— Баскетболист из тебя хреновый, — прокомментировал бросок Голиков, глядя на опрокинутую корзину и ускакавший плод. Он покачал головой и пошел устранять последствия неумелого броска. Я остался один на один с тяжелыми мыслями, чувствуя себя хуже некуда. И жизнь, и работа разом повернулись ко мне неприглядной стороной. Мои руки долго не прикасались к клавиатуре, и дисплей погас. В черном зеркале монитора отражалось мое огрубевшее лицо и потемневшие контуры кабинета, словно я сам и мир вокруг попали в мрачное зазеркалье. Смотреть в жуткую черноту было невыносимо. Я ударил по клавишам, ввел пароль в появившемся на мониторе окошке и раскрыл таблицы движения средств по счетам. Надо делать хоть что-то, лишь бы не оставаться один на один с гнетущими мыслями. Моя зрительная память отлично запоминала числа, все-таки я математик по образованию, а не поэт. Поток чисел, за которыми стояли денежные суммы, затягивал меня в головоломную воронку, заставляя их сравнивать и анализировать. Спустя час, я нашел целый ряд сомнительных операций. — Опять какая-то ерунда. Что-то не так, — бурчал я, копируя суммы и номера счетов в отдельный файл. — Ну что еще? — высказал недовольство Голиков, с сомнением покосившись на меня. Пришлось распечатать таблицу и разъяснить: — Смотри. В суточных выписках эти переводы есть, а в отчете за месяц отсутствуют. Олег оттолкнул свое кресло на колесиках и подошел ко мне. Его взгляд был колючим и ироничным одновременно. Голиков пощелкал пальцами около моих ушей, словно будил заснувшего. — Эй, идеалист, проснись! Ты думаешь: чем мы зарабатываем? Депозиты-кредиты? С ними легко прогореть. Мы не Сбербанк, которому все доверяют. Радкевич выбрал другую нишу для бизнеса. — Взять деньги и смыться? — До этого еще не дошло. Наш банк оказывает услуги особого рода. — Какие же? — Если в двух словах, то криминалу надо отмыть деньги, чиновникам обналичить откаты и спрятать их в офшоре. Есть спрос — будет предложение. — Обналичить и спрятать. — Наконец дошло. Меня распирала обида: — Я месяцами работаю над программами, ставлю преграды для мелких мошенников, а тут… — Да что с тобой? — начал раздражаться Олег. — Ты не такой как всегда. — Кое-что случилось. — Что же? Мне не хотелось говорить про дочь, для чужого человека это лишь любопытная информация, а для меня непрестанная боль. И я хлопнул ладонью по сомнительной таблице: — Вот это! Голиков хмуро вглядывался в мое лицо, словно видел впервые. Я с вызовом ответил на его невысказанный вопрос: — Что, не нравлюсь? — Забудь. Олег выдернул из-под моей руки страницу с номерами счетов, вернулся к своему столу и сосредоточенно захрустел яблоком. Даже его спина выражала презрение. Швырнув огрызок, словно окурок, Голиков вышел из кабинета. «Заложит», — равнодушно подумал я. Спустя двадцать минут я внутренне усмехнулся своей прозорливости — меня вызвали к Радкевичу. Путь к директорскому кабинету не занял много времени — только подняться на этаж выше. — А, это ты, Юра. Заходи, — нарочито дружески приветствовал меня владелец банка. Радкевич не предложил мне сесть, а сам вышел из-за стола навстречу. Он был немного старше меня. Я знал, что первоначальное состояние он сколотил на торговле левым алкоголем. Рискованный бизнес закалил его характер, придал уверенности, но расшатал нервы. В последние годы Борис Михайлович Радкевич сосредоточился на банковском деле, менее прибыльном, зато респектабельном и комфортном. Теперь он мог уделять много времени своей главной страсти — породистым лошадям. Говорили, он владеет конюшней где-то за городом. Выражение лица банкира легко менялось в зависимости от обстоятельств. Он привык повелевать подчиненными и выражать сдержанное уважение сильным мира сего. Глядя на босса, я еще раз убедился, на кого стремится быть похожим Голиков. Престижные костюмы, обувь, часы, автомобиль — только у Радкевича все настоящее и обновляется чаще. На стенах просторного кабинета были развешаны стильные черно-белые