- Как это совокупление может быть обычным? Ведь мужчина должен по сути взять и… и… - И войти своим возбуждённым фаллосом в лоно женщины? – Полин не то что не церемонилась в выборе нужных фраз, похоже, она вообще не собиралась щадить нежную психику своей подруги. – Ну, да, тут ты права. Подобный момент не вполне обычен, особенно, когда оба перевозбуждены. - Ох… - Но всё-таки, когда женщина целует член мужчине и берёт его в свой рот… - ОХ!.. НЕТ!.. В этот раз она не выдержала, закрыла пылающее, наверное, уже пурпурным свечением личико обоими ладошками и немощно откинулась затылком и всей спиной на мягкую постель, прямо в пуховые подушки. Чтобы такое себе вообразить! Или того хуже! Представить, что это она целует… Киллиану Хейуорду его большой пенис… Уж лучше сразу умереть! Хотя почему от подобных мыслей ей снова хочется сжать как можно сильнее свои ножки, вернее даже зажать внутренней стороной бёдер враз застенавшую поверхность интимной плоти и налившийся спазматическим притоком крови бугорок чувственной «жемчужинки» (как его тоже называли девочки в том же пансионе), до которого так хотелось сейчас дотронуться и узнать насколько там сейчас горячо и влажно. А может и сделать нечто большее. Но здесь, в этой комнате и при Полин… Она ещё не настолько тронулась рассудком! - Да! Да! Именно так всё и происходит! – а вот Пол явно не собиралась церемониться, поставив перед собой чёткую задачу добить Эвелин Лейн безумным набором слов, а теперь ещё и физическим вторжением на чужую территорию. Обхватив запястья подруге своими горячими пальчиками, Полин насильно отвела руки Лин от лица, а потом ещё и припечатала их к подушке у головы, нависнув сверху пугающим силуэтом черноволосой богини. Кажется, сердце Эвы тогда пропустило, как минимум, три удара, панически ухая о рёбра чуть ли не со всей силы. - А когда она прикасается к нему своим язычком, то её обжигает очень терпкой и пахучей каплей прямо из впадинки набухающей головки, а ствол самого члена при этом начинает вытягиваться, расти и твердеть. И под конец становится таким большим, упругим и едва не каменным, что даже может подняться в вертикальное положение или в горизонтальное. У кого как. - Боже, Пол… Откуда ты столько знаешь? – это всё, что Эвелин сумела тогда выдохнуть из себя, глядя оцепеневшим взором широко раскрытых глаз в проступающий в сумраках спальни мистический лик неземного существа, который только что раскатал её по постели буквально – и физически, и морально. И, кажется, это богоподобное существо только что растянуло свои тёмные губы в коварной ухмылке, от чего не по себе стало ещё больше. - Оттуда, откуда узнаёт любая другая женщина, когда начинает вести половой образ жизни – некоторые после свадьбы, а некоторые куда раньше. Ты ведь что-то успела сделать с Киллианом, когда вы незаметно для всех отлучились со двора? Поэтому ты такая… всклоченная и никак не успокоишься? - Мы только… целовались. – как она вообще умудрилась такое выпалить, практически не задумываясь над тем, что слетало с её языка в те секунды? Неужели её заколдовали? По-настоящему! - Только? Это что-то новое. Киллиан не из тех, кто только целуется. Он по своим убеждениям далеко не любитель поцелуев, поскольку использует свой рот, чтобы забалтывать своих жертв. Вот в последнем, он профессиональный мастак. Вскружит голову за считанные минуты и не успеешь оглянуться, как уже задирает тебе юбки. - Я клянусь! Больше ничего не было! Он даже до юбки не дошёл, хотя и пытался стянуть лиф платья. - И всё? Один поцелуй и попытка оголить тебе грудь? - Ну… это был довольно долгий поцелуй. - Правда? И тебе понравилось, раз уж он настолько долго затянулся? Если предел смущения и существовал, то Эвелин, скорей всего, его только что достигла, раскрасневшись до такой степени, что краснеть дальше было уже просто некуда, только сгореть от стыда или скончаться от переизбытка адреналина в крови. Дрожащие пальцы снимают маску... Ветер насыщенной ароматами страсти и моря тропической ночи охлаждает горящую кожу... Ощущение твердой фактуры тёплых стен того самого дома, к которому прижималась, словно загнанная лань под пронзительным безумием пылающих глаз Киллиана Хейуорда. Глаз, в которых страсть продолжала искрометное танго с заточенной в клетку его непримиримой силы и нежности. Кончики пальцев гладят лицо, очерчивая скулу, запуская обратный отсчет до того момента, когда возвращения к себе прежней уже не будет... Эва моргнула, будто стремясь прогнать наваждение. Хотела бы она поверить, что все это происходит не с ней. Проще принять всё за сон, один из тех немногочисленных даров Морфея, после которых просыпаешься в необъяснимом смятении, прижимая ладони к горлу и пылающим щекам. От чего не спешишь показываться на глаза горничной и домочадцам, понимая, что глаза горят, буквально выдавая внутреннее свечение не вполне нормальных эмоций. Да, пусть это будет сном! Сном, в котором Эвелин Лейн осмелела до такой степени, что позволила Киллиану Хейуорду увести себя в ритме танго в бездонные глубины собственных потаенных желаний. Именно сном. Потому что мужчина, которого она боялась, как черт ладана, не ограничился бы одним поцелуем, и едва ли дрожащий голос девственницы растрогал бы его непримиримую сущность надменного завоевателя. Просто сном... Скоро уже настанет завтра. Но она не хотела думать об этом прямо сейчас. Будущего пока для неё не существовало, только настоящее и связанные с ним мгновения всепоглощающей эйфории. Рыдали ли боги в тот момент или же смеялись, Эве было невдомёк, но в одном она была уверена на все сто: всё-таки они не всегда были жестокими и беспощадными к сиротке Лин, иногда одаривая нежданными сюрпризами и незабываемыми мгновениями, подобными этой ночи. Кто знает, может это ещё не всё? Вдруг они припасли для неё нечто большее и не менее восхитительное? Может в коем-то веке её монотонному существованию вынужденной пленницы вскоре придёт конец? Конец этому жестокому миру и этому свету, знаменовавшемуся зарождением совершенно нового Абсолюта! Ну, что ж…Тогда Аминь! Глава тридцать третья Погода к ночи испортилась окончательно, под стать его состоянию. Прессовала плотностью атмосферного давления вместе с тяжёлыми грозовыми тучами, наверное, не сколько сознание, а именно психологическую составную, усугубляя и без того пониженное настроение до неуёмного желания вытворить что-нибудь эдакое, выходящее за рамки моральных устоев местного общества. Разве что из-за той же упаднической апатии делать что-либо вообще не тянуло и ни в коей мере не толкало на соответствующие подвиги. Их ему хватило с прошлой ночи, за оставшиеся часы коей он так и не сумел сомкнуть глаз. А теперь… теперь ощущение, будто его раскатало по кровати с того момента, как он вернулся домой, не проходило уже хрен знает сколько грёбаного времени. Отвратное чувство. Даже не разберёшь что хуже, оно или погода за окном. Дождь ливанул так же внезапно, как до этого со стороны океана рвануло штормовым порывом ветра. Ломанные вспышки молний разрезали чёрное небо слепящими всполохами, врывались в окна домов кратковременными световыми взрывами, вслед за которыми тут же следовал мощный раскат грозового грома, под будоражащий грохот которого начинали дребезжать стёкла, а улицы городка наполнялись жалобным завыванием дворовых да бродячих собак. Небо исчезло окончательно, слившись с землёй в бесконечном потоке дождевой стены. Ветер скашивал водные струи, направляя их в стены и окна домов, подобно граду из жидких стрел, будто и в самом деле надеясь пробить защитную оборону прячущихся за ними людишек. Про то, что с улочек Гранд-Льюиса «посмывало» всё живое и передвигающееся на двух или четырёх ногах, можно было и не говорить. Казалось город враз опустел, превратившись в мгновение ока в