– Благодарю. Я предполагал нечто подобное. А теперь разрешите откланяться. Очень рад знакомству с таким интересным человеком. Когда привезу из дома журналы с вашими статьями – подпишете? – С удовольствием. Нас, графоманов, хлебом не корми, дай подписать. Если какой-нибудь сочинитель скажет вам, Алексей Николаевич, что ему надоели читатели, что он устал давать им автографы, – не верьте. Кокетничает. И еще, передайте от меня привет барону Таубе. Я читал в свое время в газетах, что ему оторвало руку в войне с японцами. Как он после такого? – Преподает в Николаевской академии, корпит над очередным учебником по военной статистике. Старается жить как ни в чем не бывало. Собеседники дружески расстались. Догадка Люпперсольского была хороша. Ашиновская экспедиция 1889 года! Как же это не пришло в голову сыщику раньше? С той поры минуло уже семнадцать лет. Вязальщикову сейчас около сорока. Может быть, вполне может быть… Алексей Николаевич пошел на телеграф и отстучал депешу генерал-майору Таубе: «Ты на месте? Могу приехать через два дня?» Еще он дал телеграмму в Горный Зерентуй, начальнику Нерчинской каторги. В ней коллежский советник просил выслать в Казань все сведения о сбежавшем канцеляристе Вязальщикове. Формуляр, образцы почерка, а лучше всего фотокарточку. Вдруг такая имеется? Шансов на успех было немного. Наверняка Сайтани перед побегом стер все следы, уничтожил бумаги. Лыков беспокоил нерчинцев скорее для очистки совести. Выйдя на улицу, сыщик задумался. Как убить время до вечера? Идти помогать казанцам? Неохота. Пусть они покажут себя. Любовницы беглых каторжников знают много такого, что будет полезно сыщику. Но извлечь эти сведения – дело техники. Васильев и его люди должны справиться и без советчика. И питерец решил дать себе отдых. Он доехал до Среднего Кабана и сел там на пароходик. Их на озере было два, суденышки каждый час возили желающих на дальний конец, в сад «Аркадия». Лыков много слышал о саде, пришло время изучить его. Ничего себе оказалось местечко. Злачное, веселое, располагающее к флирту и пьяному разгулу. Тут и там проститутки предлагали себя одиноким мужчинам. Лыков вспомнил слова полицмейстера, что две трети из них больны венерией, и шарахался от сильфид, как черт от ладана. Зато сходил в летний театр, посмотрел бесстыжую пьеску «Проводник спальных вагонов». Откушал во вполне приличном ресторане, послушал духовой оркестр Ветлужского резервного батальона. Дал солдатикам рубль, и те сыграли по его просьбе несколько старых кавказских военных песен. Коллежский советник совсем раскис: растрогался, чуть слезу не пустил, старый дурень… Но взял себя в руки. Бабу, что ли, найти? Он теперь вдовец, греха в том нет… Ольга не узнает. А если бы и узнала? Она ведь не жена. Ольга Дмитриевна Оконишникова была подруга Лыкова. Тридцатипятилетняя разводка проживала в скромной квартире доходного дома на Большой Ружейной. Сыщик встретил ее весной, когда хотелось женского тепла и внимания. Познакомились два свободных человека в буфете Мариинского театра. И на удивление быстро сошлись. Алексея Николаевича эта быстрота сначала удивила и даже покоробила. Но потом Ольга рассказала свою историю, и стало понятнее. Она была дочерью ростовского купца средней руки. Ростов-на-Дону вырос в настоящий город недавно, и общество в нем еще не устоялось. И отец выдал дочку замуж за проходимца. Когда это выяснилось, было уже поздно: супруг отказался дать развод. Оконишников представлял из себя деспота провинциального разлива – наглый, властный, неумный. Но законы в России на стороне мужчин. Ольге ради свободы пришлось принять на себя вину в прелюбодеянии, которого она на самом деле не совершала. И откупиться от негодяя приданым. Теперь ей, как уличенной в грехе, запрещалось вторично выходить замуж. И детей не было. Женщина уехала в столицу, где скромно жила на проценты с небольшого капитала, доставшегося от отца. Ей очень хотелось иметь семью. Или хотя бы порядочного человека возле себя. Когда подвернулся немолодой вдовец, Ольга Дмитриевна сделала все, чтобы удержать его. Лыков открывался ей медленно, он не спешил брать на себя какие-либо обязательства. Но замечал, что ему уже хочется видеть подругу почаще. Как пойдет дальше, Алексей Николаевич старался не думать. Но нет-нет да вспоминал старую пословицу про коготок. Который ежели увяз, так всей птичке пропасть… Вечером сыщик явился в управление полиции, но застал там лишь одну Анну