фотографии лошадей, напечатанные на ткани. — Красивые животные. — Радкевич остановился у одной из рамок. — Лошадей любят и ценят, создают им условия, которым могут позавидовать многие двуногие. Радкевич улыбнулся собственному каламбуру, перевел взгляд на меня и помрачнел. — Но у каждого жеребца, даже самого распрекрасного и дорогого, есть свой хозяин. Хозяин решает, кого — под седло, а кого — в упряжку. Я не знал, что ответить. Босс выждал паузу и указал на соседний снимок: — Посмотри, какая выразительная тройка. Чудо животные. Чувствуется мощь, стремительность, они действуют, как единое целое. А вот эта маленькая деталь сбоку от глаз — это шоры. Полезная штука, конь смотрит только вперед, не отвлекается на постороннее. Если надо повернуть, кучер подскажет ему направление ударом кнута. Ты понимаешь, о чем я? Я уже понимал, однако ответил: — Мне больше нравятся лошадиные силы под капотом. Взгляд Радкевича похолодел. — Ты хороший специалист, Юра. Я тебя ценю и создаю условия. Разве не так? Я вынужден был кивнуть. Мои кредиты на новый дом и машину были оформлены по его распоряжению. Да и с зарплатой он не обижал. Радкевич сдержанно улыбнулся и похлопал меня по плечу. — Вот мой совет. Занимайся своим делом и не смотри по сторонам. — Радкевич вынул из кармана листок с моей таблицей сомнительных сумм и демонстративно разорвал его на мелкие клочки. — Мы друг друга поняли? Я снова кивнул. — И вот еще что, — напоследок пожурил Радкевич, — не забывай одевать свежую рубашку по утрам. Это улучшает настроение и тебе и окружающим. Как легко давать советы. Если бы этот рецепт работал, я бы менял рубашки каждый час. 3 Вечером я вошел в свой дом словно провинившийся школьник, скрывающий двойку от родителей. Я двигался скованно, старался не встретиться с супругой взглядом, изображал усталость. После вчерашнего бардака гостиная и кухня предстали в идеальном порядке. Катя славно потрудилась, разбирая коробки, и я позавидовал — ей было чем заняться. — Наконец. Почему так долго? — встретила меня на кухне озабоченная супруга. Она вытерла руки, смахнула со лба прядь волос и убавила пультом громкость телевизора. — И Юля шифруется. Я ей несколько раз звонила, а она сообщения в ответ присылает. — Что пишет? — спросил я и ужаснулся фальши своего голоса. Но Катя не обратила внимания. Одной рукой она подцепила телефон со стола, другой небрежно качнула пальцами в направлении плиты: — Я уже поужинала, ты сам положи себе сколько хочешь. Она набрала номер дочери, напряглась в ожидании, гладкий лоб прорезала морщинка тревоги. Неожиданно вместе с гудками она услышала ответную трель из кармана моих брюк. Ее правая бровь взметнулась вверх, вопросительный взгляд уперся в мое смущенное лицо. Вот я растяпа! Забыл отключить звук! Делать было нечего, я склонил голову и выложил на стол белый смартфон, который мы недавно подарили Юле на день рождения. Пришлось признаться: — Юля не может говорить. И сообщения тебе посылал я. После работы я снова заезжал в больницу. Дочь пришла в сознание, была напичкана обезболивающими, а ее чарующие глаза, которые так обожали фотографы, постарели на десять лет. И самое ужасное — вместо волнующей поволоки в них поселилось темное отчаяние. — Кто это сделал? — подавив ком в горле, спросил я у Юли. Говорить или качнуть головой она не могла, лишь беспомощной хлопнула веками: не знаю. И заплакала. Я сжал руку дочери и тоже не смог сдержать слез. Я не знал, как ее утешить, дрожь в моем голосе и беспомощный вид только расстроили бы ее. — Держись, — выдавил я, и был благодарен медсестре, выпроводившей меня из палаты. Узнав телефон дочери в моей руке, Катя медленно опустилась на стул. Ее сузившийся взгляд прощупывал меня так, словно под привычной одеждой прятался незнакомый человек. — В чем дело? — спросила она. Я мучительно подбирал слова: — Все в порядке. Почти. Самое худшее уже позади. Наша Юля в больнице, но ты не волнуйся. — Что случилось? — настаивала жена.