город-призрак, с которым во всю теперь сражалась природная стихия, надеясь с помощью воды и ветра смести неугодные ей постройки ненасытного человека-захватчика. Пришлось запустить в дом Пайка, ибо тот начал не только выть, но и лаять рвущим душу в клочья щенячьим скулежом. Старый, пятнадцатилетний пёс пастушьей породы бордер-колли влетел в открывшиеся перед ним двери буквально пулей. Проскочил небольшой пятачок от входа в веранду-кухню к открытому проёму смежной спальни и уже там забился под кровать с явным намерением просидеть под оной до скончания разбушевавшейся не на шутку непогоды. Хотя больше всего было жаль деревья и цветы, вот кого нежданный шторм не собирался щадить в эти часы ни за какие совместные мольбы ничтожных смертных. Правда сидеть в этот раз у окна и любоваться сражением воды, земли и растений в неравной схватке не возникало никакого желания. С чтением дела обстояли не лучше. По сути, весь предыдущий день прошёл наперекосяк, в конечном счёте превратившись в хаотичное месиво, схожее с тем, что творилось на улице. К эмоциональной опустошённости подключилась ещё и физическая усталость, связанная с бессонной ночью и пережитыми в ней встрясками. А может его силы подтачивала собственная апатия и вызванное ею впоследствии умственное отупление? Сомнительно, чтобы его выбила из колеи какая-то неопытная девчонка, которая даже целоваться толком не умела. Тогда какого чёрта от прокручивает в голове раз за разом её последние слова, пытаясь вспомнить в деталях, каким было при этом её лицо?.. Что он надеется там отыскать? Какой-то завуалированный контекст? Скрытые в её чертах истинные чувства? И какого он вообще постоянно возвращается к этому, снова и снова, ковыряясь в этих… раздражающих воспоминаниях, как в свежих ранах, из которых до сих пор сочилась кровь? Его и вправду волновало то, что она ему тогда наговорила, а он настолько оказался наивен, что поверил в её искренность? Ещё немного, и он точно выйдет прямо в исподнем на улицу под ночной ливень. Если ничего другое не помогает ему привести себя в чувства, может прохладный душ из дождя хоть капельку протрезвит? Увы, но рецептов избавления от подобного осадка с души он не знал. По сути настолько мерзко и не по себе с ним, наверное, было впервые (по крайней мере после всех его предыдущих похождений). Будто его обвинили в изнасиловании с целым ворохом неопровержимых доказательств, а он и слова в супротив не в состоянии вымолвить, потому что всё, что было сказано ему в лицо являлось чистейшей правдой. И вроде как хотелось защититься, да только нечем. Хотя ничего дурного он тоже не успел сделать. Он же знал… чувствовал, что ей тоже было хорошо. Спутать возбужденную женщину в своих руках и под его губами он бы никогда не смог. Она хотела его в тот момент не меньше, чем он её. А если отталкиваться от её неопытности… чёрта с два ей бы удалось так безупречно разыграть жаждущую мужчину соблазнительницу, чьим козырем и являлась скованная неопытность почти невинной девственницы, желающей научиться столь интимному и сокровенному буквально из первых рук. Даже сейчас, всё ещё выбитый из колеи, под тяжестью грузных мыслей и нежданными муками совести, прокручивая в памяти каждое её действие, немощный всхлип и движение её пугливого язычка на его языке у неё во рту… он ничего не мог сделать с ответной реакцией собственного тела. Кровь в его жилах моментально вскипала, порою даже сильней чем ночью, поскольку била в голову и в пах с такой силой, что невольно темнело в глазах, а рука интуитивно тянулась к животу, то ли неосознанным порывом поправить впившийся до боли чувствительной головкой в ткань штанов деревенеющий член, то ли намереваясь закончить то, что не удалость сделать в Готане с этой… изворотливой чертовкой. Но надо отдать ей должное. Достать она его-таки как-то умудрилась, засев в его голове основательно глубоко и, видимо, надолго. А