Люпперсольский разочарованно вздохнул: – Эх. Никак мне с ним не поквитаться… – Только есть одно но, Борис Андреевич. Вы сказали, что у Вацлава был сильный польский акцент. Верно я помню? – Верно. Поляка не спрячешь, все они шепелявые. – А у лже-Иванова никакого акцента не было. Что же выходит, это два разных человека? – развел руками Лыков. – Возможно, пан Вацлав нарочно изображал передо мной польский говор, – предположил собеседник. – Заметал следы, так сказать. – Возможно. Но как-то уж чересчур хитро. Прощаясь, сыщик вынул два номера журнала «Вокруг света» с очерками Люпперсольского, привезенные из дома. И попросил подписать их. Тот охотно согласился и начертал: «Алексею Николаевичу Лыкову от автора на добрую память». Вечером в кабинете полицмейстера состоялось совещание. Лыков сообщил о своей беседе с командующим. Ясно, что улик против воров в погонах нет, никто не позволит их арестовать и начать дознание. Требуется усилить аргументацию. Например, выяснить, жили ли все трое по средствам или, наоборот, шиковали на суммы, превосходящие размер жалованья. Васильев тут же приказал заняться этим околоточному надзирателю Делекторскому. Поиски в татарской среде остались за другим надзирателем, Уразгильдеевым. Разработку обивщика ящиков Бармусова поручили Ловейко. Поиск сбежавших обратников достался приставу Четвертого участка Тутышкину. Лыков впервые увидел его и согласился с оценкой полицмейстера. Весь какой-то несерьезный, суетливый, показушный – за таким нужен глаз да глаз. – Я полагаю, что и Вареха, и Шипов давно бежали из города, – важно заявил Тутышкин. – Чего им тут делать? Дайте мне настоящее задание, боевое! Я риска не боюсь. – Над беглыми каторжниками стоял другой человек, – пояснил Алексей Николаевич. – Настоящий главарь банды – он. Помимо грабежей, ребята занимались еще и кражей оружия с военных складов. Главарь – фамилия его Вязальщиков – не может просто бросить все и исчезнуть. Он должен завершить поставку, иначе кавказские абреки не поймут. Я подозреваю, что оружие прячут где-то здесь, в Казани. Надо отыскать его. А Вареха с Шиповым тоже недалеко: атаману нужны подручные, без них он пустое место. Глава 14 Пули в спину Утром Лыков сидел в гостиной и уплетал пирог с курятиной. Супруги Ловейко весело бранились из-за планов Анны Порфирьевны приодеться по французской моде. Вдруг внизу на первом этаже раздались грохот и дикие крики. – Бомбисты? – вскочил коллежский советник. – Нападение на участок? Валентин Семенович сердито отбросил салфетку и тоже поднялся: – Нет, это опять Кузьмин буянит. – Какой Кузьмин? – Борец из цирка Никитиных. Нажрется и в скандал. – Так дайте ему в рыло! – Ага, дашь такому. Его сюда шесть городовых приводят. И то еле-еле справляются. Полицейские спустились вниз, и сыщик увидел нелепую сцену. Шестеро служивых, красные от натуги, с трудом удерживали за руки могучего детину в спортивном трико. А тот вырывался и кричал: – Сокрушу! Всех сокрушу! Пусть жалованье выплатит за август, а не то лавочку на дыбы! Сильным рывком борец стряхнул с себя троих и высвободил правую руку. Он занес уже огромный кулак, но тут подскочил коллежский советник и перехватил его. – Ах так, да? – обрадовался буян. – Еще один приперся? Ну держись! Он попробовал выдернуть руку, но у него не получилось. Лыков приказал городовым оставить их с атлетом один на один. Как только те отступили, борец напал на новенького. Дальнейшее заняло не больше минуты. Сыщик ударил противника кулаком по макушке. Тот с грохотом упал на колени, на лице его отразилось удивление: – Ой! Алексей Николаевич решил преподать скандалисту урок. Он нагнулся, ухватил его обеими руками за широкий борцовский пояс, приподнял и шмякнул всей тушей, как мухобойкой, об стену. Та затряслась и, как показалось окружающим, едва не рухнула. – Ой… – уже тихо вскрикнул задержанный. Но питерец не унимался. Еще три раза он сильно приложил дурака о стену, держа на весу, словно копер[44]. Казалось, здание управления сейчас сложится