– Да-да, сгодится. Не теленка же перевозить. А машину ты где оставил? – У леса. – А что так далеко? Знаешь, как ухайдакаемся тащить оттуда? Мохнатый покатил тележку, переваливаясь с боку на бок. Ленивая и оптимистичная походка. Рэсэн всегда завидовал этой его походке, не выдававшей ни корысти, ни тревог. Мохнатый не жадничает. И не суетится бездумно из-за того, что у него тут творятся всякие дела. Он просто управляет своим маленьким крематорием, зарабатывает на жизнь. Сжигая трупы, Мохнатый растит двух дочек. Старшая уже и в университет поступила. – Меньше буду есть – дольше продержусь на этой работе. Не бывало такого, чтобы он брался за заказ, который был ему не по душе, только из-за того, что срочно потребовались деньги. И за очень выгодные заказы тоже не хватался. Потому на этом помойном дне, где средняя продолжительность жизни человека слишком коротка, Мохнатый держался уже много лет. Рэсэн открыл багажник. Увидев два черных мешка, Мохнатый спросил удивленно: – Почему два? От Енота я слышал, что будет один. – Человек и собака. – Здесь собака? – спросил Мохнатый, указывая на мешок поменьше. – Нет, человек. Собака в большом. – Что это за псина такая – побольше человека? Как будто не поверив Рэсэну, Мохнатый раскрыл мешок. Внутри лежал старый Санта. Между зубцами разошедшейся молнии проглянул длинный собачий язык. – Мать твою до печенок! Чего только нынче не тащат. А собаку-то нахрена прикончил? За яйца тебя цапнула, что ли? – Просто показалась мне слишком старой, чтобы найти себе нового хозяина, – спокойно ответил Рэсэн. – Вы, господин, без нужды в чужие дела суетесь. Давайте не о собаке думать, а о наших с вами делах беспокоиться. Сейчас наша судьба складывается так, что не до переживаний о псинах, – с чувством сказал Мохнатый. Закрыв молнию, Рэсэн на мгновение замер. И правда, почему он убил пса? В полной растерянности пес стоял подле лежавшего на земле старика. Рэсэн, в спину которого светило солнце, смотрел на собаку. А старый пес смотрел на него. В помутневших карих глазах немало пожившего пса отражалось солнце. Пес не зарычал на Рэсэна, не набросился. Он лишь удивлялся неподвижности хозяина. Рэсэн все смотрел на собаку, слишком она стара, чтобы привыкать к новой жизни. Оседлав верхушку горы, осеннее солнце заливало нежным светом мир вокруг. – Теперь в этом тихом прекрасном лесу нет того, кто станет кормить тебя. И ты слишком старый, чтобы рыскать по сопкам в поисках еды. Понимаешь, о чем я? Пес лишь растерянно смотрел на человека грустными глазами. Рэсэн потрепал старого пса по холке. Вскинул винтовку и выстрелил ему в голову. – Старик, а такой тяжелый, – пропыхтел Мохнатый, пытаясь приподнять мешок. – Говорю же, собака это. Старик в другом мешке, – раздраженно сказал Рэсэн. Мохнатый помотал головой, признавая, что вечно он все путает. – А, ну и тяжела скотина эта мудистая! Погрузив мешок в тележку, Мохнатый привычно осмотрелся вокруг. В два часа ночи окрестности крематория были погружены в тишину. Если подумать, то по-другому и быть не могло. Никто не заявляется в ночи кремировать своего питомца. Перегрузив мешки с трупами в печь, Мохнатый открыл газовый клапан, поджег. Как только огонь ворвался в камеру, черные полиэтиленовые мешки в одну секунду скукожились, точно старая кожа слезла со змеи. Полиэтилен расплавился, открыв тела старика и собаки. Старик лежал на спине, а собака, примостившись рядом, положила голову на живот хозяина. Жар заполнил камеру, сухожилия натянулись, и тела дернулись. От этой картины – старик словно пытался за что-то ухватиться в этом мире – всколыхнулась в Рэсэне какая-то внезапная жалость. Однако тут же исчезла. Через два часа от старика останется лишь пыль. А пыль в этом мире есть только пыль. Рэсэн безучастно смотрел на скрюченный труп старика. Во времена, когда страной правили военные, старик был генералом. Составлял для властей расстрельные списки, а затем являлся в библиотеку к Еноту и на деньги налогоплательщиков заказывал убийства политиков. А сейчас и сам угодил в этот список. Иначе и быть не могло. Хорошие времена рано или поздно, но заканчиваются, и ради самосохранения слабеющая власть вынуждена избавляться от потенциальной угрозы, пусть даже эфемерной. Потому что однажды время опишет круг и ударит в незащищенное место. Когда Рэсэну было одиннадцать, в Собачьей библиотеке появился старик в военной форме. Мундир его производил впечатление. Подойдя к мальчику, старик спросил: – Что