вот насколько долго, это уже другой вопрос. По сути, он так и не решил для себя, что же намеревается делать со всем этим дальше. Раз забыть не получается, то и отступить, выходит, тоже на вряд ли выйдет. Проблема лишь в том, что привычные приёмы здесь не подействуют, а искать какие-то иные пути к достижению желаемого будет явно несколько проблематично. И, как видно, загнали его в тупик довольно-таки неожиданным и весьма изысканным манёвром. Другое дело, собирается ли он из него выбираться? Хочет ли он довести начатое до эпического финала, выбрав позицию непобедимого триумфатора?.. Когда его наконец-то сморило поверхностным, буквально бредовым сном, Киллиан, естественно, не заметил. Скорей всего своё чёрное дело сделали и усталость, и усыпляющий своей однообразной монотонностью шелестящий по стеклу окна ливень. Собственный организм подмял сознание упрямого Голиафа столь необходимым для здоровья восстановительным процессом. Воспалённый разум требовал отдыха и снятия напряжения, как физического, так и эмоционального. Что, в сущности и в конечном счёте и произошло. Он просто отключился, погрузившись на несколько часов в спасительный омут бредовых, но всё же отвлекающих видений. Так что проснувшись на следующее утро в ещё более тяжёлом после сна состоянии, ему действительно на какое-то время дали возможность отвлечься от реальности происходящего вокруг и даже пригасили в памяти недавние переживания на счёт Эвелин Лейн. Вспомнил он о ней не сразу, а когда-таки вспомнил, то уже не со столь бурными эмоциями, которые атаковали его весь предыдущий день. Но это не значило, что они вовсе сошли на нет. Скорее, притупились процентов на семьдесят, создав для сознания обманную иллюзию их второстепенной важности, мол, всё проходит рано или поздно. Любые раны затягиваются, страшные или неприятные вещи забываются, как и люди, как и связанные с ними воспоминания. Ну и проникающие в комнату через окно игривые блики утреннего солнца как бы рассеивали тяжёлые сумерки вчерашнего замкнутого пространства, в которые его загнали собственные мысли и разбушевавшаяся непогода. Вроде как от недавних переживаний не осталось и камня на камне, как от прошедшей грозы. Настроение, правда, от этого особо не улучшилось, но, по крайней мере, проторчать снова весь день в полном одиночестве, буквально забившись в угол убогой коморки, выглядело не столь притягательной перспективой, как вчера. Да и распогодившийся день звал на улицу проветрить голову, напоминая о некоторых недоделанных вещах. По любому, пора было возвращаться в жизнь. А вчерашнее недоразумение – смело списывать на своеобразное похмелье после запойной ночи с отвергшей его красавицей. С кем не бывает? Не всю же жизнь побеждать да побеждать, горечь поражения тоже следует когда-нибудь вкусить и распробовать, дабы основательно прочувствовать разницу между полётом и падением и не обманываться на счёт своей мнимой неуязвимости. Долго уговаривать себя не пришлось. Достаточно было по-быстрому привести себя в порядок, одеться, позавтракать, поделиться с Пайком частью вчерашнего стейка, который ему передала заботливая маменька через прислугу «Ночной Магнолии» (так сказать, с пылу с жару прямо с кухни борделя на его обеденный стол) и наконец-то выйти на крыльцо снимаемого им жилья, в довольно-таки приличном квартале Льюис-Лейн Уолл. Мокрые стены из песчаника, мокрая брусчатка и мокрые растения поблёскивали на солнце неподвижной композицией из мёртвого камня и дворовой фауны в преддверье приближающегося дня и летней жары. При чём последняя уже довольно скоро начнёт тянуть влагу из всего, что до этого заливалось с неба обильными потоками штормового ливня. Терпкий запах сырой земли и смешанных ароматов тех же цветов с прочими видами вечнозелёной растительности ударил в нос весьма отрезвляющим букетом несочетающихся друг с другом эфиров. Но именно он и вызвал нежданную волну острой ностальгии об ушедшем детстве и связанных с подзабытыми ощущениями воспоминаниями. Как это ни странно, но кем бы ты ни был рождён, и кто бы ни были твои родители, всё это никак не влияло на общий процесс взросления и детскую непосредственность. В детстве, благодаря бурному воображению, ты мог быть кем угодно и не важно, кто или что тебя в тот момент окружало. Мог представить себя тем же королём Артуром или джентльменом удачи, использовать лужи для морского сражения из имеющегося подручного материала, бегать под дождём от погони королевских гвардейцев, потому что ты был на тот момент Робин Гудом и выкрал из царской сокровищницы ценнейший артефакт. И всё это на самом деле затягивало, увлекая настолько сильно, что буквально забывалось кто ты в действительности и что тебя ожидало по окончанию данных игр. Увы, но, когда взрослеешь, все эти способности почему-то резко забываются, либо просто начинаешь понимать разницу между мечтами и реальностью, между тем кто ты и кем, увы, уже никогда не станешь. Фантазии деформируются, искажаются до не узнаваемости, принимая совершенно иные формы, а желания так и вовсе достигают таких пугающих пределов и чудовищных границ, о существовании которых ты вообще никогда раньше не догадывался. И чем чаще ты при этом получаешь от жизни отрезвляющие оплеухи, тем темнее становится их аура, а твоё сердце буквально черствеет или же облачается в защитную оболочку из каменеющего под слоем новых рубцов жёсткого панциря. Только изредка, в подобные, как эти минуты, ты позволяешь ненавязчивым воспоминаниям прикоснуться к нему, а порою даже и кому-то другому. Тому, кто обладает врождённой силой проникать в чужие помыслы и души лишь одним своим присутствием и тем светом, который ты способен ощутить через время, пространство и когда меньше всего этого ждёшь. Прямо как сейчас… или вчера. Если вчера, это было похоже на похмелье от перенасыщения данным светом (а может и близостью этого человека), то сегодня оно походило на лёгкую (при чём вполне себе даже приятную), тянущую боль, которая изредка напоминает о себе под грубыми стяжками шрамов почти заживших «ран». Боль, от которой ты вовсе не спешишь избавляться с подсознательной надеждой, что когда-нибудь её заменят чем-то более осязаемым и опьяняющим. И сделает это именно тот, кто причинил её тебе. Иначе никак. На другие болеутоляющие он и не подпишется. В любом случае, всё будет не тем, пресным плацебо без вкуса и запаха и тем более без какого-либо воздействия. Вопрос в другом. Как долго придётся ждать и насколько сильно он привяжется к этой боли? А вдруг он не захочет от неё избавляться? Или более того, возжелает её усилить, чтобы чувствовать постоянно? Да и сейчас… что он успел сделать для того, чтобы как-то её притупить либо совсем свести на нет? Извечный вопрос, быть или не быть? На вряд ли. Видимо, ещё никому не удавалось так сильно его задеть, как в этот раз, при чём настолько глубоко, что выпасть из реальности в момент какого-нибудь действия для него теперь не составляло никакого труда. Как он пересёк дворик, окружённый двухэтажными постройками из четырёх жилых домов, Киллиан так и не вспомнит. На какое-то время очнётся возле двери деревянных ворот под каменной аркой и то, когда машинально возьмётся за дверную ручку да услышит, как рядом тявкнет Пайк, привлекая к себе внимание не в меру задумчивого хозяина. Бросит на старого пса рассеянный взгляд через плечо: - Тебе тоже приспичило срочно проветрить голову или решил присоединиться чисто за компанию? В ответ Пайк снова тявкнет и энергичнее завиляет хвостом, видимо, соглашаясь с обоими вариантами вопроса. - Как скажешь. – произнесёт мужчина, толкая двери от себя и пропуская собаку первой на выход. Ковент Авеню находился в нескольких кварталах от Льюис-Лейн Уолл, где-то в двух фурлонгах* вверх на юго-запад к центру города. А вообще, здесь когда-то