Порфирьевну. Ее муж был на облаве, полицмейстер – тоже. Казанцы все надеялись поймать сбежавших обратников. Письмоводительница интересничала, строила столичному полковнику глазки, но как бы шутя, не переходя границы приличия. Выпив с милой дамочкой чаю, питерец отправился к себе в номера. Все произошло в долю секунды. Он поднялся в комнату, закрыл за собой дверь. Начал снимать сюртук и вдруг почувствовал, что рядом кто-то есть. Лыков успел сделать только одно движение, но самое важное: он закрыл горло левой рукой, выставив вперед локоть. Что-то блеснуло в темноте, и руку обожгла резкая боль. Не мешкая, Алексей Николаевич наугад двинул правой. Соперник кувыркнулся через голову, вскочил и опрометью, мимо сыщика, скользнул в дверь. Тот и не думал преследовать: рука адски болела, из нее хлестала кровь. Зажав рану, Лыков побежал на стойку. Через час, перевязанный и пахнущий йодом, коллежский советник опять пил чай в обществе Анны Порфирьевны. Только на этот раз рядом сидели и пристав, и полицмейстер. Они уже осмотрели рану и одинаково поцокали языками. Длинный кривой рисунок, глубоко проникающий разрез – все указывало на знакомый почерк. Те самые африканские браслеты! Успев прикрыться, питерец спас себе жизнь. И даже огрызнулся, так что убийца счел за лучшее сбежать. – Ну вы и хват, Алексей Николаевич, – уважительно констатировал полицмейстер. – От такого зверюги отбились. В темноте, неожиданно… Я бы уже остывал в морге. Бр-р! – Нападение указывает, что Вязальщиков в курсе всего, – веско объявила Анна Порфирьевна. – Он нанес удар по руководителю. Хотел обезглавить дознание. Мужчины переглянулись и кивнули: верно. Губернский секретарь предложил: – Надо приставить к Алексею Николаевичу охрану. – Валентин Семенович прав, – тут же согласился Васильев. – Но я предлагаю вам еще кое-что. А именно – переехать сюда и поселиться у меня. Так будет безопаснее. – У тебя, Леша, пятеро детей, – возразил пристав. – Мы заберем Алексея Николаевича к себе. Правда, Аннушка? Жена смотрела на сыщика застывшим взглядом и откликнулась не сразу. – Что? Ах да, конечно. Я сижу и думаю: что за служба у вас такая, у мужчин. Некоторое время назад мы с Алексеем Николаевичем пили чай в этой же комнате, за этим же столом. А потом его чуть не убили… – Будет вам, Анна Порфирьевна, – сказал питерец. – Меня уже столько раз чуть не убили. Со счету сбился. А вот им! Он едва не показал неприличный жест, но удержался. – И этот резчик по горлам… Он мне еще попадется, и я с ним поквитаюсь. А переехать к вам я готов. Завтра и сварганим. Утром питерец действительно переехал на Воскресенскую, 16, и поселился у Ловейко. Ему отвели комнату окнами на пожарный двор, где рослые мужики в блестящих касках раскатывали длинные шланги. Зато безопасно. Коллежский советник отослал в Петербург Иону Оберюхтина, а вскоре получил ответ от барона Таубе. Тот сообщал, что на месте, никуда не собирается и готов встретиться. Посокрушавшись, что телеграмма запоздала – он мог бы выехать в столицу вместе с конвоем и лично сдать «ивана» на Шпалерную, – сыщик поспешил на вокзал. И вечером отправился в Петербург. Перед этим Алексей Николаевич телеграфировал во Владивосток Азвестопуло. Он приказал своему помощнику срочно катить в столицу. Янковского может расспросить и тамошний полицмейстер. А ниточку, что тянется из восемьдесят девятого года, лучше разматывать вдвоем. Глядишь, откроется такое, что сразу поставит все на места. Он серьезно относился к своему противнику и ночью был настороже. В уборную ходил с «маузером», а дверь не только закрыл на задвижку, но еще и подпер чемоданом. Обошлось. Алексей Николаевич благополучно прибыл в Нижний Новгород и уже посмеялся над своими страхами. Но на Московском вокзале его перехватили здешние сыскные. Оказалось, что Оберюхтин до Нижнего не доехал. На перегоне Пильна – Арзамас и он, и трое конвойных были убиты. Их расстреляли в купе в упор из револьверов. Судя по описанию, это сделали Вареха с Шиповым. Лыков лишился важнейшего свидетеля, который знал Вязальщикова в лицо… В Петербурге коллежский советник первым делом явился к Трусевичу и доложил о своих открытиях. Новость, что чудотворная икона цела и до сих пор не нашла покупателя, поразила Максимилиана Ивановича. Однако что с того? Где она? Удастся ли выполнить приказ государыни? Директор телефонировал Столыпину. Тот был занят и назначил встречу на половину первого ночи. После страшного взрыва на Аптекарском острове премьер поселился в запасном корпусе Зимнего дворца. Впереди у сыщика был целый день, и он поехал в академию к барону. Глава 12 Абиссинские тайны Таубе встретил друга напускным брюзжанием: – Что у тебя на этот раз? Конской колбасы привез? – Нет. – Чего же заявился? – Ты и не заказывал никакой колбасы. – Сам бы мог догадаться. Мы, кавалеристы, любим лошадей. Во всех смыслах. – Шутник-недоучка… Тебе привет от господина Люпперсольского. – От Бориса Андреевича? Где ты с ним встретился? Он вечно скитается, неугомонный. – Твой приятель сейчас в Казани, преподает географию в институте благородных девиц. – Не может быть! Он же там всех девиц… Как бы помягче сказать… – Есть такое дело. Директриса по секрету призналась мне, что год ему еще дослужить дадут, а потом попросят. Больно по этому красавцу барышни сохнут. Далеко ли до греха? Да и сама директриса, кажется, к нему не равнодушна. Друзья посмеялись, затем генерал-майор предложил: – Приезжай к нам вечером, Лидия будет рада. Постелем тебе в гостиной. – Не могу, в половине первого ночи встречаюсь со Столыпиным. – Это все из-за чудотворной иконы? Перед отъездом Алексей Николаевич заходил к барону в гости и рассказал о поручении государыни. – Да. Там сейчас все перемешалось… И он последовательно изложил весь ход дознания. Генерал почесал переносицу и повторил слова зауряд-прапорщика: – В огороде бузина, в Киеве дядька. Где тут связь? – Сам характер ранений указывает на то, что это дело рук одного человека. Просто он из Африки перебрался в Уссурийский край, потом в Забайкалье, а теперь сидит в Казани. И чудотворная икона при нем. – Заковыристо как-то. – В жизни всякое бывает. Оружие-то Вязальщиков продает не куда-нибудь, а в Абиссинию. Он, точно он. Расскажи мне про миссию поручика Леонтьева. Что там случилось? – Ты прав, – ответил Виктор Рейнгольдович, – случилось. Очень неприятная история вышла. Я имел из-за нее объяснение с молодым государем. Только учти, что это служебная тайна. – Давай свою тайну. Мало ли я их уже знаю? Тайной больше… – Надо начинать издалека, от Адама и Евы. Точнее, от несчастной экспедиции Ашинова. Потому что первым в петербургских гостиных об этой африканской стране заговорил он. Таубе откинулся на спинку стула и даже прикрыл веки, как былинный сказитель. Его друг прищурился, надеясь, что возможно, сейчас он углядит конец ниточки. Ведь ашиновские дела сыщик уже вспоминал. Не тогда ли все началось? – Ты знаешь, что он был за человек? – Нет. Газеты писали разное. Сначала, что распространитель христианства и первопроходец. Потом – что авантюрист и мошенник. Скажи ты, кем он был. Генерал вздохнул и начал: – Николай Иванович Ашинов – сын царицынского мещанина. А сам себя называл вольным казаком. Лжец, балабол и нечистоплотная личность, вот кто он был. Но добрался до самых верхов. Ему помогали в разное время и вождь славянофилов Аксаков, и всесильный журналист Катков, и еще более могущественный Победоносцев. Я встречался с Ашиновым дважды и сразу понял его гнилую натуру. Но поделать ничего не мог. Такие союзники! Мещанин ходил в черкеске с кинжалом и нес всякую чушь. Однако его фантазии совпали с желаниями многих близких к государю лиц. И меня не послушали. – Так это ты готовил экспедицию Ашинова? – поразился сыщик. – Нет, слава богу, – ответил Таубе. – Военно-ученый комитет стоял в стороне от нее. Я лишь пытался открыть всем глаза на мошенника, но тщетно. Сначала он обаял Победоносцева. Дело в том, что Константин Петрович мечтал о миссионерских подвигах своего ведомства. Неофитов все меньше, но хочется войти в историю. А тут такой масштаб! Наши безграмотные попы решили отчего-то, что абиссинская церковь сродни православной. А это вовсе не так. – Газеты талдычили, что у нас одна вера, – припомнил Алексей Николаевич. – Повторяю: это от глупости и безграмотности. Эфиопская церковь является монофизитской. – Я сыщик, а не протодьякон. Поясни. – Монофизитство, оно же евтихианство – течение в христианстве, известное с пятого века. Его сторонники отрицают человеческую природу Христа и оставляют только божественную. Не будем лезть в детали, они тебе не нужны. Коротко говоря, учение архимандрита Евтихия было осуждено всеми ветвями христианства как ересь. Но кое-где его приверженцы остались, в том числе и в Эфиопии, или Абиссинии. – А в чем, кстати, разница? – не унимался сыщик. – Почему у одной страны два названия? Виктор Рейнгольдович отмахнулся: