— Не-а. Не нужно. Когда мы спускаемся вниз, Элисса и Мэгги уже сидят за столом. Триббл охраняет стул, который по моим догадкам, принадлежит Итану. Клянусь, она насмехается надо мной. — Садитесь, пожалуйста, — говорит Мэгги, указывая на оставшиеся столовые приборы на столе. — Не знаю, как вы, но я умираю от голода. Триббл рычит, когда я сажусь рядом с Холтом, за что он ее тихо поругивает. Когда мама передает ему тарелку с пастой, он откашливается и говорит: — Мам, я… э-э… я хотел рассказать тебе раньше обо мне и Кэсси, но… ну… — Все нормально, милый, — говорит Мэгги и предлагает мне миску салата. — Я уже знала. Холт стреляет обвинительным взглядом в сестру. — Эй, не смотри на меня, — говорит она, оборонительно приподнимая руки. — Я не сказала ни слова — Тогда как она узнала? — Милый, — говорит Мэгги, — когда ты являешься матерью, то легко читаешь эмоции своего ребенка. Мне было очевидно, что ты испытываешь чувства к Кэсси, и я рада, что ты наконец принял их. Я очень счастлива за тебя. Холт выглядит неубежденным, передавая мне салат. — О, и еще, — говорит она, — Джек Эйвери недавно звонил сообщить, что моя ставка, сделанная на прошлой неделе, выгорела. Холт бледнеет и роняет вилку на стол. — Что?! Мэгги стыдливо заламывает руки. — Ну, милый, Элисса рассказала мне о возможности, которую предлагал Джек, а после того, как я видела вас двоих в «Ромео и Джульетте», я посчитала это верным делом. — Мам! Господи! — Дорогой, не злись. Мама нуждалась в новой паре туфель. Он потирает глаза и стонет. Моя нервозная энергия проявляется в виде чрезмерно пронзительного смешка, и когда я неделикатно фыркаю, три удивленных лица поворачиваются ко мне. Четыре, если считать собаку. — Простите, — говорю я, безуспешно стараясь остановиться. — Но это так классно. Мэгги смеется вместе со мной, и Элисса тоже подхватывает. Итан качает головой. — Почему все женщины в моей жизни стремятся мучать меня. Я наклоняюсь и целую его в щеку, за что вознаграждаюсь намеком на улыбку. Оставшееся время застолья проходит быстро, я потрясена удивительными яствами, которые приготовила Мэгги. К тому времени, когда я заканчиваю, я едва ли могу двигаться. Мой бедный, вздувшийся желудок словно находится одновременно и в Аду, и в Раю, и я проклинаю годы, в течение которых мама заставляла меня есть жалкое подобие еды, среди которой нут был священным блюдом, а все вкусное, как например, масло или соль считались смертельным ядом, который нужно избегать во что бы то ни стало. Когда Мэгги подает десерт, она расспрашивает меня обо мне и моей семье, и, хотя я обычно боюсь так открыто о себе рассказывать, она мне не кажется любопытной. Ей просто хочется узнать девушку своего сына. Пару раз я замечаю, как она наблюдает за нашим общением с Холтом, и взгляд у нее такой же оптимистичный, какой появлялся у моей мамы, когда она пыталась сделать из меня вегетарианку. Надеюсь наши отношения с Холтом сложатся лучше, чем мои краткосрочные отношения с соевой индейкой и рисовой кашей. Что касается Холта, мне нравится наблюдать как он взаимодействует со своей мамой и сестрой. Они с Элиссой без умолку ссорятся, но это выглядит добродушно, несмотря на его усилия казаться козлом. А то, как он ведет себя со своей мамой, вызывает во мне все виды сентиментальности. Говорят, что по тому, как мужчина обращается со своей матерью, можно понять, как он будет обращаться с тобой. Если это правда, меня ждет королевское обращение. 20 ОТЧАЯНИЕ Через четыре дня выходные в честь Дня Благодарения заканчиваются, и мы возвращаемся назад в Весчестер. Холт едва успевает открыть дверь моей квартиры, как я набрасываюсь на него и целую, вкладывая в поцелуй все свои чувства. Он удивленно роняет сумку, и мы едва ли не спотыкаемся о нее. — Кэсси, не спеши… — Не говори мне не спешить, — говорю я, толкая его с близкого расстояния на диван. — Четыре дня, Итан. Четыре дня бесконечных ласк, прерванных оргазмов, и семейной драмы. Время, когда надо было не спешить, прошло. А сейчас, пожалуйста, заткнись и поцелуй меня. Что бы он ни собирался ответить, я приглушаю это поцелуем, потом сажусь на него и зарываюсь пальцами в волосы. Он ощущается невероятно. Его вкус изумителен. Это выше моего понимания, как мужчина может быть столь сладок на вкус. Я понимаю, что вышла из-под контроля, но это он делает меня такой. Наши выходные с его семьей прошли очень весело, несмотря на некое напряжение, которое чувствовалось в присутствии его папы. Но само нахождение в непосредственной близости от него двадцать четыре часа в сутки, было сексуальной пыткой. Между прогулками по достопримечательностям с его сестрой и семейными приемами пищи, нам редко удавалось оставаться наедине. А когда все-таки удавалось, он всегда останавливался до того, как мы переходили к самому интересному. Все выходные превратились в один длинный раунд томительных прелюдий, и если он не перестанет прерываться и как можно скорее не даст мне хоть какое-то облегчение, то состоится восстание таких девичьих прелестей, которые он еще не видел. Напряжение во мне натянуто туже, чем последняя подтяжка лица Джейн Фонды36, черт побери! — Снимай рубашку. — Я осыпаю его лицо поцелуями, потом покусывающими движениями спускаюсь вниз по шее, потому что знаю, как сильно его это заводит. — Подожди… Просто… Ох, черт… Я кусаю точку на изгибе его шеи и плеча, и потом жестко присасываюсь. Его бедра так неожиданно подаются вверх, что он едва не сбрасывает меня с колен. — Господи, Кэсси! — Рубашку! Долой! Я хватаюсь за рубашку и сдергиваю ее через голову. Его волосы выглядят так, словно я оглушила его электрошокером. Учитывая то, как сейчас воспламенены мои нейроны, я вполне способна на это. Когда я откидываю его рубашку в сторону, она задевает светильник сбоку от нас и тот падает на пол, разбивая фарфор на кусочки. Он ненадолго отстраняется, чтобы оценить ущерб. — Ты разбила светильник. Я двигаю бедрами. — Замолчи. Светильник не важен. Раздеться, вот что важно. Неумелыми движениями я расстегиваю свою блузку. Он говорит что-то в знак протеста, но я все равно срываю ее с себя. Она приземляется на пол рядом со светильником, оставляя меня в одном только лифчике. Я прислоняюсь своей грудью к его груди и облегченно выдыхаю. Мне хочется зацеловать его всего. Я начинаю с шеи, обнажая соленость и сладость его кожи, и двигаю своими бедрами, чтобы тереться об него. Оххх, он так тверд и идеален. Все части его тела имеют потрясающий вкус, и я задаюсь вопросом, так же ли хороша на вкус та самая часть его тела. При одной лишь мысли об этом, во мне возникает еще большее отчаяние, и мне необходимо получить хоть какое-то облегчение, пока я не вспыхнула пламенем. — Штаны, — говорю я, но звук едва ли похож на слово. Больше напоминает лошадиное рычание. — Что? — Он творит нечто потрясающее с моей грудью. Я едва ли способна сейчас формулировать слова, но все же пытаюсь. — Холт, во имя всего святого, сними свои чертовы штаны! Мой крик шокирует его так что он застывает на месте, и я беру дело в свои руки. Он слабо протестует, пока я вожусь с ремнем, но на данном этапе, все его аргументы уже исчерпаны. Его ремень – один из тех, что состоят из одной только металлической пряжки, которая крепится на застежку или что-то подобное. Я раздосадовано тяну за нее. — Вот дерьмо… — Кэсси… — Как, черт побери, эта штука расстегивается?! — Я хватаюсь за пряжку обеими руками и тяну в попытке разъединить с помощью грубой силы, но ремень не поддается. — Проклятье, Итан, помоги мне! У меня такое ощущение, словно я нахожусь в фильме-катастрофе, и этот ремень выступает в роли айсберга, который вот-вот утопит славный корабль «Оргазм». Его необходимо уничтожить. Наконец, когда пряжка поддается, я издаю тихий победный звук и принимаюсь лихорадочно расстегивать его джинсы. — Я хочу тебя, — говорю я, засовывая руки в его боксеры.