— Что теперь будет с Хлоей? — спрашиваю я, на этот раз тверже. — Ноя не могут найти уже две недели, — хнычет Алистер в ответ. Он пытается переключить мое внимание, но я не поддамся. Я использую тактику, которую усвоила, когда училась на юриста. Если оппонент тянет с ответом, не заполняй за него паузы. Тактика срабатывает — он сам заполняет паузу, но не тем ответом, которого я жду. — Он мертв, я знаю. — Ты не можешь этого знать. — Через трое суток любой это знает. — Наверняка этого знать не может никто, Ал. Алистер, а не Ал! Зачем я назвала его так? Алом звали мужчину, в которого я была влюблена. А это — Алистер, тот, кем он оказался на самом деле. — Я не могу лишиться их обоих, — говорит он, и я понимаю, что это значит. Он по-прежнему хочет ее забрать. Гнев поднимает меня с табурета и швыряет к столу, по другую сторону. Я скрещиваю руки. — Значит, несмотря ни на что, мы все-таки будем судиться? Он разводит в стороны и разворачивает вверх обе ладони — он открыт передо мною, он умоляет его понять. — Я потерял сына! Ноя больше нет. Хлоя — это все, что у меня осталось. Я думаю только о том, что будет правильнее для нее. Ты ведь сама видишь, что у нее не все ладно, правда? Все остальное я уже загубил. Может, хотя бы ей я смогу помочь. Может, мы сможем с тобой договориться? Мирно? Ну ведь должно же в этом мире хоть что-то сложиться хорошо? Он опять рыдает. И я опять обегаю стол, чтобы обнять его. — Моего малыша больше нет, — говорит он. — Я ненавижу себя. Ненавижу себя! Прости, что я причинил тебе столько боли! Скажи мне, что прощаешь! Пожалуйста, скажи, что мы сможем все уладить, скажи, что это возможно — ради Хлои! Он не станет отнимать ее у меня. Мы не будем судиться. Мы все уладим вместе! Обвинения, которые я так долго готовилась ему предъявить, рассеиваются. Я говорю, что прощаю его. Говорю, что, конечно, мы все уладим. * Меня переполняет восторг. Я свободна. Мне больше не надо бояться и прятаться. У меня не отберут Хлою. У меня нет врага. Никто не стремится причинить мне боль. Мне не нужно больше ни в чем убеждать социальных работников (или восстанавливать их пошатнувшееся доверие). Меня не станут публично мучить в суде. Я могу выпить бокал вина, если захочу. Я так много улыбаюсь у себя в кафе, что получаю пятьдесят долларов чаевых. Хм, надо будет делать это почаще. Забрав Хлою из школы, я говорю, что все в порядке, нам не придется расставаться — и мы обе прыгаем от счастья. Я сообщаю ей, что мы едем праздновать. Она спрашивает куда, и я говорю — куда она захочет. Она говорит, что, раз так, то я могу поснимать дурацких фоток для своего дурацкого альбома, и тогда я достаю альбом из сумки и говорю: — А ну-ка, хватайся за один конец, а я — за другой. Она так и делает, мы разрываем альбом пополам и громко хохочем. Хлоя настроена сентиментально и хочет сделать что-нибудь такое, что мы делали вместе раньше, поэтому мы отправляемся в Луна-парк, и я даже решаюсь прокатиться с ней на американских горках. Я теперь ничего не боюсь. В самых страшных местах Хлоя вскидывает руки над головой и смеется над тем, как я ору. Она покупает себе голубое мороженое и берет его с собой в тележку Поезда Привидений, а потом в темном тоннеле бросает кусочек мороженого мне за шиворот, и я подскакиваю от ужаса. Мы берем фиш-энд-чипс, едим на пляже Сент-Килда и смотрим, как мимо по набережной носятся роллеры и как солнце медленно садится в воду. По дороге домой мы покупаем два DVD и семь пакетов леденцов — и смотрим фильм, набив рот сладостями. Правда, Хлоя засыпает примерно на середине, со счастливой улыбкой на лице. Меня переполняет восторг. Потеряв Ноя, Алистер изменился. Где-то глубоко в нем все-таки остался тот мужчина, в которого я когда-то влюбилась. Хороший человек. Способный страдать. Все позади. Я в безопасности, я счастлива, и я засыпаю… …Зазвонил телефон. Я выключила телевизор, едва продрав глаза, потащилась на кухню и взяла трубку. — Александра, здравствуйте, это Джоанна. Она говорит странным шепотом. Передо мной светятся цифры часов на микроволновке. — Сейчас четыре часа ночи, — говорю я. — Правда? Простите. Голос ее дрожит, она, возможно, плачет, я не уверена, мне плевать, я сейчас брошу трубку. — Пожалуйста, не бросайте трубку. Она прочитала мои мысли. — Мне нужно с вами увидеться, завтра утром. Это очень важно. Я хочу вам помочь. Чем это она, интересно, может мне помочь? Ничья помощь мне больше не нужна. Она снова читает мои мысли. — Это не телефонный разговор. Я объясню вам завтра, но вы должны мне поверить: вам действительно нужна моя помощь. 