простиралась оборонительная стена вдоль берега, как раз в нескольких ярдах от дома Хейуорда, и которую теперь заменяла мощённая брусчаткой узкая набережная, упирающаяся в конечном счёте, в портовые склады и доки. В детстве он частенько сюда бегал ловить с берега рыбу, а чуть позднее нырять в супротив запретам маменьки и отца. Ну и как место для снятия жилья в сбитых в кучку одноэтажных и двухэтажных постройках из сырцового кирпича, облицованного жёлто-серым песчаником, этот район подходил просто идеально. И от центра недалеко, и до временной работы в порту тоже. Сложнее, правда, было добираться до загородных пляжей, в особенности пешком, но в последние годы он делал это довольно редко. Это в детстве ты мог не вылазить из воды буквально до посинения, а вот с возрастом тяга к долгим плесканиям и подводным ныряниям постепенно сходит на нет. Иногда он мог потратить несколько часов, чтобы добраться до дикого пляжа только на один раз искупаться, постоять под солнцем ровно столько, чтоб обсохнуть, снова натянуть душную одежду, да вернуться тем же путём обратно в город. Другое дело, возникало ли у него для данного похода нужное желание, и видел ли он в этом хоть какой-то удовлетворяющий смысл. Вот и сейчас, неспеша поднимаясь по Льюис-Лейн Уолл, он слишком хорошо ощущал, как июньское солнце под лёгким бризом юго-западной низовки уже начинало припекать голову, нагревая тёмные ткани одежды и пробираясь под оные к слишком чувствительной к жаре и духоте коже. Пайк уже сейчас держался тени своего хозяина свесив из пасти язык и постоянно щурясь слезящимися глазами. Хотя и его можно было понять. Лежать в дворовой будке сутками на пролёт в постоянном ожидании то еды, то возвращения хозяина – не самое из приятных занятий, особенно в старости. Пройтись по городу в погожий денёк да проветрится хочется далеко не одним только людям. Так они и шли на пару по узкой улочке с редкими встречными прохожими, ни на чём и ни на ком не обостряя своего внимания, либо изредка бросая рассеянные взгляды на проходящих мимо горожан. Изредка Киллиан ловил себя на том, что взор его то и дело (если не постоянно) притягивали пастельные оттенки женских платьев. Даже не задумываясь зачем, но он сразу же вскидывал глаза к лицам или затылкам незнакомок без каких-либо конкретных целей, иногда ощущая гулкий перебор сердца на уровне бронх или же ноющую волную неуместного разочарования. И, как это ни странно, ничего с собой поделать он просто не мог, поскольку каждая из подобных реакций походила на интуитивный импульс, которая не поддавалась заведомому контролю и никаким иным доступным способам держать себя в руках. Даже понимая, что увидеть в ком-то из этих дам подсознательно желаемую особу именно здесь и в этот час не представлялось никакой возможности, он всё равно продолжал всматриваться в каждую встречную особу женского пола без какого-либо вразумительного объяснения своим порывам. Или всему виною были их платья, цвет волос (в особенности самый редкий для этих мест оттенок тёмного золота), необычный разрез глаз и их особый взгляд, несравнимый по силе проникновения с чем бы то ни было вообще? Ответа, как такового не было. А если и был, то он старательно избегал любые попытки найти объяснение своему поведению. Разве он что-то предпринимал или делал, когда на кого-то смотрел? И с каких это пор запрещалось разглядывать незнакомых людей, пусть и с целью найти среди них знакомые черты интересующей тебя личности? Вопрос в другом. Что он станет делать, если вдруг действительно её увидит? Чем дальше он поднимался по Льюис-Лейн Уолл и приближался к центру города, тем больше встречалось по пути праздных прохожих и приходилось сосредотачивать внимание на дороге из-за проезжающих в обе стороны улицы экипажей. А потом и вовсе тесниться к стенам домов, которые вскоре перешли в невысокие белокаменные заборы с решётчатыми пролётами, ограждающие по большей части частные постройки или ведомственные (а иногда и совершенно иного направления) гос.