Казалось, он и без того знал ответы на свои заезженные вопросы, и прищуривать глаза в подчёркнутом подозрении было определённо излишним. Адэлия Вэддер не пустит его дальше за воздвигнутую меж ними преграду обоюдной непримиримости и жёстких претензий друг к другу. Сквозь её идеальную маску не пробьётся ни один проницательнейший взгляд на этой планете. Она не подпустит к себе никого, даже родного сына, потому что так намного удобней и комфортней и, конечно же, безопасней. - А ты будто не знаешь? Гранд-Льюис маленький городок и сплетни в нём разносятся быстрее, чем крики чаек над побережьем. Или мне напомнить тебе, что вчера произошло в порту? Надо сказать, в те секунды он впервые оторопел, и не потому, что ему нечем было ответить на этот на удивление неожиданный вопрос, а потому что не знал о каком именно происшествии шла речь. В памяти почему-то сразу же всплыл образ перепуганной до смерти юной блондинки с огромными, как у святых мучениц на иконах, глазищами в тот самый момент, когда та чуть было не налетела на него в портовой бане. За ним последовал ещё один, не менее волнующий и вызывающий даже сейчас неоднозначную реакцию расслабленного тела. То, как она всё-таки налетела на него, там, в заброшенной усадьбе Лейнов, впервые с ним соприкоснувшись и чуть было после этого не отдав местным богам свою трепетную душу. Но откуда?.. - Как ты на глазах у стольких свидетелей обменивался задушевными любезностями с некой юной особой по имени Софи Клеменс. С той самой безсоромной вертихвосткой, к которой я запретила тебе приближаться на пушечный выстрел ещё в прошлом году! - Вообще-то она благородная леди из уважаемой в Гранд-Льюисе семьи, назвать её подобным эпитетом такой женщине, как ты, как-то не совсем престало… Как-никак, она не одна из твоих салонных девок. - И что? Это как-то мешает ей быть шлюхой? Или благородное происхождение снимает с неё данный ярлык при любом раскладе и недопустимом на людях поведении? - Я что-то не совсем понимаю. Ко мне-то какие претензии? – не смотря на очередную, не самую приятную тему обсуждения, но он всё-таки испытал неожиданное облегчение. Будто его только что оттянули от самого края куда более опасного для него разговора. От тайны, которую был намерен хранить до последнего, во что бы то ни стало, от кого угодно и где угодно. – Это ей ударила в голову блажь ко мне прикопаться. Никто её за язык не тянул. - Но и ничего не сделал, чтобы замять этот спектакль. Более того, начал ей что-то отвечать, вместо того, чтобы развернуться и молча уйти. С этой избалованной стервы станется. Я тебя предупреждала не её счёт ещё чёрт знает когда, но разве ты меня слушаешься. Скорее начнёшь делать всё мне наперекор, а мне потом разгребать за тобой. Помяни моё слово, когда-нибудь ты точно доиграешься и помочь тебе, окромя себя самого, больше никто не сможет. И почему ты не позволишь мне подыскать для тебя достойную работу. Будто намеренно ошиваешься в том порту, чтоб на кого из приезжих глаз свой шелудивый положить. Мало тебе салонных девок, что сами в твою постель лезут? Нужно доказать всему миру, что способен окрутить какую-нибудь барскую лялю? И что? Окрутил, заполоскал мозги, попортил товар и опустил на свой уровень? По-твоему, она будет тебе благодарна за это всю оставшуюся жизнь? - Я её ни к чему насильно не принуждал. И, как ты изволила сама недавно выразиться, знатное происхождение не мешает быть шлюхой никому и в принципе. Если человек порченный изнутри, не имеет значения, кто обесценит его тело извне. Может ему показалось, но после его последних слов лицо Адэлии Вэддер то ли заметно побелело, то ли стало ещё более замкнутым, а величественная осанка едва не зазвенела идеально натянутой струной. - Знаешь, не всяк человек изначально бывает порченным, да и не тебе судить тех, чьей чужой слабостью и невинной