- А я-то думала, что оно вам на руку. - В некотором смысле, да, но хотелось бы оставить что-то и для себя. Хоть какие-то ниточки управления. - Да уж, самонадеянности у вас хоть отбавляй. – Эвелин не стала допивать, изящно отставив кружку, где-то в паре дюймах от длинных пальцев Хейуорда. Хоть пуаре и оказался на поверку достаточно лёгким напитком, всё-таки какую-то долю физического опьянения он оказывал в любом случае. - Было бы странным, если бы вам когда-то попадались мужчины, лишённые каких-либо амбиций. - Как правило, их не выставляют в виде исключительной добродетели, напротив… - и не менее изящным жестом девушка протянула освободившуюся руку в сторону мужчины. Тот моментально встрепенулся, отталкиваясь от стола, выпрямляясь и поспешно принимая ладонь своей визави, чтобы помочь ей подняться со скамьи. – Пытаются прикрыть каким-нибудь более положительным качеством, если таковые имеются. Встать он ей, конечно, помог, да только вот проигнорировав все правила этикета. Перенаправил её движение на себя, из-за чего Эва едва не уткнулась прямо в его грудь, вовремя выставив вперёд вторую руку защитным жестом. В любом другом месте, особенно в высшем свете, за столь неподобающее поведение его бы сразу попросили извиниться перед оскорблённой им дамой, после чего указали бы на дверь с озвученной вслух претензией о нежелании видеть его в принимающем его доме в качестве какого бы то ни было гостя. Именно. Ведь это был не высший свет и возмущаться действиями Хейуорда после того, как она танцевала с ним в скандальном танго, как-то уже не к месту и совершенно не кстати. А разве она была против? - А ежели не имеются, тогда изобразят ложное достоинство и выдадут его за действительное. Вам ведь приходилось бывать в подобных ситуациях, мистер Хейуорд? Когда нужно было притвориться, дабы не потерять своего лица. – нет, она не стала вырываться или отшатываться. Нисколько. Скорее даже наоборот. Смотрела в его глаза со столь близкого расстояния, от которого у самой ещё недавно дыхание перехватывало, и земля уходила из-под ног. А теперь… Теперь она делала это сама. Позволяла ему тонуть в своих очах, давая надежду на нечто большее. – Или же в вас всё-таки имеются какие-то положительные стороны и качества? И если да, то насколько они сильные, чтобы подавить в вас дурные пристрастия и наклонности? - У вас изначально сложены о мужчинах несколько завышенные представления. Возможно, это следствие вашей увлечённости романтической литературой, возможно, знакомством с теми, кто привык маскировать свою истинную мужскую сущность за поверхностными манерами благородных джентльменов. Ваше счастье, что вы не можете забраться в голову любого из них, иначе бы вам пришлось ужаснуться увиденному. - Хотите сказать, что и вы сейчас щадите мою ранимую девичью душу? - Хочу сказать, что просто сдерживаюсь из-за слишком многолюдного окружения, иначе, одним танцем и лёгким поцелуем в губы ты бы не отделалась. - Звучит прямо как угроза. – последнюю фразу Эвелин произнесла чуть ли не в губы мужчины, поскольку за всё время их затянувшегося диалога, расстояние между их лицами каким-то незримым способом вдруг сократилось, не говоря об удушающем осязании сминающей близости Хейуорда. Казалось, последнее не просто усиливалось, но и уплотнялось, окутывая именно физически, всё туже и глубже с каждой пройденной секундой и погружением взгляда Киллиана в её глаза. Когда и как всё это произошло? Сложно сказать. Всё равно что сравнивать пережитое с эффектом зыбучих песков. Вроде ты только что стоял на ровной почве, а через минуту обнаружил себя по пояс в смертельных тисках безжалостной стихии. И сопротивляться нельзя, иначе это чревато скорейшим погружением в собственную погибель. - Ни в коей мере. Просто пытаюсь быть предельно честным. В наши дни — это такое редчайшее качество… - Правда? И вы готовы признаться во всём, что происходит