как карточный домик. Наконец сыщик разжал хватку. Кузьмин рухнул и замер на полу, боясь пошевелиться. Вытаращенные глаза тупо смотрели в потолок, губы шептали: – Ой… Ой… – Поднимите эту орясину, – скомандовал коллежский советник. Городовые кое-как поставили борца на ноги. Тот шатался, но не падал. – Еще раз такое увижу – в бараний рог согну, – строго сказал Лыков. – Все понял? – Так точно, ваше высокоблагородие… Прощенья просим. – Выполни все указания полиции и брысь! Чтоб духу твоего не было. – Слушаюсь! Полицейские чиновники поднялись наверх и продолжили чаепитие. Впечатленная Анна Порфирьевна стала упрашивать жильца согнуть ей пятак на память. Разговор повернул на тему атлетизма, но тут в комнату без стука вошел Васильев и бросил фуражку на стул; на полицмейстере не было лица. – Сволочь! Кретин! Уволю! – Леша, что случилось? – всполошились хозяева. – Тутышкин, глупая дрянь… И Васильев рассказал невеселую историю. Тутышкин должен был арестовать у себя в Суконной слободе рабочего по фамилии Семенов. Тот подозревался в участии в беспорядках на алебастровом заводе, что в Адмиралтейской слободе. Пристав решил отличиться. Или доказать всем, что не боится риска… Он взял с собой одного лишь старшего городового Мухамедзянова и явился к бунтовщику. Того не оказалось дома. Полицейские вдвоем начали обыск. В это время Семенов вернулся и увидел, что в доме полиция. А может, его предупредили. Рабочий зашел через калитку во двор, взял спрятанную в дровах винтовку и через окно выстрелил. Целился в пристава, а попал в несчастного городового и убил его наповал. – Но в чем вина Тутышкина? – не сообразил сначала питерец. – С кем угодно могло случиться такое. – Вина в том, что он не взял с собой достаточное количество людей, – пояснил Алексей Иванович. – Никто не стоял на улице, вот они и не заметили, как приперся этот Семенов. Вечно Василий Ильич так: налетит, нашумит, а для дела только убытки. И Мухамедзянова жалко. Шестеро детей сиротами остались. С этого часа неприятности посыпались на полицию города Казани как из рога изобилия. Семенова нашли утром следующего дня и посадили в каталажку. Но уже через день было совершено еще более жуткое преступление. На пустынной Односторонке позади Второй Горы в собственном доме были зверски убиты муж и жена Жирновы. Их обезображенные тела, лежащие в луже крови, обнаружил дворник. Все вокруг было перевернуто вверх дном. Выяснилось, что супруги только что продали другой свой дом за четырнадцать тысяч рублей. Преступники узнали об этом и решили отобрать деньги. Но те были уже помещены в банк. И Жирновы погибли за несколько червонцев, которые убийцы в итоге нашли в их кошельках… Город ахнул, и, словно в довершение всех бед, обнаружился еще один труп. В овраге прилегающего к Третьей гимназии сада был найден молодой парень с выпущенными наружу кишками. А спустя всего неделю на постоялом дворе Мельникова, что на Георгиевской улице, зарезали его двадцатилетнего сына. Зашли пятеро парней, ударили его ножом в сердце и скрылись. Полицмейстер ходил чернее тучи. Тут еще начались трудовые забастовки. Крючники в Устье отказались разгружать баржи, пока им не повысят тарифы. Какой-то торговец яблоками, у которого товар пропадал в трюме, с обиды ударил одного из них. Крючники так отделали беднягу, что в больницу того доставили чуть живого. Васильев явился на пристани во главе конной полиции и попробовал задушить бунт с ходу. Из толпы прилетел увесистый камень и ударил Алексея Ивановича в шею. А когда власти решили использовать в качестве штрейкбрехеров заключенных исправительного отделения, крючники прогнали их вместе с караулом. Словно нарочно, в это же время наследники фабрики Алафузова собрались уволить сразу шестьсот рабочих. Война с Японией закончилась, и вместе с ней кончились заказы для армии. И в обмундировальном, и в сапожном отделениях начались волнения. Кобеко вытребовал у правительства сотню оренбургских казаков. Те как оглашенные метались по взбудораженному