– Скорее всего есть и третий человек с таким же письмом, – зевнул сыщик. – И четвертый… Поэтому больше чем по пять тысяч в одни руки не дают. А то никаких денег не хватит. – Послушайте, Алексей Николаевич, – решился наконец жандарм. – Давайте не конкурировать, а сотрудничать. Хотите, я расскажу вам, что узнал за последние дни? Честно открою карты. А потом вы мне свои, а? – Попробуем, – ответил сыщик, думая про себя, что карты у жандармов обычно крапленые. – Начинайте. – Я выяснил важнейшую вещь. Послушайте! – Ротмистр слизнул пену с усов. – Икона никуда не делась! Она не была украдена! – Да вы что? – Совершенно точно вам говорю. Оказывается, игуменья Маргарита не так глупа. Ее беспокоило, что чудодейственный образ плохо охраняется. И Маргарита придумала одну хитрость. Каждый вечер, перед тем как запереть собор, она собственноручно подменяла икону копией. А оригинал относила в свою келью. Вот. Прогнаевский выдохнул и посмотрел на сыщика – как тот отнесется? Лыков молча ждал продолжения. – Вы что, не поняли? Я сказал, что образ никто не крал, похитили копию! – А как она это делала? Жандарм начал горячиться: – Просто меняла, и все. Что значит как? Я не понимаю вопроса. – Ну вот икона. Представили? Поверх нее одна на другой две ризы. А сама она помещена в киот. И как подменить? – Я же вам объясняю: раз – и готово. Настоящую икону вынула из киота, потом сняла с нее ризы и облекла в них копию. И поставила эту подделку обратно. Чего тут непонятно? – Пусть так. И где сейчас хранится чудотворный образ? Прогнаевский широко улыбнулся: – Это самый удивительный ход мудрой женщины! Святой образ находится на Арском кладбище, в церкви Ярославских чудотворцев. Святых благоверных князей Федора и чад его Давыда и Константина. Стоит себе спокойно справа от иконостаса. Я внимательно разглядел – это он! Нет никаких сомнений. Ну, как вам моя новость? Теперь давайте вы, ваша очередь выкладывать. – Погодите, – отмахнулся сыщик. – Значит, вы это хотите продать императрице? – Не продать, а сообщить. Лыков начал вещать загробным голосом: – Игуменья вечером приходит в собор… Она тащит с собой целый мешок. В нем поддельный образ, клещи, молоток, пузырек с клеем… – Зачем клещи? Какой молоток? – опешил жандарм. – Сейчас поймете. Игуменья оглядывается – не видит ли кто ее? Потом начинает манипуляции с киотом. Он тяжелый, весь отделан серебром. Вынув икону, матушка начинает сдирать с нее сначала серебряную ризу с бриллиантами, потом золотую с жемчугами… Для этого она клещами выдергивает гвоздики крепления. Жемчужины так и сыплются на пол. Как это было, например, в саду Попрядухина. Матушка не обращает на это никакого внимания и продолжает орудовать. Распарывает бархатное облачение… Потом отдирает рыбий клей со святых ликов[33]. Подменила наконец! После этого хитрющая монахиня заново обшивает бархатом копию, откусывая нитки зубами. Вставляет ее в ризы в одну за другой и молотком забивает гвозди на место. Затем открывает пузырек и мажет слюду клеем… И так триста шестьдесят пять раз в году? Да она одним только клеем погубит трехсотлетнюю живопись за неделю. А молотком разобьет образ в щепки. И это вы преподносите мне как открытие? Ротмистр, вы за дурака меня держите?! Прогнаевский оттолкнул кружку и вскочил: – Я… вы… Схватил со стола шляпу и был таков. А сыщик посмеялся и заказал еще жигулевского. Глава 10 Сайтани показывает клыки Дознание Лыкова приостановилось. Азвестопуло то ли еще не доехал до старика Янковского, то ли не мог его отыскать. Без показаний поляка Алексей Николаевич застрял. Он попытался сделать хоть что-то. Опять допросил Шиллинга и Оберюхтина, и по одиночке, и на пару. Поручил Делекторскому как уроженцу Казани проверить купцов-староверов: вдруг их окружение что-то сболтнет? Велел полицмейстеру ориентировать агентуру в тюрьмах и выяснить, что слышно про кражу иконы? В тюрьме, как известно, всегда все знают. Сам питерец тряс главных скупщиков краденого – где образ? кто мог его купить? Барыги только разводили руками: тут нужен миллионщик, у нас такие не водятся. Ситуация представлялась безнадежной. Все изменилось 10 сентября, когда в один день и даже в один час из-под следствия сбежали Вареха и Шипов. Главарь содержался в помещении Второй части. В полдень он сломал решетку на окне и выбрался во двор. Там спокойно прошел мимо караульного и оказался на свободе. В тот момент, когда Вареха шагал по Правой набережной Булака, его опознал городовой Васин. Он участвовал в аресте банды и запомнил атамана. Увидев его гуляющим по улице, служивый сразу догадался, в чем дело, и попытался задержать беглеца. Вареха выхватил револьвер и выстрелом в упор тяжело ранил городового в шею. После чего перебежал на другую сторону протоки и скрылся в окрестностях Сенной площади. В это же время дерзкий побег из губернской тюрьмы совершил Терентий Шипов. Он тоже перепилил решетку и вылез на крышу. Разобрал кровельные листы, спустился на чердак и по нему прошел к дальнему концу корпуса. Оттуда через слуховое окно перебрался на стену, спрыгнул с нее и оказался на Поперечно-Казанской улице. А затем благополучно исчез. Все эти новости Лыков узнал от полицмейстера. Тот вызвал командированного в управление и там огорошил. Сыщик сразу спросил: – А другие два? Бухаров с Оберюхтиным, что они? – Бухаров сидит в пересыльной. А Оберюхтин – это Героев? Тот за стенкой, в помещении Первой части. На этих словах в кабинет ворвался растрепанный Ловейко и объявил жалким голосом: – Господа, еще несчастье! Бухарова нашли мертвым в камере. Отравлен. Пристав не успел еще докончить фразу, как Лыков сорвался с места. Хорошо, что он распорядился содержать обратника на Воскресенской – бежать пришлось недалеко, в соседний флигель. Алексей Николаевич ворвался в камеру и увидел, что Оберюхтин подносит ложку ко рту. А перед ним стоит оловянная миска с кашей. Одним ударом питерец выбил ложку из рук арестанта. Тот опешил: – Вы чего, ваше высокоблагородие?! – Ты сколько этой каши съел? – Да едва притронулся. – Еда может быть отравлена. – Будет вам, Алексей Николаич, – усмехнулся «иван». – Чай, я не мужик какой, а тертый деловик. Такими шутками меня не проймете. – Дурак ты, Иона, хоть и тертый. Вареха с Шиповым сбежали час назад. Одновременно из разных мест. Кто-то передал им пилки, пузырьки с глицерином[34] и оружие. А Бухарова отравили. Бандит задумался и вдруг икнул: – Ой! Секунду-другую сыщик и уголовный смотрели друг на друга. А потом Оберюхтина стало рвать. Его выворачивало наизнанку, приступы тошноты все усиливались. Сыщик вызвал фельдшера, и тот начал делать арестанту промывание желудка. В какой-то момент Лыкову показалось, что Иона вот-вот кончится, так он был плох. Но бандит оправился. Когда, бледный и ослабевший, он смог говорить, то первым делом потребовал: – Покажите мне Бухарова. Алексей Николаевич сначала не сообразил: – Зачем он тебе? В мертвецкой лежит, жмурик жмуриком. Но Оберюхтин настаивал: – Покажите. Тут до сыщика дошло, и он рассмеялся: – Иона, ты думаешь, это уловка с моей стороны? Чуть-чуть отравить, потом откачать, чтобы ты заговорил с обиды? «Иван» мрачно кивнул: – Вы, легавые, на все способны. – Ну ладно. Идти можешь? – Лучше завтра. А покуда я помолчу. – Хорошо. Я помещу городового в камеру, а еду тебе станет носить из буфета околоточный надзиратель Делекторский. Которому ты чуть дыру в груди не проделал. К другой пище не прикасайся! На следующий день они втроем приехали в военный госпиталь. Иона спустился в морг, посмотрел на труп товарища. Потом прочитал заключение доктора Онкеля: отравление большой дозой цианида. Лыков не удовлетворился этим и повел бандита к доктору. Тот как раз перебинтовывал Васину шею. – Вот человек, которого твой атаман ранил при побеге. Васин, расскажи, как дело было. Городовой с трудом изложил. «Иван» сделался мрачнее тучи – понял, что сыщик не врет. – Вон как, Алексей Николаич, – пробормотал он со злостью. – Приговорили, значит, меня. – Кто, Вареха? – уточнил Делекторский.