сейчас в вашей голове? Поделиться своим секретами и… желаниями? – и лишь сейчас девушка заметила, что погружается не только в зыбучие топи его близости, но и находится в центре живых силков вполне себе даже реальных объятий мужчины, в пентаграмме-кольце физического заклятия, наложенного на неё чужими руками и околдовывающими заговорами звучного баритона. Вроде ещё недавно он просто держал её за правую кисть после того, как помог встать со скамейки, а теперь прижимал её бледные пальчики абсолютно не сопротивляющимся упором к своей каменной груди пусть и не сильным, но вполне конкретным захватом. Вторая ладонь Киллиана вроде как «незаметно» увеличивала своё давление на талии и спине Эвы. Или же вовсе не давление? Скорее это было что-то другое. Что-то, что Эвелин назвала бы ритуальной ворожбой, когда касание чужих пальцев (будто росписью колдовских знаков) ощущалось через толстые слои одежд так же сильно, как и без оных, а местами даже более осязаемо. Разве что в этом случае они не вызывали ни желания оттолкнуть их от себя, ни чего-то схожего с неприязнью. Да, зыбучие пески засасывали и обволакивали каждый дюйм тела, щекотали крошечными гранулами горячего кварца чувствительную кожу, пытаясь пробраться под платье и исподнее далеко не усыпляющими ласками. А временами даже обжигали нежданными вспышками ответной реакции бренной плоти, точнее похотливой и грешной, какой её и создала природа в противовес здравому разуму. И, самое странное, Эве это нравилось. Нравилось чужое тепло, касания чужого тела и чужих рук, более плотных и смелых, чем сухой песок. Даже ощущение чужой одежды, обтягивающей чужую фигуру, мускулистые формы и гладкую кожу мужчины, добавляло дополнительных эффектов к этому волнительному сумасшествию. И, что самое безумное, ей ничего из этого не нужно было скрывать… как и бояться. Хотя и стоило. - Я готов и на куда большее, только, боюсь, данное место не вполне для этого подходит. - Какая жалость. А мне казалось, вы действительно готовы на многое. - Прямо здесь и сейчас? – Хейуорд впервые нахмурился, будто не до конца осмыслил иронию в словах девушки. Его сомнения (или подозрения) были вполне обоснованными, поскольку взгляд Эвелин в тот момент заметно поплыл и едва ли от выпитого ею недавно пуаре. Она уже явно думала о чём-то другом, чуть отклонившись назад и через секунду отвернувшись, а после и вовсе надавив ладошками на его грудь, чтобы отстраниться окончательно и вынудить его разжать на ней свои руки. Её непредсказуемое поведение с одной стороны озадачивало, а с другой – завораживало не вполне объяснимыми действиями и выражением лица (если то, что находилось за границами маски можно было называть таковым). По сути, он всё равно не мог ничего сделать со своего положения. Не то место и не та ситуация. Но и на какую-то игру это тоже мало чем походило. Всё что он знал об Эвелин Лейн, складывалось из крошечных фрагментов нескольких с ней встреч (по большей части случайных, нелепых и быстротечных) и сегодняшнего более близкого знакомства. Кем она была в реальности, он всё ещё не имел никакого представления, хотя за минуту до этого ему и казалось, будто он что-то нащупал, вернее, создал в своём воображении своеобразный психологический портрет. И вот, прямо сейчас этот портрет трещал на его глазах по швам, рассыпаясь на хрустальные осколки воздушного стекла, чем и вводил мужчину в нежданный ступор. Поэтому он и не знал, как реагировать на происходящее, впервые не понимая, что же случилось и что пошло не так в их недавнем флирте двух беспечных мотыльков. Когда-то она предстала перед ним хрупким ангелом, до смерти напуганным шокирующим фактом осознания, куда она попала и почему. Невесомый призрак ирреального создания, который он гнал из своей головы более приземлёнными картинами в своём примитивном, пусть местами и жёстком воображении. Сегодня она предстала перед