учереждения. А когда Хейуорд ступил на мостовую Ковент Авеню, ощущение, будто он попал в какую-нибудь европейскую (при чём современную) столицу с многотысячным населением и вполне себе даже ухоженными улочками, усилилось, наверное, раза в три. Может поток идущих на встречу друг другу людей и не был таким уж плотным и сплошным, но достаточно впечатляющим, чтобы вызывать определённую реакцию с чувством лёгкой паники. Что-что, а возможности рассматривать каждого встречного или пытаться окинуть взглядом идущих в двух направлениях горожан, уже не представлялось столь лёгким занятием, как за дюжину ярдов до сего места. И что-то ему подсказывало, что и здесь увидеть нужное ему лицо будет столь же недостижимым, как и столкнуться с желанной персоной у входа во двор его жилища на Льюис-Лейн Уолл. Увы, но не смотря на свою популярность среди определённых жителей Льюис-Гранда, Ковент-Авеню не являлся подходящим для публичных прогулок районом, поскольку сюда, в ощутимом перевесе, тянулись люди среднего достатка. И не удивительно, ведь к нему примыкали центральные улицы с торговыми лавками да магазинчиками всевозможных услуг, а до рыночной площади так и вовсе было рукой подать. Ну, и самой главной достопримечательностью Ковент-Авеню несомненно считалось достаточно новое и вполне даже внушительное здание в колониальном стиле, именуемое среди всяк его знающих горожан (а знали о нём, наверное, даже за пределами официальных границ городка в тех же плантаторских посёлках) не иначе, как «Ночной Магнолией». Не нужно было называть его домом терпимости, борделем, публичным заведением или притоном разврата, достаточно было упомянуть всуе лишь только эти два слова и каждый уже имел представление, о каком именно месте пойдёт речь. Хотя подобным словосочетанием частенько любили величать саму хозяйку данного здания. И не всегда было понятно, какой в нём звучал оттенок, то ли скрытого восхищения, то ли открытого презрения, использовали ли его для оскорбления или же для чего-то иного? Киллиан едва ли мог сам дать чёткое определение тем чувствам, которые испытывал к этому белостенному монстру, который мог бы при прочих обстоятельствах оказаться либо небольшим театром, либо каким-нибудь другим приличным заведением, коих сейчас открывалось предостаточно даже в таких небольших городках, как Гранд-Льюис (чаще всего под патронатом местных меценатов и всем известных матрон). Но, опять увы, это был-таки публичный дом и именно в этом месте и прошли ранние годы отрочества молодого Хейуорда, воспоминания о которых вызывали в нём сегодняшнем весьма неоднозначные ощущения и не всегда приятные помыслы. Даже сейчас приближаясь к решётчатым воротам «Ночной Магнолии» он не знал, что на самом деле испытывал в эти минуты. Да и шёл бы он сюда, будь на то его личная воля? Сомнительно. Впрочем, ничего странного в этом не было. Вся его жизнь по сути и строилась из подобных кирпичиков чуть ли не с самого рождения. Ведь никто не спрашивал, хотел бы он изначально так жить и быть тем, кем его считало окружающее общество вопреки всем его личным на то взглядам. Многие бы сказали, что на всё воля божья, а пути господни неисповедимы. Нечего сетовать на то, что вышел кривой рожей, радуйся, что вообще живёшь и достаточно недурно, если уж сравнивать с другими. Да и почём тебе знать, каково это – ходить в шкуре прямого наследника своего отца? Мечтать о таком в детстве – одно, а вот жить при реальных обстоятельствах… Разве он не был благодарен в последние годы Нейтану Хейуорду Клейтону за то, что тот не вмешивался в жизнь своего внебрачного сына даже когда посещал Гранд-Льюис и приглашал Киллиана на совместное обсуждение некоторых вопросов? Может в уже таком далёком детстве он и ждал со всей своей наивной непосредственностью каждый приезд отца, как манны небесной, только теперь всё было по-другому. Никаких иллюзий, идиотских надежд и в особенности неоправданных ожиданий от предстоящих встреч. Была б его воля, он и вовсе бы их отменил, избавив обоих от бессмысленной «необходимости» мозолить друг другу глаза. - О, Килл, какая приятная неожиданность. Вы к нам пожаловали с конкретными намерениями или же решили заглянуть по пути на несколько минуток, дабы пожелать всем девочкам чудного дня и щедрых клиентов? - На счёт пожелать – всегда и в любое время. А вот заглянуть пришлось по иной причине. Он сделал всего несколько шагов по огромному холлу первого этажа «Ночной Магнолии», когда его появление было замечено находившимися там несколькими постоянными обитателями этого совершенно неблагопристойного заведения. Барбара Мур (правая и незаменимая рука хозяйки салона) и парочка мающихся от безделья в столь ранний час далеко не благородных девиц оцепили основание широкого пролёта парадной лестницы и, видимо, обсуждали некоторые вопросы «хозяйственного» порядка с немолодым мажордомом Лоуренсом. Хотя при входе в главный вестибюль борделя в первую очередь в глаза бросалась изобилующая роскошь внутреннего убранства. В особенности сочный кроваво-красный персидский ковёр по центру, такая же ковровая дорожка на ступенях массивной лестницы и чудовищно огромная вычурная люстра на уровне второго этажа в окружении не менее помпезных канделябров под газовые светильники по периметру всего холла. Если декоративный интерьер из чрезмерно роскошных вещей можно было назвать безвкусным, то к данному месту данное определение подходило как нельзя кстати. Впрочем, тех же эпитетов законно заслуживала и внешность обитающих здесь красавиц лёгкого поведения. Только яркие цвета и вызывающие оттенки красного, пурпурного и даже золотого, не говоря об обильной косметической краске и выбеливающей пудре на лицах. Ощущение, будто ты попал на какой-то костюмированный праздник-бал усиливалось ещё больше, стоило лишь представшему твоему взору холлу заполниться внушительной частью местных обитательниц и готовой на всё за свои же деньги клиентурой. Но пока начавшийся день радовал глаз полупустыми помещениями «Ночной Магнолии» и ещё более редкими звуками приглушённых стонов и заливистого смеха. Вечером с этой задачей будут справляться не только стены, но и специально приглашённые для данной цели полупрофессиональные музыканты. - Если бы ты заглядывал сюда всегда и в любое время, это было бы куда приятнее напутственных пожеланий. При чём, не только заглядывал, но и задерживался. – собственную реплику по данному поводу решила озвучить шикарная Бритта, рыжеволосая ирландка и в прошлом неудавшаяся швея, приехавшая на свои последние сбережения на Юг Эспенрига в поисках более респектабельной жизни (в принципе она её и нашла в этом доме под покровительством мадам Вэддер). Киллиан как раз приблизился к их скучившейся группке и даже успел склонить свою голову над протянутой в его сторону рукой Барбары Мур. Улыбку не удалось бы сдержать хоть так, хоть эдак. Да он и не пытался, не скрывая ни во взгляде, ни в ответных словах встречной иронии. - Боюсь, подобное неосуществимо ни при каких возможных обстоятельствах. Тем более мадам Вэддер едва ли придётся по душе подобная расстановка вещей. Каждому своё место и время, как говорится. - Стоило тебе лишь немного подрасти, как из милого и всему открытого мальчонки ты тут же превратился в чрезмерно циничного консерватора. – к их разговору рискнула присоединиться одна из давно уже неюных ветеранок «Ночной Магнолии» черноглазая Рози, та самая знойная искусительница, которую Хейуорд ещё не так уж и давно выволакивал из своей постели практически силой. – Даже смотреть в твою сторону как-то боязно, сразу вспыхивают ассоциации с твоим папенькой. Про глаза и взгляд лучше промолчу, итак мороз по коже при каждом пересечении…