22 Джоанна 1 марта Она проснулась, когда Алистер открывал входную дверь, чтобы куда-то идти. — Куда ты? Алистер, подойди, пожалуйста. Алистер! — Я еду в Мельбурн увидеться с Филом. Было ясно: он по-прежнему на нее злился. Лицо у него было каким-то другим. Выражение знакомое, но Джоанна не могла вспомнить, когда уже видела его. — Вернусь после обеда. Может, тебе стоит прогуляться? Ты с самого первого дня никуда не выходила. Это пойдет тебе на пользу. Я оставил на столе в прихожей кепку и очки — так себе маскировка, конечно, но все-таки поменьше будут на тебя таращиться. Может, сходишь в магазин, купишь продуктов и приготовишь что-нибудь? Он подошел, поцеловал ее в лоб и отправился по своим делам. При звуке мотора внутри у Джоанны вдруг возникло знакомое ощущение. Оно было как-то связано с нынешним выражением лица Алистера. Легкая тошнота. И тут она вспомнила. Это лживое лицо она видела, когда он звонил жене из их дешевых гостиничных номеров. Немигающие глаза, губы плотно сжаты, чтобы сдержать не то улыбку, не то дрожь. «С работой просто завал! — говорил он Александре, а Джоанна тихонько лежала рядом в постели. — У тебя все в порядке? Хлоя ходила на танцы?» Боже, да у нее паранойя. Она должна послушаться его совета. Это был хороший, добрый совет. Она приняла душ, оделась, проводила Элизабет в очередную бессмысленную экспедицию на поиски Ноя, схватила солнечные очки и бейсбольную кепку, которую оставил ей Алистер, и вышла на улицу. — Доброе утро, мисс Линдси, — поздоровался охранник, дежуривший на веранде перед домом. — Доброе утро. — Мисс Линдси! Мисс Линдси! — Один из двух журналистов, стойко продолжавших нести дежурство, вскочил с тротуара. Она бросилась бежать. Пожилой продавец из фруктового ларька в конце улицы, продававший ягоды лилли-пилли, узнал ее. — Как вы? — спросил он. — Не очень, — ответила она и, натянув кепку как можно ниже на глаза, направилась в сторону центра. Не успела она пройти и одного квартала, как перед ней возникло лицо ее сына, а под ним слово — «Разыскивается». Подбежав к столбу, она содрала с него плакат и принялась рвать в клочья и швырять их в урну. Она пробежала еще несколько метров в сторону Гилонга, остановилась, вернулась, достала рваный листок из урны — лицо ее малыша! Нельзя рвать это личико и оставлять в урне! Джоанна запихнула обрывки плаката в карман джинсов и побежала к центру города. Хотя какой это бег? Она была не в лучшей форме и едва плелась. Когда она вернулась, дома все еще никого не было. Отдышавшись, Джоанна сложила обрывки плаката и склеила их скотчем. Она разгладила склеенные кусочки ладонью и поцеловала. Потом убрала плакат в тайник под матрасом. Спрятанные письма лежали на прежнем месте. Должно быть, полицейские решили их не трогать. Она нагуглила рецепт джема и принялась за дело: вымыла и сварила ягоды, процедила мутный розовый сок через марлю, добавила сахар и лимон, снова довела до кипения, сняла пенку, подождала, пока джем загустеет. Вопреки ожиданиям, варка джема ничуть не утешила — возможно, потому что она-то планировала варить его, пока Ной прыгает в саду на батуте, а не расклеен на фонарных столбах с подписью «Разыскивается». Джоанна едва удержалась, чтобы не выбежать снова на улицу и не сорвать со столбов все плакаты, которые удастся отыскать. Она уставилась в окно, не в силах отделаться от мыслей об Алистере. Это никакая не паранойя. Она точно знала, что он поехал не к Филу. Кирсти предупреждала — ему нельзя доверять. Не очень-то хороший фундамент для семейной жизни, — знать, как он мастерски врет. Джоанна тогда страшно рассердилась на подругу: почему не дать бедняге — главной любви всей ее жизни! — шанса исправиться? Они долго не общались и стали понемногу налаживать дружбу только после того, как Джоанна сообщила, что беременна. И все равно Кирсти он не нравился, это было очевидно. Она старалась навещать подругу только в те дни, когда Алистер уезжал на конференции («Чтобы ты доставалась мне одной!»), и никогда не упускала случая поддеть Джоанну: «Ты доверяешь ему, когда он вот так уезжает? / Вы много смеетесь вдвоем? / Он ведь не думает, что ты бросишь работу, правда? / Как ты полагаешь, он станет тебе помогать с малышом? / Он что, посадил тебя на диету? / Ты счастлива, Джо? Правда счастлива?» Первая ложка джема оказалась горькой, и Джоанне нравилось, что есть его почти больно. Она встала у окна в гостиной и через небольшую щель между шторами смотрела на дерево у дома напротив, поглощая ложку за ложкой и жмурясь от горечи, — пока банка не опустела. Она надеялась почувствовать что-нибудь еще, кроме тошноты, но нет, больше ничего не было. Джоанна легла в постель, и постепенно тошноту вытеснил сон. *