городу, разгоняя сходку за сходкой. В воздухе висело напряжение. В такой обстановке казанской полиции стало не до кражи двухлетней давности. В одну из ночей Васильев, едва ворочая языком от усталости, рассказал Лыкову о своих заботах. Больше всего его тревожило двойное убийство в Суконной слободе. Удалось выяснить, что это дело рук Гаврилы Ефимова по кличке Жмулька и знаменитого Костьки Каторжного. После ликвидации банды Варехи Костька решил занять его место. И стать преступным королем Казани. Жмульку полицейские поймали, когда тот понес кольца, снятые с трупов Жирновых, в ломбард. А Каторжный скрывался где-то на окраинах и не давался сыщикам. – Так что, Алексей Николаевич, вы уж пока как-нибудь сами, – заключил свой рассказ Васильев. – А то… На этих словах он поправил грязный бинт на шее и уснул прямо за столом. У Лыкова остался один лишь Делекторский, но и того обещали забрать. Алексей Николаевич срочно телеграфировал Азвестопуло: где ты, бездельник? После Петербурга тому пришлось возвращаться во Владивосток. Сергей ответил, что с трудом нашел Янковского-старшего, но беседа с ним не задалась. Напоминание о Сайтани вывело дедушку из себя. Он заявил, что ответит, так и быть, на вопросы. Но не греку, а его начальнику Лыкову, которого, как оказалось, помнит. Еще Михаил Иванович пояснил, что болен, у него проблемы с легкими. Доктора велят ему провести осень в Семипалатинске, где тепло и сухо. Он уже выехал и готов пообщаться с сыщиком на полпути туда, в Томске. Янковский сменил свой полуостров на столицу края и вошел там пайщиком в кожевенное предприятие. В Томске он пробудет неделю по делам. Лыков отбил экспресс, что срочно выезжает в Томск и просит поляка сообщить название своей гостиницы. Выйдя с телеграфа, он медленно двинулся по Театральной площади в сторону Николаевской. Вдруг навстречу из подворотни быстрым шагом вышел незнакомец. На вид ему было лет двадцать пять. Узкое неприятное лицо, под старой студенческой тужуркой – черная рубаха. В его повадках сквозило что-то зловещее, опасное. Правую руку незнакомец сначала держал в кармане, а когда вынул, в ней был револьвер. Не раздумывая, Алексей Николаевич показал студенту тыл и бросился обратно к телеграфу. Оружие он с собой не взял, и другого выхода у него не оставалось. Они бежали по улице мимо театра. Лыков был старше и грузнее, террорист молод и поджар. Он неумолимо сокращал расстояние до сыщика. Но из дверей вдруг повалили люди, и нервы студента не выдержали. Он замедлил бег и начал стрелять питерцу в спину. – Назад, внутрь! – закричал выходившим Алексей Николаевич. Кто-то кинулся обратно, а кто-то остался, с любопытством наблюдая, чем кончится. Но сыщику повезло: боевик оказался плохим стрелком. Выпустил семь пуль и ни разу не попал. Одна пробила полу пиджака, вторая чиркнула Лыкова по волосам, третья оцарапала шею. Когда барабан револьвера опустел, парень зло выругался и бросился прочь. У Лыкова не было сил его преследовать… Он явился в полицейское управление потный, с окровавленной шеей и бешеными глазами. Прошел в канцелярию, отозвал Анну Порфирьевну и спросил: – А вот скажите мне, чьи это приметы? Рост два аршина восемь вершков[45], сухощавый, маленькие черные усы, на левой челюсти сверху не хватает зубов. Одет в студенческую тужурку и черную рубаху. И сам весь какой-то черный. – Это эсеровский боевик Васильев Виктор Платонович по кличке Янычар, – сразу же ответила письмоводительница. – Он убил пензенского полицмейстера. В тюрьме, чтобы спастись от виселицы, начал симулировать сумасшествие. Его привезли в нашу окружную лечебницу на экспертизу, а Янычар из нее сбежал. Теперь не можем найти. – Зато он меня нашел. Ловейко окинула питерца взглядом и констатировала: – Здорово он вас. – Не попал, и слава богу. Но пришлось удирать от вашего Янычара на глазах у всей Театральной площади. «Маузер»-то дома лежит. Вот уж народ посмеялся. Анна Порфирьевна увела сыщика к себе на квартиру, налила ему полный стакан водки и приказала: