-то делать. Или по твоему разумению, она недостойна тех, кто вырос достойным мужем своего рода? - Её должен делать тот, кто только на неё и годен, а не человек, закончивший приходскую школу и мужскую гимназию в Карлбридже. Ты для этого тратишь все заработанные тобою деньги на эти книги? Чтобы потом спускать своё образование на разгрузках и погрузках кораблей? - А тебе было бы приятней видеть меня каким-нибудь услужливым клерком в банке или нотариальной конторе, в отутюженных брюках и с напомаженными волосами? И чтобы на каждый день была смена из накрахмаленных воротничков? И почему тебе так неймётся от желания, чтобы я отсюда уехал? Неужели ты думаешь, что клеймо сына проститутки не будет меня преследовать в другом городе? По-твоему, достаточно только переехать, сменить место жительство или целую страну и меня сразу начнут воспринимать иначе? - По крайней мере у тебя отпадёт нужда обходить меня десятой дорогой. - Так ты думаешь, я стараюсь не пересекаться с тобой на людях, только потому, что стыжусь тебя? Или это всего лишь один из очередных поводов в попытке выпроводить меня из Гранд-Льюиса? Зачем ты на самом деле сюда пришла? Как бы это ни парадоксально звучало, но он так и не научился понимать эту женщину – собственную мать, желавшую ему только лучшего, но не здесь, не в пределах данного города и желательно не в Эспенриге. Поэтому его и раздражали все её нечастые приходы в его дом с неудачными попытками уговорить его уехать отсюда. Ведь по сути все эти разговоры так ничем и заканчивались, каждый оставался при своём, замыкаясь в собственном облюбованном отчуждении до следующих стычек, усиливающих нервное раздражение от подобных встреч всё сильнее и глубже.