– Так надо, – отвечаю, не желая признаваться, что из-за соседки. – Иди, Агния. Я подожду, пока зайдешь в подъезд. И без охранника сегодня не выходи из дома. – Григорий трогает мою щеку свободной рукой, отчего я млею. Вроде простой жест, но сколько в нем нежности. – Почему нельзя выходить из дома без охранника? – цепляюсь за слова. – Людей Монастырского видели вчера возле твоего офиса. Просто меры предосторожности. Час от часу не легче. Ну ладно. Если на какую-то ситуацию не получается повлиять, остается с ней смириться. Выхожу из машины, слегка растрепанная и уставшая после двух дней «отдыха». Здороваюсь с соседкой и иду к подъезду, уверенная, что меня провожают сейчас две пары глаз. У двери оборачиваюсь. Шахов, как и обещал, ждет, пока я не скроюсь в подъезде, соседка поедает осуждающим взглядом. Тянусь к сумке за ключом, когда меня окликают. Одновременно с этим на телефон приходит сообщение. Последующие события происходят так быстро, что ничего не успеваю. Человек в черной маске замахивается, словно собираясь нанести удар. Я закрываюсь от него ладонями, а через мгновение чувствую нестерпимую боль в кистях. Такой силы, что не могу сдержать громкий стон. Мысли взрывает паника. Кожу жжет, словно ее чем-то разъедает. Падаю на корточки и плачу. – Асенька… Ася… – причитает подбежавшая соседка. – Господи… Кто-нибудь! Помогите!.. Звуки сливаются. Все, что я испытываю в это мгновение, – боль. – Отойдите, – доносится знакомый голос. Не сразу осознаю, что это Шахов. Картинка перед глазами расплывается. В меня чем-то плеснули, какой-то жидкостью, возможно даже кислотой. Это единственное объяснение, почему сейчас так больно. – Черт! – раздается рык Григория. Из последних сил пытаюсь не отключиться. По ощущениям, на руках нет живого места. Ненадолго повисает молчание. После чего я слышу, как Шахов просит кого-то экстренно прислать бригаду врачей. – Потерпи, маленькая. – Он поднимает меня на руки и куда-то несет. – Потерпи, моя девочка. Сейчас станет полегче. Обещаю. Но легче не становится. Только хуже. Глава 22 – Нашли эту мразь? – доносится будто издалека голос Григория. – Через час подъеду, отвези пока ублюдка на базу к Ольховскому. И Армана с собой возьми. Ничего не соображаю, голова плывет. Тела не чувствую. На лице как будто что-то есть, и это причиняет дискомфорт. Хочется снять, но не могу пошевелиться. Воспоминания пробираются в сознание какими-то клочками. Вот я выхожу из машины Шахова, переживаю, что соседка начнет распускать обо мне нелестные слухи и те дойдут до бабушки, затем кто-то окликает и становится очень больно. Никогда не испытывала такой невыносимой боли, как в те мгновения. Я словно была в агонии. Удивительно, что умом не тронулась. Сейчас той боли больше нет, но внутри поселилось непонимание. Кто это со мной сделал и зачем? Ведь я никого не обижала… Пытаюсь пошевелить пальцами – приборы пищат. Григорий поворачивается и смотрит на меня. Приближается к кровати, не спуская глаз. Садится на стул. – Ты как? В его голосе столько участия и мягкости, что становится еще тяжелее. А мне и без того трудно сделать вдох. – Терпимо, – отзываюсь хрипло. Это скорее похоже на стон. Пытаюсь поднять руки. Получается только с одной, на которой нет проводов. Она по локоть в бинтах. На лице, похоже, тоже они. Какой кошмар. – Это была кислота, да? – спрашиваю я, запрещая себе думать о том, что теперь навсегда уродина. Григорий молчит, но я вижу ответ в его глазах. – Кто это сделал? – продолжаю выяснять. – Зачем? Вопросов так много, но еще больше – непонимания. Я же никого не трогала, жила свою жизнь, занималась бизнесом, не желала никому зла… – Скоро станет известно. – Григорий протягивает руку и трогает мой лоб, нежно поглаживая кожу. – Ты почти сутки спала. Что-нибудь болит? Это Монастырский? Скорее всего, он. Больше некому. – Принесешь зеркало? – Лицо почти не пострадало, ты закрыла его руками. А вот им повезло меньше. – Шахов переводит взгляд на мои кисти. – Сейчас ты под сильными обезболивающими, боль не чувствуешь, но на тыльной стороне ладоней нет живого места. Потребуется операция. Как только придешь немного в норму, я все организую. Удивительно, как мир способен перевернуться за какой-то короткий миг. Я не хочу находиться в стенах больницы, не хочу никаких операций. Почему нельзя отмотать время назад, задержаться в другом месте? Только бы не быть сейчас там, где я есть. – Говоришь, спала почти сутки? И ты все это время был со мной? – удивляюсь тому, что Шахов забросил дела. Мы ведь и так провели на отдыхе больше времени, чем он планировал. – Да, был с тобой все это время. – А бабушка? – С ней Захар. Чувствую подвох. Да и знаю я бабушку, она бы была рядом каждую минуту. – С ней все хорошо? – С Анной Иосифовной все в порядке, – сдержанно отвечает Григорий. – Ты меня обманываешь. Шахов хмыкает и отводит глаза. – Ты в реанимации. Здесь нечего делать пожилому человеку со слабым сердцем. Так и есть. Обманывает. – Ладно. Мне нужно уехать. Через несколько часов вернусь. Григорий поднимается на ноги, оставляет у меня на лбу легкий поцелуй и уходит. Хочется плакать от бессилия. Медленно осматриваюсь. Наверное, я и впрямь под какими-то сильными препаратами: реальность воспринимается словно сквозь призму, мысли вялотекущие. Только не эмоции. Их сейчас глушат лекарствами, но я точно знаю, что позже они дадут о себе знать в уродливых сочетаниях, в кошмарах, панических атаках. Как и произошло после смерти Миши. В палате появляется медсестра. Молча проверяет показатели на мониторе, вводит лекарство в капельницу. – Я хочу посмотреть на себя в зеркало, – произношу уверенно. Девушка, бегло взглянув на меня, делает вид, будто не услышала просьбу. – Я хочу посмотреть на себя в зеркало, – повторяю тверже. – Григорий Игоревич запретил. Убито прикрываю глаза. – Мало ли что он запретил! Принесите мне зеркало! И не смейте ему звонить. На лице медсестры появляется озадаченное выражение. Она раздумывает с минуту, а потом выходит из палаты. Возвращается с небольшим зеркалом и садится передо мной. – С руками очень плохо. Особенно с правой кистью. Она больше пострадала. Но вы сейчас находитесь в лучшем ожоговом центре. Врачи обязательно все исправят. – На подбородке и щеках повязки. Ничего не видно. Там серьезные ожоги? – Глаза не пострадали, это большое везение, чудо. Когда вы поступили, на вас была водолазка и куртка. Григорий Игоревич оперативно собрал бригаду врачей, было много шума. Все могло быть в разы хуже… Шумно сглатываю, продолжая рассматривать свое отражение. Из-за ощущения стянутости на лице казалось, что я безнадежно изуродована, но это не так. Медсестра убирает зеркало, и я прикрываю глаза, фильтруя поступившую информацию. В мыслях сумбур.