ним в конкретном образе надменной соблазнительницы, с коими он привык общаться чуть ли не всю свою сознательную жизнь. Ну, может по началу слегка ломалась для поддержания нужного эффекта, а так, ничего нового. По крайней мере, до сего момента. Когда она «оттолкнула» его от себя, тем самым вызвав в его теле сковывающую парализацию (хотя в её жестах не было ничего неприязненного или продиктованного резким испугом). Может его ошарашило тем, что он увидел в ней, точнее головокружительной метаморфозой, произошедшей с ней на его же глазах за считанные мгновения? Тем, как из привычного кокона обыденных ситуаций, банальных слов и предсказуемых действий вдруг высвободился тот самый ангел, которым она запомнилась ему в их первую встречу-столкновение. Не то, чтобы за её спиной тут же раскрылись на весь размах два огромных ангельских крыла, но что-то неестественное с ней произошло. То, что вынудило его оцепенеть и какое-то время наблюдать за девушкой неподвижным истуканом, ничего не предпринимая со своей стороны и не понимая, куда она идёт и зачем. Хоть и длилось данное безумие всего ничего, но запомнилось оно Киллиану Хейуорду именно остановкой во времени, провалом околдованного создания во временную петлю маленькой вечности. Казалось, даже музыка с приглушёнными голосами окружающих людей растворились вибрирующей тишиной в приторно-сладком воздухе тропической ночи. Да что там звуки, даже сами люди поисчезали с сетчатки глаз, которые неотрывно следили за передвижением одной единственной фигурки в красном платье. И она просто отдалялась от него, так ни разу и не обернувшись, пока не остановилась где-то на расстоянии в семь ярдов, практически у границы двора, между стыками близстоящих к друг другу домов. Потом подняла руки, завела ладони за голову… не спеша развязала на затылке ленты карнавальной маски. Кажется, тогда его сердце пропустило один удар. А может и больше. Ибо взыгравшее в его жилах волнение назвать ничем иным, как приступом эмоциональной контузии не поворачивался язык. Эвелин просто снимала маску, и столь безобидное по своей сути действие было воспринято им, как нечто большее, в буквальном смысле откровенно интимное, сопоставимое разве что со снятием исподнего. Не удивительно, что его настолько сильно оглушило то ли завуалированными, то ли вполне конкретными жестами-намёками этой невинной искусительницы. А когда она обернулась уже без маски, подставив своё лепное лицо жёлтым бликам ближайшей керосиновой лампы, его и вовсе вынесло за пределы адекватного мышления, накрыв с головой смертельным цунами первозданного грехопадения. Как и что и происходило в ближайшие две-три минуты, Киллиан на вряд ли даст всему этому чёткую картину с полным описанием. Всё, что он тогда запомнил – это как сорвался с места и, едва не распихивая стоящих на пути дворовых зевак, ринулся за шлейфом красного платья, только что скрывшегося в угольных тенях тоннеля-прохода между двумя домами. Ну и то, как его в те секунды колотило изнутри. И как притапливало ослепляющими вспышками бесконтрольного безумия с болезненными судорогами остервенелой похоти, которая, казалось, выжигала под кожей в мышцах и в венах своим эрогенным ядом до нестерпимых ожогов, процарапывая от затылка по всем позвонкам вплоть до самого копчика будоражащей резью острого возбуждения, чтобы тут же отрикошетить в пах к онемевшей головке члена ещё более острыми спазмами. Временами настолько сильными, что хотелось даже застонать в полный голос, при чём до того, как он настигнет главную виновницу его свихнувшегося состояния. Хотя она и не убегала вовсе. Скорее наоборот. Стояла, прижавшись затылком и спиной к стене одного их домов между ставнями неосвещённых окон, окутанная тёмной вуалью окружающих теней, и явно смотрела в его сторону. Тогда-то его и накрыло самой болезненной вспышкой, как только он понял, что она ждёт его. Ждёт и не сводит с него пристального взора, не сдерживая учащённого дыхания, от которого её грудь вздымалась и опадала, как после изнурительного бега по пересечённой местности. Сколько же ему стоило неимоверных усилий, чтобы не оплести её горлышко своей лапищей и не впечатать её в стену собственным телом. Сомнительно, чтобы она оценила его обезумевшие действия со свойственным другим женщинам едва не покорным согласием. Что-то всё-таки заставило его приостановиться и взять себя в руки. Наверное, мысль о том, что со сдавшимися на твою милость ангелами так не поступают. Не для того она сложила перед ним свои хрупкие крылья, чтобы он тут же варварски их смял, а то и вовсе вырвал с корнем. Да и рука не поднялась бы причинить ей вред после того, что она сделала, возможно переступив через собственные принципы и гордыню, позволив и без того настигнуть себя, подобно немощной жертве, уставшей убегать от своего одержимого преследователя. Поэтому ему и пришлось взять за горло себя, пусть и не буквально, но вопреки всем своим необузданным хотелкам. Прижаться правой рукой о стену возле её головы, будто надеясь сцарапать о холодную стену с ладони пульсирующий зуд млеющего покалывания. Правда тут же забывая о последнем, как только он навис над бледнеющим в полусумраках личике неземного ангела уплотнившейся тенью изголодавшегося демона. Возможно, в те секунды с ним действительно произошло нечто необъяснимое, будто переключив в голове или в сознании некий рычаг, отвечающий за его человеческую сущность. Кем он тогда себя почувствовал? Да хрен его разберёт. Но на вряд ли кем-то разумным и трезво соображающим. Словно глотнул или вдохнул смертельной дозы колдовского зелья, исходящего сладкими эфирами от настигнутой им жертвы. И захотел ещё, больше и без меры, только не так, не вскользь, а с полным погружением, пока бы не упился в усмерть и не захлебнулся её первозданным источником. - Так что же творится в вашей голове, мистер Хейуорд? – её шёпот, казалось, прошёлся осязаемой вибрацией по коже от его губ и до низа живота, заскользив по окаменевшему стволу члена к вздутой головке и уже там отпечатался сладким ожогом – новой вспышкой болезненного возбуждения. Держать себя в руках дальше уже не имело никакого смысла. Его никто не останавливал и ничего не запрещал. Поэтому он и сделал это, почти неосознанно (возможно рефлекторно). Поднял вторую руку и невесомым касанием одних лишь кончиков пальцев провел по контуру выделяющего во мраке «тоннеля» ангельского лица. Почти отсвечивающегося или же отражающего тусклые блики дворового освещения, проникающие сюда рассеивающимся лучом далеко не божественного света. От карнавальной маски остался след на слишком нежной коже, и он его тоже почувствовал, осторожно прошёлся по его отпечатку своими грубыми мозолями, задержавшись на выразительных линиях приоткрытых губ, но удержавшись от острого соблазна надавить и проникнуть дальше, даже для того, чтобы ощутить влажную границу с внутренней стороны, пусть Эвелин и не сопротивлялась. Просто продолжил своё изучение-любование – по подбородку, рельефу скулы, шеи, замедляя движение то на пульсирующей жилке сонной артерии, то на яремной впадинке и выступающей ключице, а потом на ложбинке приподнятых корсетом полушариях соблазнительной груди. Хотя едва ли он мог сказать на тот момент, чем же его вскрывало до ослепляющего желания кончить, подобно сумасшедшим вспышкам кратковременной контузии и более ощутимым ударам похотливого вожделения: то ли прикосновениями к её лицу и аппетитным формам скрытого одеждой тела, то ли погружением собственного взгляда в широко распахнутые глазки напротив или сводящей с ума необходимости прочесть в них ответную реакцию на его любующиеся ласки. Не исключено, что увиденное и прочувствованное как раз и оглушало своими непредсказуемыми результатами. Выбивало из-под ног твёрдую опору и творило с его рассудком шокирующие метаморфозы, впрочем, как и с физическими ощущениями воспалённого остервенелой похотью тела. - Боюсь… то, что там происходит, вполне способно лишить вас дара речи и вызвать оправданное желание прогнать меня, как можно подальше и надолго. А быть может даже и навсегда. Глава тридцать первая Некоторые мгновения вечности хочется не сколько запомнить, а именно остановить, слиться с ними, стать их частью – единого бесконечного момента. Или же пустить их под кожу, подобно смертельной дозе сладчайшего наркотика, отдаваясь его воздействию только на физическом и эмоциональном уровне, отключая всё, что связано со здравым разумом и трезвым мышлением. Пропуская по нервам и рецепторам ошеломительные судороги непередаваемых ощущений, разрывая связь с реальностью и собственной жизнью, будто ты действительно ходишь по краю, между запредельным удовольствием и шокирующей агонией. И страх лишь один – что это когда-нибудь закончится, поэтому и надеешься вцепиться в них мёртвой хваткой… растянуть их в вечность. - Поэтому вы и медлите?.. Сдерживаете себя и подменяете желания на более приемлемые действия? – это тоже хотелось сделать частью нескончаемого мгновения, её голос, звучавший вовсе не рядом, а буквально под кожей, как и взгляд её огромных колдовских глаз, смотрящих не в его лицо, а в скрытые от других глубины его бренной сущности и даже прикасаясь к оголённым нервам порочной души. И соблазн покаяться перед ней, раскрыться во всей своей низменной красе был не менее безрассудным, как и желание сотворить с ней жутко неподобающие и аморальные вещи. - Скорее, подчиняюсь отголоскам здравого разума. Или подстраховываюсь… ищу доказательства того, что это не игра моего разбушевавшегося воображения… и ты никуда не испаришься и не оттолкнёшь… Или же ему на самом деле хотелось растянуть эти секунды в головокружительную вечность, чьи осязаемые гранулы он пропускал через свои нервные окончания вместе с прикосновениями к нежной коже этого упавшего с неба ангела, вместе с её ароматами и окутывающими сетями её сумасшедшей близости. Хотя нет. Кажется, он ощущал намного большее, то, что не поддавалось ни одному известному определению. Грубо говоря, он буквально в ней тонул, либо мечтал это сделать и именно физически, смелея с каждой пройдённой секундой и едва ли вслушиваясь в упомянутые им отголоски здравого рассудка. Да и как бы он сумел, когда уже практически говорил ей в губы, склонившись до опасного расстояния над её бледным личиком и совершенно не сдерживая своих рук в скользящих по её телу ласках. Другое дело, если бы она сопротивлялась, а не тянулась за его пальцами и голосом… И кто кого соблазнял? - И как долго вам нужно утверждаться в происходящем? А может ждёте, когда я заскучаю и засну? - Чёртова искусительница! – о, нет, это было не оскорбление, хотя и сорвалось с языка несдержанным откровением, практически отчаянной грубости. Большего комплимента для девушки он и сделать тогда бы не смог (учитывая, в каком состоянии он пребывал), особенно для той, которую ему так страстно и сию секунду хотелось вспороть восставшим, как у какого-то желторотого юнца до угрожающе подступающей эякуляции фаллосом. По крайней мере, это было последним созвучным словосочетанием, что он сумел из себя выдавить. Да… последним… Потому что в следующее мгновение мир окончательно погрузился в мёртвый вакуум… А может и не мёртвый. Может как раз в нечто совершенно новое, невообразимое, зарождающееся сумасшедшей вспышкой божественного Абсолюта, способное существовать только в этом пространстве и времени, между ними, меж их телами и их переплетёнными чувствами. Нет… слившимися… в тот самый момент, когда их губы соприкоснулись, пустив по нежным клеткам оголённой кожи свой сладкий нектар, эрогенный наркотик немыслимых ощущений, что пронизывали плоть и даже кости острейшими иглами ненормального возбуждения, обволакивая переменными разрядами запредельной эйфории каждый микрон интимных зон и мышц. И это всего лишь лёгкий поцелуй? Едва ли. Ибо удержаться от нарастающего соблазна подмять и сделать её продолжением своих движений, импульсных реакций и низменных желаний превзошло все последние предосторожности с недавними отголосками здравого восприятия реальности. Руки смелели с той же скоростью, что и стук сердца со вскипевшей в жилах кровью, гоняющей по артериям кислотные дозы адреналина и греховного эликсира, бьющих в голову мощным дурманом в так её ответным действиям и сдержанным стонам. Но чего только стоил её вкус и податливость нежных губок, которые он исследовал своими с касанием более изощрённого языка, вначале лишь подразнивая, чтобы в последствии погрузиться в куда горячие и влажные недра, вызывающие ненормальные ассоциации с другой, не менее желанной глубиной женского лона. И при этом чувствовать её отзывающуюся на его действия дрожь. Вбирать собственной кожей, тут же пропуская по эрогенным рецепторам воспалёнными судорогами через вены и член её ошеломлённые всхлипы, её опаливающее дыхание и несмелые попытки ответить на его поцелуй. Или как чувствовать её сводящее с ума возбуждение на кончиках своих пальцев, вбирая его через её мурашки над плотной каймой корсажа, либо через ткань лифа платья, без труда отыскав по центру манящего полушария груди твёрдую вершину скрытого соска. Поглаживая, надавливая, едва не сжимая до боли… Если бы он только знал, что был первым, кто делал с ней подобное. Возможно, делал бы всё иначе, хотя… Кто знает. Он итак не спешил, будто что-то заставляло его сдерживать свои свихнувшиеся желания и не менее разгорячённое тело. Будто что-то вынуждало наслаждаться этими исключительными мгновениями, как единственными в своём роде ощущениями, которые уже больше никогда не повторятся и не доведут его до схожего исступления, сопоставимого разве что с религиозным экстазом. И он действительно мечтал растянуть их в вечность, как и этот поцелуй, превращающийся всё в более откровенный и греховный акт чистейшей похоти, дурея от её неловких движений пугливого язычка на своём, от её задыхающихся стонов, которые он сминал своим жадным ртом, мечтая изнасиловать её влажные глубины совершенно иной частью тела. И от ощущения её податливого тела на своих ладонях и пальцах, которые он пропускал возбуждающим током по собственной коже и интимным мышцам каменного члена, в доводящем до одержимого безумства ожидании того блаженного мига, когда прикоснётся к её наготе без каких-либо раздражающих препятствий. Или когда сможет в неё погрузиться и далеко не одним языком и не только в её жаркий ротик. Треклятые небеса! Как же ему хотелось разорвать этот грёбаный корсаж и прижаться к её нагой груди своей. Почувствовать твёрдые жемчужины её сосков на своей оголённой коже. Или запустить руку под юбки, скользнув пальцами по холмику скрытого шёлковыми волосками лобка к более горячей промежности, только чтобы узнать, насколько сильно она его хочет и насколько она уже мокрая и готова его принять в своё изнывающее от похоти лоно. И обязательно при этом сорвать с её губ изумлённый стон-всхлип. Если от одного воображения об этом звереешь прямо на глазах, что же произойдёт, когда он сделает это в действительности? Если кто-то при этом захочет его остановить… В этом-то и скрывался изощрённый подвох-издёвка от самих богов вселенной, даровавших тебе самое ценное, что мог получить из их рук простой смертный. А может и не смертный. Может низменный демон, решивший выкрасть из-под носа великих создателей одну из жемчужин их бесценной сокровищницы – совершенного ангела света и жизни. И не просто выкрасть, а сделать своей, подчинить своим извращённым хотелкам, замарать грязными руками и аморальной похотью, сотворив подобием себя – опороченной и ненасытной, одержимой неистовыми желаниями обладать им, как он одержим жаждою обладать ею. Только какими бы ни были собственные соблазны ничтожными и всепоглощающими, боги всегда вернут тебя на бренную землю за считанные доли секунды – на заслуженное тобою место низшего существа именно тогда, когда ты меньше всего этого ждёшь и руками той, удара от которой ты предвидел в самую последнюю очередь. Ещё и в тот момент, когда твоё опьянение выйдет за все реальные границы, сделав тебя уязвимым и раскрытым вопреки всем твоим представлениям об обратном. Ты действительно был настолько наивен, что уверовал в собственную власть над душой и телом этого ангела? Что твои поцелуи и ласки превратили её в мягкий воск в твоих руках, сделав продолжением твоей нечестивой похоти? Что её вкус, ощущения её кожи и ответных действий на твоём языке и губах пульсировали пьянящими отпечатками сладкого онемения подобно первым порциям лёгкого аперитива? Что погрузив пальцы в её волосы на затылке и сжав несдержанным порывом идеальные локоны высокой причёски в свой кулак, она окончательно сойдёт с ума, пока ты будешь впиваться в её лебединую шейку обжигающими засосами и жалить её нежное декольте влажными ожогами своего изголодавшегося рта, пытаясь оголить ей грудь, как какой-нибудь портовой девке в ночном переулке? -…А что потом? – нет… не её первый вопрос, задевший слух её дрожащим голоском, сдёрнет с священных небес Эвелин Лейн на его проклятую землю, и уж тем более не её осмелевшие пальчики, которые она запустит в его пряди над шеей и сожмёт у корней возбуждающим захватом. Нет… не сразу… Он ещё будет тонуть в смертельном омуте чужого откровения и в собственной одержимости, когда она сильнее вцепиться в его волосы и даже ощутимо царапнёт его скальп в тщедушной попытке отнять его лицо от своей груди. Но окончательно его отрезвит совсем другое… - Что потом, мистер Хейуорд? – её осипший, чуть хрипловатый голос будто ржавой иглой прорежет по сознанию вначале своей интонацией, а после… отрезвляющим на раз смыслом. – Что вы сделаете со мной потом?.. И поднимет он голову вовсе нет под болезненным сжатием подрагивающих кулачков, потянувших его за локоны вверх к её лицу, хотя ощущение, будто ему загнали очень ледяную и невообразимо длиннющую спицу через весь позвоночник, окажется едва не физически осязаемым. И когда он снова увидит её вопрошающее личико, судорожно нахмуренные бровки и… пугающе почерневшие глаза (словно пустые или же наполненные засасывающим мраком бездушной черноты), его сердце впервые похолодеет не сколько от страха, а от того, что он в них прочтёт. Священный гнев? Осуждение?.. Несоизмеримую боль на грани подступающего сумасшествия?.. - Что?.. – и сорвавшийся с его губ вопрос едва ли будет осмысленным словом, скорее, несдержанной реакцией на увиденное и услышанное, и на вряд ли защитным инстинктом на последующие удары. - После того, как обесчестите меня! Как вы со мной поступите? Будете и дальше приручать к себе, или же низвергните до уровня безсоромной плехи*? Заставите ползать у своих ног, как сделали это с Софи? Станете держать за горло и угрожать страшными словами? – о нет, она не просто это нашёптывала прямо в его изумлённые глаза, она вонзала в его кожу и в рассудок раскалённые иглы каждого вымеренного слова. Зачитывала проклинающим заклятьем, от которого стыла в жилах кровь, а на сердце наматывало стальной леской тугих силков. – Кто я для вас, мистер Хейуорд? Ещё одна из многочисленных дурочек, которых вы вначале околдовываете сладкими речами, забираясь им под юбки, а потом бросаете осквернёнными вашими же руками на произвол судьбы? Вы действительно хотите сотворить со мной такое? И если бы при этом в её колдовских очах не блестели слёзы, а голос не срывался от внутреннего волнения, кто знает, как бы он тогда себя повёл и что бы почувствовал кроме вымораживающего шока и остервенелого желания сделать что-нибудь необузданное. Только вот что? Никогда ещё его ладони так не зудели и не кололи от стонущей беспомощности, желая сомкнуться в кулаки и впиться ногтями в млеющую плоть. И никогда он не чувствовал себя настолько поверженным, не способным ни даром речи воспользоваться, ни ответить хоть чем-то вразумительным, или, по крайней мере, сделать хоть что-то. - Я настолько вам омерзительна, что вы готовы поступить со мной так только за то, что вам этого захотелось? За что, мистер Хейуорд? За что вы меня так ненавидите? - Я не… - слова застряли в горле острыми комьями внутреннего удушья царапая трахею и сдавливая лёгкие с обомлевшим сердцем. При всём своём желании он ни черта не мог сказать в ответ, поскольку никак не мог понять, что же произошло. Когда и каким образом его ударили лицом о землю со всей дури ещё и в тот момент, когда он меньше всего этого ожидал и был полностью открыт для лобовой атаки до невообразимости искусного противника? Его буквально контузило, причём неизвестно чем, то ли оглушившим и сознание, и тело чужим откровением, то ли сумасшедшей болью в голосе этой девочки, искренне верящей в то, что слетало с её губ. И не только в голосе, но и в её глазах, в осуждающем взгляде, способном сжечь презираемого ею человека в праведном гневе своих… безапелляционных обвинений. - Тогда почему? Ответьте! Почему вы хотите сделать со мной это? Именно со мной! Лучше бы это был сон. Какой-нибудь бредовый кошмар, о котором он мог бы забыть буквально через несколько минут после пробуждения. Но, увы. Он не просыпался, а окружающая реальность заползала под его одежду слизкими змеями всё более и более отрезвляющей действительности. Пальцы Эвелин Лейн болезненней сжимались в его волосах, напоминая, где он и насколько (до смешного и нелепого) оказался уязвим перед этим в сущности ещё ребёнком… невинным и до сих пор не опороченным кем бы то ни было чистым ангелом света. И если бы она в тот момент сдавила его плечи и заставила опуститься перед ней на колени… Великие боги! Он бы сделал это без излишнего промедления… - Отпустите меня и… отойдите. Сейчас же! Я не хочу больше вас видеть… Лучше бы она вонзила ему в сердце реальным стилетом, по крайней мере, он смог бы заглушить физической болью тот эмоциональный шок, который низверг его на грешную землю и заставил узреть со стороны все свои бренные пороки и низменную грязь ничтожных желаний. Хотя едва ли он мог ответить от чего ему было больней. От того, какими на него смотрели глазами или от того, что пришлось пережить этой девочки в последние минуты рядом с ним? Ведь она была убеждена, что перед ней стояло чудовище, а он и не думал переубеждать её в обратном, поскольку на самом деле ощущал себя таковым. И только благодаря ей. И не одними лишь произнесёнными её устами словами правды… Конечно, он отошёл и разжал свои руки, почувствовав, как дрогнула земля под ногами, загудев в напряжённых чреслах парализующей слабостью. Его и самого всего будто окатило от макушки до пят холодной испариной, добравшейся своим леденящим дыханием практически до костей и костного мозга. Даже вздохнуть полной грудью было страшно, вдруг стиснет сердце, а то и вовсе разорвёт. Сплошные рефлексы без единой цельной мысли в голове. Наверное, так себя ощущают приговорённые к казни и уже ступающие на эшафот. Вывернутые на изнанку нервами и оголёнными чувствами, прикосновение к которым должно было вызвать мгновенную смерть. Только та, которая его приговорила могла убить одним лишь взглядом… И какое счастье, что она отвернулась и скользнула в сторону льющегося со двора света бесшумным призраком его кошмарного видения. Гордая, высоко держащая голову и ровную осанку королева, только что указавшая безродному холопу его истинное место. Неужели он настолько уверовал в собственные силы и мнимую вседозволенность, что наивно решил, будто сумеет сотворить из этого непорочного ангела равную себе грешницу? Наивный демон…