читаешь? – Софокла. – Интересно? – У меня нет отца, поэтому мне некого попросить разъяснить. – А где твой отец? – В мусорном ящике у женского монастыря. Генерал, на фуражке которого сверкали две звезды, улыбнулся и потрепал Рэсэна по голове. С того дня прошло более двадцати лет. Мальчик все помнил, а вот старик вряд ли сохранил в памяти ту мимолетную встречу с мальчиком, читающим Софокла. Рэсэн достал сигарету. Мохнатый поднес ему огонь и закурил сам. Вместе с табачным дымом Мохнатый выдал свист. Вышел вперевалку из крематория, чтобы еще раз проверить, нет ли кого поблизости. Рэсэн все смотрел на трупы старика и собаки, соединившиеся в огне в одну горящую груду костей. Многие из тупоголовых заблуждаются, думая, что совершили идеальное убийство, если самолично сожгли труп. Прихватив канистру бензина, едут они на безлюдный пустырь. Однако, вопреки ожиданию, мертвое тело не желает сгорать дотла. Если поджечь мертвеца, на пустыре останется огромный кусок горелого мяса, распространяющий вокруг себя зловоние. И по этому куску мяса криминалисты, изучив зубы и кости, смогут определить возраст, пол, рост, внешность сожженного человека. Чтобы уничтожить труп без следа, нужно поместить его в герметичную печь и более двух часов сжигать при температуре выше тысячи трехсот градусов. А такой температуры достичь можно лишь в печи крематория, в печи для обжига керамики, для производства древесного угля или в металлургической домне. Вот поэтому Мохнатый со своим крематорием для домашних животных и процветает. После сжигания оставшиеся кости нужно раздробить на мелкие осколки. Всего по трем частям тазобедренной кости криминалисты способны определить возраст, пол, рост, а то и способ убийства. Кроме того, нужно разобраться с пеплом и зубами. Из измельченных в пудру костей можно добыть достаточно сведений, дающих ключ к разгадке, а зубы даже пройдя огонь сохраняют информацию о человеке. Зубы следует разбить молотком и для спокойствия растолочь в пыль. Только в таком случае будет невозможно узнать об этой смерти. Рэсэн достал новую сигарету, закурил и посмотрел на часы. Десять минут третьего. С делами покончит и вернется домой лишь под утро. Шею и плечи вдруг свело от усталости. Ночь в дороге, ночь в доме старика и ночь на предприятии Мохнатого. Третью ночь он проводит не дома. У кошек, наверное, закончился весь корм… Рэсэн подумал о двух сиамских кошках, сидящих голодными в темной комнате… Одной он дал имя Пюпитр, а второй – Лампа. Удивительно, но животные соответствовали данным им именам. Пюпитр обожала играть с листами бумаги, а Лампа, любившая смотреть в окно, всегда сидела на подоконнике, слегка вытянув шею и силуэтом напоминая настольную лампу. Вернулся Мохнатый – с бутылкой водки и котелком картошки, сваренной в мундире. Он протянул картофелину Рэсэну. Надо же – снова картошка. Дар старика – шесть картофелин – все еще лежит в машине. Рэсэн был голоден, но отказался. – Не хочешь? Картошка аж из провинции Канвондо, вкуснятина. Мохнатый мотнул головой, не понимая, как можно отказываться от подобного деликатеса, и запихал в рот картофелину целиком. Прожевав, вылил в себя половину небольшой бутылки. – Недавно сжег директора Кима, – сообщил он, довольно отирая рот. – Директора Кима из Пхучжу? – Его самого, из Артели мясников. – Чьих рук дело? – Вроде как Тухо с вьетнамскими парнями провернул все. В последнее время на вьетнамцев ух какой спрос. Уж больно дешевы, собаки. Да если бы только на вьетнамцев. И китайцы при делах. И перебежчики из Северной Кореи, и выпускники школ спецназа, даже филиппинцы не скучают. Представляешь, иные берут всего пятьсот тысяч[2] вон за то, чтобы убить человека. Нынче киллеру – ссаки блошиные цена. Вот все и стараются как могут. А что до директора Кима, так я, глядючи, как этот господин гундливый выебывается, давно уже думал, что недолго ему осталось. Рэсэн выпустил длинную струю дыма. Мохнатому нет резона переживать за киллеров, получающих ссаки блошиные в качестве гонорара. Неважно, кто убивает, вьетнамцы или филиппинцы, – чем больше трупов, тем ему выгоднее. Просто болтает, и настроение ему Рэсэн не собирался портить. Мохнатый сжевал еще одну картошку, глотнул водки. Потом заговорил снова: – А знаешь, тут одно необычное дело замутузилось. После того как тело директора Кима сгорело, я вдруг глянь, а в пепле блестит чевой-то, бусинки какие-то. Думаю, что там за мутотень такая? Глянул, а это рингселы[3]. Бусинок этих размером с соевое зернышко я нашел аж тринадцать штук, представляешь? – Ну что за чушь! С чего бы вдруг из тела директора Кима вышли рингселы? – Рэсэн и не подумал скрыть недоверие. – Да я зуб даю! Показать? – Лицо Мохнатого налилось обидой. – Не надо. – Рэсэн махнул рукой – мол, надоела ему болтовня. – Говорю ж, правда взаправдашняя. И мне не верилось. Помнишь, какая кликуха была у этого господина? Директор Окей. Потому как он все без разбору греб себе под жопу. Уж как он хапал все, что видел, как из кожи лез вон, лишь бы выгоды не упустить! Так и кончил. Но как из этого гнилого тела могут выйти рингселы, как… Мать твою до селезенок! Да еще целых тринадцать штук! Я-то думал, что рингселы выходят из человека достойного, постигшего истину, подавившего желания, воздержанного во всем. А тут получается, что эти бусинки – просто как счастливый лотерейный билет. – Это и в самом деле рингселы? – спросил Рэсэн недоверчиво. – Говорю ж, самые что ни на есть взаправдашние! – закричал Мохнатый и передернул мощными плечами для пущей убедительности. – Я показал их монаху Хечхо из монастыря Вольчонам, так он долго-долго рассматривал, стоял и смотрел, вот так заложив руки за спину. А потом, видно, жадность его обуяла, говорит – а продай мне. – Зачем монаху Хечхо понадобились рингселы директора Кима? – А потому что пиздоглист этот до девок слабость имеет, в азартные игры не дурак деньги все спустить, а уж водку жрет кажный день так, что за ушами трещит. Да к тому же и жаден не в меру, поганец мухоебистый. И вечно беспокоится, что люди будут шептаться, если после его кремации рингселов не найдут. А так бы он их заглотил перед смертью, и после его сожжения с десяток бусинок в пепле гарантированы, ловко, да? Рэсэн рассмеялся. Мохнатый запихал в рот картофелину и запил водкой. Видно было, что ему неловко есть в одиночку, он снова протянул картошку Рэсэну. Тот смотрел на картофелину в мясистой ладони Мохнатого, и вдруг ему вспомнились и цветы, и старый пес, и мясо кабана на вертеле в камине, и картошка, укрытая золой, и рассказы старика. Поскольку пришел дорогой гость, то и ты, картошечка, должна хорошо испечься, чтобы гостю вкусно было. В ушах зазвучал монотонный тихий голос старика. Рэсэн подумал, что это от одиночества старик разговаривал со всем, что его окружало. Так же одинока жизнь зимних деревьев, которые стряхнули с себя все листья, и остались у них только голые ветки, похожие на сетку кровеносных сосудов в организме человека. Мохнатый все еще протягивал ему картофелину. Неожиданно Рэсэн ощутил зверский голод, он взял картошку и откусил. Он жевал и молча смотрел на огонь в печи. В тлеющих, подернутых дымом костях уже нельзя было различить, кому они принадлежат, старику или собаке. – Ну что, вкуснятина? – Вкуснятина, – согласился Рэсэн. – Да, кстати. А чего так дорого-то в университете учиться? Ты знаешь, моя старшенькая в университет поступила. Учеба и жилье для нее, комната отдельная, мне в пять трупов вышли. Но где взять-то пять трупов в наши дни? То ли ситуация в экономике такая, что убивать стали меньше, то ли мир в праведность впадает, уж не знаю. И в самом деле, жизнь сейчас совсем не та, что в старые добрые времена. И как в этих условиях выживать таким, как я? Мохнатый скривился, показывая, как тошно ему от этого впавшего в праведность мира. – Подумай о своих дочерях-красавицах и прямо с сегодняшнего дня начни жить честно. Зарабатывай кремацией исключительно животных. – Видишь ли, на животине-то особо не зажируешь. Прежде чем засунуть дохляка в печку, его взвешивают, и деньги платят за вес. А все эти зверушки такие мелкие, смех один. Да чего там говорить! Из прибыли надо вычесть плату за газ, налоги, выложить деньги за электричество, одно, другое, третье, и что остается? Хотел бы я жить в такое время, когда люди будут держать жирафов или слонов. Вот тогда я точно богачом заделаюсь. Мохнатый встряхнул бутылку и вылил в рот остатки водки. Потянулся. На лице его было написано, насколько опротивела ему такая жизнь. – Может, продать? – спросил он неожиданно. – Что продать? – Забыл, что ли? Да рингселы директора Кима. – Ну и продай. Что толку держать их, – ответил Рэсэн раздраженно. – Этот проныра дает триста тысяч вон, но у меня такое ощущение, что зря я с ним связываюсь. Пусть эти бусинки вышли из тела Кима, грязного, как говенная половая тряпка, но все равно – это не просто камешки какие-то, а что-то такое священное. – Да какое там священное. Ерунда все это, – сказал Рэсэн.