наивностью пользуются в личную угоду подобные тебе. Человек начинает гнить не просто так. И уж тебе ли этого не знать. - Поверь мне на слово, маменька, - он тоже не по-доброму вперился из-под тёмных бровей недобрым взглядом в горделивый лик непреклонной матери, ибо после её слов его самого обдало жаром вскипевшей в жилах тьмы. – В этом случае с моей стороны было проделано наименьшее из возможного. Портить там было изначально нечего, и не мои руки направляли эту красавицу по выбранному ею пути. И, чтобы ты на данный счёт успокоилась, между ней и мной уже всё закончено. - Поэтому ты и побежал к ней вчера вечером в Лейнхолл? Мол, закончить незавершённое в порту? - Да, мама! – он даже сделал в её сторону парочку неспешных наступательных шагов, не сводя с её безупречного лица прожигающего насквозь взора. – Чтобы поставить последнюю меж нами точку. Указать ей её истинное место и положение. Хотя, надо признаться, меньше всего я ожидал, что ты будешь за мной следить. - После того, что между вами произошло в порту? – о, нет, она и не собиралась тушеваться, как и признавать своих ошибок. Напротив. Она никогда не ошибается, всегда и всё делая только во благо. – Лучше признайся, что ты с нетерпением ожидал того момента, когда же она позовёт тебя, щёлкнув перед носом ухоженными пальчиками командным жестом. Побежал в след за ней, даже не задумываясь, что тебя там ждёт. - Ты как-то совсем меня ни во что ни ставишь. – он даже не сдержал «изумлённого» смешка, разочарованно покачав головой и не менее иронично сощурившись. – И с чего ты взяла, что это я за ней бегаю? Я ведь и пошёл туда лишь с одной целью, сказать, что между нами всё кончено. Сколько ещё раз мне нужно это повторить, чтобы ты наконец-то это услышала? Ты ведь хотела именно этого, насколько я понял из твоего прихода сюда? - Надеюсь, что это так. И уж прости свою мать за то, что она настолько тебе не доверяет. Думаю, ты и без лишних пояснений понимаешь почему? - Ты права. В этом нет твоей вины, особенно в том, что все близкие тебе люди не способны тебе доверять. – увы, но эти слова не являлись щедрым жестом к обоюдному примирению, скорее ещё одним колким камешком в чужой огород. - Не суди, да не судим будешь? Так, кажется? – её ответная улыбка не сумела скрыть до конца старательно сдержанной горечи, но выстояла она данную словесную перепалку с непоколебимым достоинством. Надо сказать, силе духа и воли ей было не занимать. Обычно такие, как она, довольно редко доживают до подобного возраста, сохраняя былую красоту и моральные силы в завидном избытке. Но в том-то и дело, таких единицы, и без чужой весомой помощи не сумели бы продержаться на плаву даже несколько минут. И, как любил говаривать отец, покровители не выбирают слабых, пусть со стороны и выглядит с точностью наоборот. Человек всегда тянется к силе, при чём по большей части именно скрытной. Да и не могут не тянутся, ведь она сама к себе притягивает своей потенциальной мощью. - Да и грех судить родную мать только за то, что она желает своему единственному ребёнку добра. – и подхватив изящными пальцами атласный подол дорогого платья цвета морской волны, мисс Веддер направилась к выходу их комнаты. Не принято у них было целоваться в щёчки или же расточаться в светских манерах при встрече и прощании, особенно без свидетелей. Только сухое и сдержанное общение, с чётко проложенными границами допустимого, которые никогда и никто из них не переступит. - И пожалуйста, Киллиан, - она всё-таки остановилась ненадолго в дверном проёме, обернувшись к сыну с обязательным прощальным напутствием. – Постарайся больше не испытывать судьбу. Я не слишком уверена, что данная история с дочерью Клеменсов действительно закончена и не потянет за собой нежелательных для обеих сторон последствий, но постарайся уже на этом остановиться и больше не искать на свою буйную головушку приключений. Тем более с теми, кто способен ответить невообразимо крупными неприятностями кому бы то ни было. - Хочешь, чтобы я общался лишь с равными себе? – ироничная ухмылка, искривившая его губы, не заставила себя долго ждать. Можно сказать, ничего нового он так сегодня и не услышал. - И что в этом плохого? - Не знаю… - он передёрнул плечами, явно переигрывая с обдумыванием ответа. – Просто не знаю, как мне их определять. С одной стороны, ты сама говоришь, что шлюха не имеет классового статуса, да и во мне течёт кровь не только проститутки, но и потомственного дворянина-аристократа. Конечно, я не имею никаких законных прав на получение хоть какого-то маломальского титула и с таким отцом едва ли получу хотя бы место младшего лакея в его же имении, пусть даже в истории встречаются случаи с иным разворотом событий. Но с другой стороны… Какого будущего ты желаешь мне сама, кроме назойливого рвения устроить меня по протекции какого-нибудь благодарного клиента в тот же банк или в личные секретари нашего любимого губернатора? С кем я должен общаться по твоему разумению? Кого ты считаешь мне равными? Она ответила не сразу, впервые за всё это время посмотрев на сына иным взором, наполненным горьким сожалением и ни разу невысказанной вслух материнской мечтой. Наверное, за это он её порой так остро и ненавидел, за то, что она не взирала на него с нескрываемой гордостью и не вкладывала в него больших надежд. Никогда. - Я бы очень хотела, чтобы ты повстречал умную, хорошую и чистую не одной лишь душою девушку, только… Нужна ли тебе такая? Не испортишь ли ты ей жизнь… Такого ответа он точно не ожидал. Точнее, не ожидал, что его приложит после подобных слов, как после сбивающего с ног удара под дых. Даже заморгал часто, ощущая, как изнутри или со дна дремлющей тёмной сущности восстаёт огневой волной непримиримое возмущение. - Ты слишком многое выискиваешь во мне от отца. Наверное и не удивлюсь, если ты меня постоянно с ним сравниваешь. И, да, ты права… Едва ли подобная девушка сможет привлечь к себе моё внимание. Как правило, они скучные, безликие и настолько хорошие, что даже у собственных подруг вызывают ноющую тоску с раздражающей оскоминой. Но спасибо за то, что рискнула поделиться своими желаниями. Я даже слегка польщён. Не каждый день услышишь от родной матери такие откровения. - Рада, что хоть чем-то сумела тебя пронять. Ну, конечно, последнее слово всегда оставалось лишь за мисс Адэлией Вэддер. Ничего нового. Заявиться в его дом без приглашения и предупреждения, чтобы испортить его единственный выходной с самого утра. Не удивительно, что его ещё больше часа полоскало от взбаламученных этой женщиной эмоций, притапливая зудящим соблазном вычудить что-нибудь эдакое и обязательно со всей душевной щедростью. Глава шестнадцатая На благо, сегодня было воскресенье и этот день можно было распланировать по своему усмотрению едва не по часам. Пойти всегда было куда, если заранее вычесть из списка салон матери. Сегодня ход туда был закрыт, не смотря на прессующую напряжённость, которую ему так и не помогли снять после соответствующего пробуждения. Правда, благодаря появлению матери, от физического возбуждения остались лишь одни сникшие воспоминания, чего не скажешь о подкожном зуде и периодических приливах противоречивых чувств, то и дело накатывающих жгучими наплывами беспричинных желаний в самые непредвиденные моменты. После подобной встряски, вспоминать о последнем сне не хотелось, как и не хотелось ворошить память о вчерашнем дне. Вот почему всегда так происходило, наслаиваясь один на другое именно тогда, когда меньше всего ждёшь подобного от жизни? Что ж, выбор пока был невелик. Либо честить на чём свет стоит испортившую это утро собственную мать, либо как-то переключиться на более приятные фрагменты из чуть приугасших воспоминаний минувшего вечера. Обычно он редко анализировал пережитое в схожем ключе, как-то успело приесться за последние десять лет. Не имел он проблем со слабым полом благодаря тому же притону родной матери. Рано потерял свою невинность (всё там же), рано был обласкан женским вниманием, при чём чрезмерным и порой зашкаливающим. Может быть и дальше довольствовался всегда открытыми для него настежь возможностями в салоне мадам Вэддер, но вскоре его потянуло на иную сторону, проявился нежданный интерес к иному сорту девиц. Более изысканному, что ли. Не такому доступному в начале, но от этого не менее занятному и притягательному. Да, тянуло его вверх, не смотря на все старания матери удержать его там, где, по её мнению, было его законное место по рождению. Только не теми методами она старалась. Большой ошибкой было отдать его в приходскую школу, а потом, не без помощи отца, на целых семь лет упечь в гимназию для мальчиков закрытого типа в Карлбридже. Там-то ему и пришлось взрослеть за считанные месяцы и учиться жить по жёстким законам человеческих джунглей. Тем более не было никого рядом, кто мог утешить после стычек с юными выходцами так называемой высшей знати, не желавших мириться с тем фактом, что им приходилось сидеть в одном классе с байстрюком. Уж на нём-то они потом на переменах и во дворах гимназии отыгрывались за данную несправедливость со всем своим чистосердечным рвением. От них он многое о себе узнал и на многое у него открылись глаза. Заугольник, выблядок, курвёнок, наёбыш, сучонок – всего лишь небольшая часть налипших на него там кличек, которая продолжала тянуться вслед нескончаемым шлейфом даже после окончания гимназии. Если нанесённые раны со временем как-то зажили, да затянулись, то оставшиеся после них шрамы с рубцами напоминали о себе чуть ли не каждый божий день. Он бы мог, конечно, со смиренной стойкостью сглатывать эту тошнотворную микстуру, оставаясь там, где, по чужому утверждению, ему самое место, но гордыня брала своё. Развернувшийся в гимназии пытливый разум требовал большего, рвался из тесных рамок созданного иными убеждениями образа ограниченного представителя низшего класса. Возможно, по большей части с ним сыграли злую шутку столь редкие учебные предметы, как логика, теософия и новомодная в высших кругах философия, но факты оставались фактами. Не чувствовал он себя тем, в чьи «одежды» его пытались рядить все, кому не лень. И поэтому упрямство брало своё, шло наперекор устоявшемуся мнению цивилизованного общества и рвалось к той черте и к тем красным флажкам, за которыми, по его мнению, не имелось запретных пределов. И, надо сказать, у него получалось и довольно-таки неплохо. Наблюдательности ему было не занимать, критическое мышление с каждым последующим годом взросления расширяло собственные границы и неслось на всех парусах к новым горизонтам. Стоило только проникнуть в «стан врага», как прежние представления об избранности и исключительности носителей «голубой крови» рухнули в одночасье на веки вечные, подобно карточному домику под дуновением лёгкого ветерка. Он увидел на той стороне таких же, как он людей, ничем не отличавшихся от остальной человеческой массы, имеющих такие же потребности, слабости и низменные пороки. Соблазнённые им женщины так же отдавались ему в своих надушенных и накрахмаленных постелях, как и проститутки в ухоженных номерах салона его матери. Ничего нового он там не нашёл, не постиг и не познал. Порой доходило даже до смешного. Некоторые из них настолько были не осведомлены о многих тонкостях интимных игр и возможностях собственного закрепощённого тела, что иногда впадали чуть ли не в шоковое состояние, когда он всё им это раскрывал, демонстрируя в наглядном исполнении, какого уровня эротического удовольствия можно достичь вообще и в принципе. Не удивительно, что многие из них слишком болезненно воспринимали его уходы с необратимыми разрывами их тайных отношений. Хотя о последнем он никогда особо не переживал. Если по началу какой-нибудь красотке и удавалось зацепить его внимание, вызывая к себе чисто спортивный интерес, то по прошествии энного времени данный интерес попросту сходил на нет. Иногда даже делать ничего не приходилось. Хватало одной лёгкой улыбки и брошенного в сторону избранной жертвы прямолинейного взгляда, и покой этой наивной особы будет нарушен как минимум на ближайший месяц. А уж после того, как он возьмёт эту слишком приступную крепость за считанные дни (а то и часы!), то насытится полученными дарами сполна. Вначале вскроет эту, так называемую, шкатулку с секретом, подобно искусному взломщику-виртуозу, изучит со тщательной скрупулёзностью всё её содержимое, оценит по достоинству каждый найденный там драгоценный камешек, а потом… Без какого-либо сожаления и надобности выбросит, даже не глядя куда. Ну, может ещё с некоторыми и потянет чуть подольше, если выявится возможность наказать какую-нибудь чрезмерную гордячку сладостным уничижением через более изощрённые методы. И если потребуется (если тёмная сторона полуспящей сущности возжелает больше крови и больше жертв), заставит в буквальном смысле ползать у своих ног. И не только… Вчерашний вечер был одним из таких исключительных дней, когда зарвавшаяся София Клеменс попыталась удержать его всеми известными ею способами, даже не задумываясь о том, какое удовольствие он испытывал от всех её унизительных потуг и немощных попыток заполучить обратно ускользающий из её жадных пальчиков приз. И всё же, не данная часть последних воспоминаний заставляла его раз за разом возвращаться к минувшим событиям. Сознание и даже тело царапало знакомыми раздражителями проснувшегося голода. Внутренний охотник учуял совершенно новый запах новой жертвы, раздраконивший чувствительные рецепторы ненасытной тьмы незнакомыми ранее нотками обособленного аромата. Если вчера этот голод лишь слегка занялся и потянул по расслабленным струнам спящих эмоций ненавязчивой мелодией подзабытых ощущений, то сегодня он успел разрастись едва не до пугающих масштабов. И не только соответствующей жаждой, но и распаляющимся азартом. Но что самое интересное, такое с ним случилось впервые. Как правило, он не обращал на подобных девушек своего пресыщенного внимания буквально в упор. Слишком тихие и слишком скромные, и без того затюканные либо собственными родителями, либо дуэньями-садитсками. Ловить там было нечего. Они итак смотрели на него едва не с открытыми ртами, мгновенно заливаясь густой краской милого смущения, стоило ему лишь скользнуть по их лицам скучающим взором. Да и в постели толку от них, как от лежачего бревна, ещё начнут с перепугу напрягаться или сжиматься по дурости, а то и вовсе разрыдаются со страху. Потом успокаивай их по нескольку часов кряду. Возиться с такими – сразу же и напрочь отпадает любое желание. Тогда какого он до сих пор думает об этой незнакомке, то и дело воскрешая в памяти связанные с ней моменты – её очаровательное ангельское личико и раскрытые на всю ширь бездонные глазища. А сказать, что она якобы не зацепила его своей несвойственной для этих мест красотой, всё равно, что нагло соврать самому себе прямо в лицо. Ещё как зацепила, не говоря о вчерашнем вечере, когда налетела на него у конюшни заброшенной усадьбы, а потом бежала прочь сломя голову, как чумная, будто он и впрямь намеревался устроить ей погоню. Хотя надо-таки признаться, у него по началу действительно чуть было не сработал инстинкт охотника, тем более нагнать этого упорхнувшего в ночь мотылька ему не стоило никаких излишних усилий. И почему же тогда не нагнал? Решил, что овчинка не стоит выделки? Или же оставил на потом? Дал время этому тлеющему чувству разгореться куда жарче да ощутимей, чтобы пробрало далеко не слегка, буквально до жжения в чреслах и костях, а уже после погнало по тлеющему в воздухе следу реальным голодом. Всколыхнув куда больше желаний и пронимающего предвкушения. По сути только и существовало два возможных варианта развития этой истории. Либо он о ней забудет, либо, как сейчас, потянется не одними лишь помыслами почти что в неизвестном направлении. Хотя времени по любому ещё было в запасе даже более чем. Можно было бы успеть и остыть, а может быть и найти иной источник интереса. Увы, человеческие эмоции слишком быстротечны и ему ли об этом не знать. Хотя ради определённого азарта и конкретно поставленной цели почему бы не попробовать. Что он от этого потеряет? Не говоря уже об оставленном визитом матери крайне неприятном осадке, от которого хотелось избавиться как можно скорее, так сказать, не откладывая в долгий ящик. Да, время оно такое. Либо никого не ждёт, либо даёт слишком много возможностей и путей. А может это такая жестокая насмешка богов? Вначале придумают для глупого человека безвыходную ситуацию, загонят в неё лишь им известными способами, чтобы потом наблюдать со своего недосягаемого пантеона, как тот пытается выкрутиться из непредсказуемых ловушек, расставленных на протяжении всего его жизненного пути. А разве этого как-то можно избежать? Скорее максимум – насмешить богов своими тщетными попытками. Причём до слёз. В город надо было выбраться, по любому. Хотя бы для того, чтобы проветриться и заглянуть на Торговую площадь. Правда, в воскресенье подобный выход в свет был чреват слишком высокой вероятностью натолкнуться на энную кучу знакомых, среди которых обязательно затесается его вездесущая маменька и как минимум с дюжину брошенных им не так уж и давно местных красавиц. Хорошо, что в столь людном месте никто из них не рискнёт подойти к нему ближе, чем на пару ярдов. Уж что-что, а репутация для каждой из них – превыше заказанного в раю места. Любовь любовью, но сгорать от стыда, как на костре у позорного столба перед целым городом никому не захочется. В данном случае, он испытывал даже некое превосходство над любыми обстоятельствами. В такой толпе он был практически неуязвим. Мог спокойно пройти мимо любой бывшей пассии, скользнуть по перепуганному личику насмешливым взглядом прищуренных из-за яркого солнца глаз и как ни в чём ни бывало, пойти дальше. И не каждой из них хватит смелости ответить хотя бы таким же прямолинейным вызовом глаза в глаза, а то и отвернуться первой, если ему вдруг стрельнет в голову коснуться пальцами козырька своей уличной кепи и скривить губы в «учтивой» ухмылке безмолвного приветствия. Но, надо сказать, даже ему на какое-то время стало не по себе в один из схожих моментов. Вернее, когда он изначально направлялся ко входу торговой улицы, мимо примыкающей к ней мостовой, где останавливались экипажи с только что прибывшими желающими посетить воскресную ярмарку в самый пик её покупательского ажиотажа. Именно там, всего в нескольких шагах от Киллиана Хейуорда, остановилась внушительная коляска на четыре персоны, и прямо из частного ландо на проходившего рядом мужчину зыркнули недобрые глазища Софии Клеменс. Пересечение взглядов длилось не так уж и долго. И, как ни странно, надменная красавица первая отвела свои глаза. Сделала вид, будто в те секунды её больше интересовало происходящее внутри экипажа, а не за его пределами. По её горделиво вздёрнутой головке и идеально приподнятой руке, вцепившейся в ручку раскрытого над головой зонтика, было не сложно догадаться о истинном состоянии её смятенной души и мечущихся под этой очаровательной кружевной шляпкой противоречивых дум. Всё бы хорошо, да только вздымающаяся часто и высоко и без того стеснённая корсетом грудь выдавала её внутреннее негодование буквально с потрохами. На благо в этот раз ума ей хватило, не выказывать на людях своё к нему отношение, чего не скажешь о её сёстрах, которые заприметив проходящего мимо их коляски молодого грузчика, тут же заулыбались во все свои идеальные белые зубки юных хищниц и даже замахали в его сторону свободными от зонтиков ладошками. Естественно, сдержать ответной улыбки он не сумел, рефлекторно коснувшись пальцами козырька кепи и изобразив формальное приветствие лёгким кивком головы. После чего, ещё через пару шагов, наткнулся на надменный взгляд любимой маменьки, стоявшей вместе со своей неразлучной тенью и наперсницей Барбарой Мур в семи ярдах от сына и у входа в магазинчик по продаже нижнего белья и постельных тканей. Мадам Вэддер лишь осуждающе качнула головой – единственное, что она могла тогда сделать, не скрывая своего истинного отношения к поведению Киллиана, но и не имея иных возможностей как-то запретить ему всё это вытворять. А он только иронично хмыкнул и наконец-то нырнул в толпу прибывающих покупателей и зевак с другой стороны торговых рядов. Он бы и рад особо не задерживаться на самой ярмарке, но торговцы книгами всегда располагались где-то в центре рыночной площади. -…Думаю, это вам должно понравится, мистер Хейуорд. – и да, все эти торговцы знали его уже не первый год и не только в лицо, но и по имени, хотя и приезжали в Гранд-Льюис со своим перекупленным товаром только на воскресные распродажи. – Совершенно новое издание, только-только с печатного станка! «Робур-Завоеватель» полный текс без журнальных сокращений. Ну и конечно же последние номера «Вестника Европы» и «Южных муз». - Однозначно беру всё! Ещё бы не отказался от недостающих произведений из «Человеческой комедии». Хотя, боюсь, буду и без того собирать её очень долго. Он их тоже знал и в лицо, и по именам, и кто из них на что был гаразд в погоне за прибыльным покупателем. - О, Оноре де Бальзак! – господин Лабриер – невысокий, давно не молодой и весьма пронырливый перекупщик – являлся ярким примером идеального торговца, способного угодить кому угодно, даже не имея на тот момент нужного товара. Как говорится, один из тех, кто не упустит своего при любых обстоятельствах. – Конечно! Но я бы вам посоветовал приобрести полное собрание сочинений, тогда искать недостающие книги будет уже не нужно. - Это тот шестнадцатитомник, о котором вы мне говорили в прошлом месяце? – Киллиану пришлось сдержать ироничную усмешку, не сводя при этом с лица книготорговца слишком проницательного взгляда слегка прищуренных глаз. - Он самый. Цена у него, конечно, не малая, зато всё в одном месте и в нужной хронологии. - Увы, но для простого портового грузчика это слишком дорогое удовольствие, скорее даже недосягаемое. И место таким сборникам в серьёзных библиотеках, за стеклом и с должным уходом раз в неделю, чего я своим книгам предоставить не могу. А вот дешёвым переплётам и газетной краски, вместо типографской, это да. - Что ж, тогда заворачиваю то, что вы выбрали? – вежливая, буквально слащавая улыбка господина Лабриера идеально скрыла его истинные мысли по данному поводу. На что невозможно было не отреагировать таким же подчёркнуто наигранным поведением. - Безусловно! Сколько с меня? - Три шиллинга, четыре пенса, сэр. Кстати, не желаете приобрести парочку выпусков журналов «Argosy» или что-нибудь из серии Повестей о Дике Терпине или Билле Буйволе? Всего по пенсу за историю. – Лабриер даже подхватил из лежащей от него неподалёку стопки тоненьких журнальчиков несколько экземпляров из обычной газетной бумаги, видимо надеясь с помощью их готических титульных картинок завлечь внимание постоянного клиента. - Нет, премного благодарен, ибо к подобной литературе интересом не тяготею. – пришлось ответить ещё одной сдержанной улыбкой, которой в принципе всегда хватало, чтобы осадить навязчивого продавца.