Я влетаю в свою гримерную и захлопываю за собой дверь, после чего провожу следующие два часа, выполняя дыхательные упражнение. Все это время я говорю себе, что умолять Холта о сексе в день премьеры – очень неудачная мысль. В половине шестого я начинаю готовиться. Я хочу сделать это быстро, чтобы успеть разнести открытки и подарки по гримерным еще до прихода ребят. Традиционно сложилось, что в день премьеры члены актерского состава и производственной группы дарят друг другу открытки на удачу. К моим открыткам также прилагаются маленькие шоколадки в форме сердец – олицетворение любви, главной темы нашего спектакля. Да, это банально, но я не купаюсь в деньгах, а шоколадки дешевые. Я заканчиваю наносить макияж, расчесываю волосы, затягиваю покрепче свой счастливый шелковый халат, и беру сумку, в которой лежат шоколадки. Я быстро перехожу от одной гримерной к другой, все время сетуя про себя, что так и не придумала как подписать открытку Холта. Все что я пока написала, это «Дорогой Итан». А после, вдохновение покинуло меня. «Удачи на премьере», звучит избито и безлично, а «Пожалуйста, займись со мной сексом» – кажется просто неправильным. Мне нужно придумать что-то нейтральное, но легче сказать, чем сделать. Большинство открыток уже доставлены, когда я подхожу к его гримерной. Я просовываю голову внутрь. В комнате пусто. Действуя быстро, я прокрадываюсь внутрь и подкладываю открытки Коннору и Джеку, говоря себе, что открытку Холта подпишу позже. Когда я поворачиваюсь, чтобы уйти, он появляется в дверном проеме, его лицо скрывается в тени темного коридора. — А для меня открытки нет? — спрашивает он, и что-то в его голосе не так. — Э-э… будет. Я просто еще не подписала. Я направляюсь к двери, но он заходит внутрь, загораживая мне путь. На нем все еще трусико-уничтожитель. Его плечи выглядят потрясающе. Мне хочется укусить их. — Ты подписала открытки всем кроме меня, Тейлор? Я недостаточно хорош, чтобы получить открытку от тебя? Его лицо мрачное и слегка покрыто капельками пота. — Холт? С тобой все нормально? — Милый халатик, — замечает он, глазея на мою грудь. Он дотрагивается до пояса на моей талии. — Под ним что-нибудь есть? — Только мое изысканное, ультрамодное бежевое трико, — говорю я, отстраняя его руку. — Не подглядывай. Ты уже все видел. — Слишком много раз. — Все не так плохо, да? Он снова хватается за пояс. — Ни в том случае, если ты хочешь, чтобы я продолжал игнорировать тебя и твое восхитительное тело. — Он пропускает шелковистую ткань меж своих пальцев. — Я старался так сильно вести себя хорошо и уважительно. Гораздо легче было б не быть таким. Энергия, что отсутствовала между нами всю неделю, вернулась под высоким напряжением. Чрезвычайно притягательная. У меня перехватывает дыхание. — Это ты установил границы. Я хочу в точности того же, что и ты. Он выдыхает, и оборачивая шелковый пояс вокруг своего запястья, придвигается ближе. — Тебе запрещено говорить такие вещи. Его голос напряжен. Руки дрожат. Маленькие капельки пота, выступившие на его лбу, распространились ниже и теперь поблескивают на его шее и плечах. — Серьезно, ты в порядке? — спрашиваю я, когда он сглатывает и морщится. Я едва ли успеваю договорить, когда он хватается за живот, потом отшатывается назад и валится на диван. — Черт. — Холт? После нескольких глубоких вдохов, он откидывает голову назад и закрывает глаза. — Это просто нервы, ясно? Нервы серьезно шалят. — Из-за шоу? — Да, в том числе. Он медленно и спокойно выдыхает. — Мое волнение отражается на состоянии моего желудка. У меня начинаются спазмы и тошнота. Я такой слабак. — Вовсе нет, — говорю я. — Я понимаю, что ты чувствуешь. Он потирает лицо. — Если только у тебя есть отец, который собирается прийти на твой спектакль, только чтобы сказать, что ты попусту растрачиваешь свою жизнь кривляясь на сцене, так что нет… тебе этого не понять. — Твой отец не одобряет твой выбор профессии? — Это еще огромное преуменьшение. — Ох. Он опускает голову и впивается пальцами в волосы. — Это неважно. Я, в любом случае, облажаюсь сегодня и он оттянется по полной, когда скажет: «Я же тебе говорил». — Ты не облажаешься, — говорю я. — Мы были просто ужасны всю неделю. Ты знаешь это не хуже меня. — Не ужасны, а… немного не в себе. — Он стреляет в меня взглядом. — Ладно, мы были отвратительны. Но только потому, что мы так сильно пытаемся отрицать наше влечение, что это влияет на нашу игру. Нельзя закрываться в себе и хотеть, чтобы наши герои выглядели так, словно не могут жить друг без друга. Это невозможно. — И что ты предлагаешь? — спрашивает он. — Повалить тебя на этот жуткий диван, чтобы мы смогли правдоподобно сыграть влюбленных? — Ну, это было бы неплохо… — Тейлор… — Ладно, ладно. Мы не должны поддаваться нашим желаниям вне сцены. Но на сцене? Мы должны позволить нашей связи возникнуть. Больше никакой борьбы. Потому что, когда мы открываемся и впускаем друг друга внутрь, именно в этот момент и творится волшебство. Вид у него скептический. — Только на сцене? По-твоему, будет легко просто включить и выключить это? — Нет, я так не думаю, — говорю я, садясь перед ним на колени, чтобы наши лица были на одном уровне. — Но тут судьба целого актерского состава зависит от нашей собранности, и только мы можем сделать так, чтобы шоу увенчалось успехом. Если мы дадим маху, то потянем за собой всех. Поэтому давай просто покончим с этим, а отрицанием своих чувств ко мне ты еще сможешь заняться на следующей неделе, хорошо? На мгновение мне кажется, что он вот-вот прикоснется к моему лицу. Но вместо этого он пробегается пальцами вниз по передней части моего халата. Мое дыхание сбивается. — Ладно. Твоя взяла. Если я смогу остановить сеансы рвоты каждые пять секунд, я откроюсь тебе. От тона его голоса волосы на моих руках становятся дыбом. — Я знаю несколько методов фокусировки, которые могут тебе помочь, — говорю я, пока он продолжает поглаживать мой халат. — Сначала мне нужно принять душ и приготовиться. — Нет проблем, — говорю я, поднимаясь на ноги. — Я вернусь за полчаса до начала спектакля и когда мы закончим, мы будем так чертовски хорошо сосредоточены, что прижмем наших героев к стенке. Он вздыхает и качает головой. — Что? — спрашиваю я. — Ничего. — Скажи мне. — Я сейчас мысленно представляю, как прижимаю тебя к стенке. Тебе лучше уйти. Я начинаю смеяться, но животный голод в его глазах говорит мне, что он абсолютно серьезен. Он встает, и мое сердце пускается в галоп. Боже. Он собирается сделать это. Он собирается прижать меня к стенке.