– Пейте. Тот махом опростал его и выдохнул: – Хорошо… – Этот негодяй убил пензенского полицмейстера Кандаурова в спину, – тихим голосом произнесла Анна Порфирьевна. – Подкрался сзади, когда тот ехал на доклад к губернатору. Кандауров был храбрый человек. Васильев выстрелил, попал и бросился наутек. А полицмейстер вынул револьвер и приказал кучеру догнать преступника. Но вскоре потерял сознание и умер уже в доме губернатора. Остались вдова и трое маленьких детей. – Трое маленьких детей… – повторил Лыков. – Почему у нас, полицейских, всегда много детей? При такой опасной службе. Анна Порфирьевна, у вас когда детки появятся? Или боязно? – Боязно, Алексей Николаевич, – с грустью ответила жена пристава. – Валя хочет, и я тоже. Вон, у Леши пятеро, а он начальник полиции, главная мишень. В такое время – и не боится. Мы… Если честно, то я в положении. – Вот и славно! – обрадовался питерец. Странным образом нехитрая новость, что Ловейки скоро расплодятся, вернула ему спокойствие. – Пойду я. Спасибо за водку и вообще за поддержку. Даже чугунным людям, таким как я, иногда нужно поплакаться. – Вовсе вы не чугунный! – воскликнула письмоводительница. – А хороший и добрый. Смелый и умный. Только «маузер» больше не забывайте. – Да уж… Покушение на столичного чиновника всполошило казанское начальство. Не хватало еще, чтобы его тут застрелили! Лыкову вернули Делекторского, не только для помощи, но и для охраны. Коллежский советник первым делом заставил зауряд-прапорщика вновь переодеться в партикулярное платье. – Что, нравится ходить, звенеть крестами? – съязвил он при этом. – Говорил же: мы, сыщики, должны быть неприметны. – Почему бы не позвенеть, если кресты заслужены честно? – возразил Никита Никитич. При всем уважении к Лыкову он по многим вопросам имел собственное мнение, отличное от мнения начальства. – И насчет сыщика я еще ничего не решил. Два смелых человека ходили теперь всегда при оружии. Вязальщиков затаился и ждал удобного случая, чтобы нанести новый удар. Он понимал: стоит убить питерца, и дознание старой кражи прекратится. Глава 15 Уссурийская история Лыков выехал в Томск. Для этого ему сначала пришлось спуститься по Волге до Самары. Там он сел в курьерский поезд и отправился на восток. Алексей Николаевич уже бывал в Томске, целых два раза. В 1883 году по этапу, в личине «спиридона-поворота»[46], он познакомился с Томской пересыльной тюрьмой, самой большой в России. Спустя несколько месяцев сыщик возвращался обратно уже в своем подлинном статусе, лихим коллежским асессором. С тех пор прошло двадцать три года. Он постарел, успел жениться и овдоветь. Едет с ярмарки, чего скрывать… Великий Сибирский путь миновал Томск так же, как и Казань. Инженеры намудрили и провели дорогу южнее. Город сильно сдал, оставшись в стороне от больших дел. Лыков убедился в этом, когда оказался на месте. Езда по унылой Барабинской степи не давала взгляду ничего интересного. Тысяча четыреста верст одноколейного пути – хорошо хоть, что курьерские поезда пускали вне очереди. Во время недавней войны с японцами на магистраль выпали огромные нагрузки по снабжению армии. И в правительстве стали поговаривать, что надо сделать дорогу двухпутной. Вот только где взять на это деньги? На станции Тайга сыщик пересел в грузопассажирский состав. Отсюда в Томск вела особая ветка длиной в восемьдесят семь верст. Алексей Николаевич прибыл в город ранним утром и сначала заселился в номера Семибратова на Николаевской улице. Побрился, умылся. Ни ванны, ни душа в комнате не было, зато во дворе топилась баня. Приезжий воспользовался ею. Сменил манжеты и ворот рубашки, глянул на себя в облезлое зеркало – и пошел на встречу. Янковский остановился в гостинице «Париж». Заведение оказалось того же пошиба, что и номера Семибратова. В вестибюле пахло щами, сонный портье и не подумал встать, разговаривая с Лыковым. Указал, что господин из Владивостока в буфете, и опять задремал… Сыщик подошел к Янковскому, одиноко пившему у окна кофе. – Здравствуйте, Михаил Иванович! Поляк поднялся, промокнул усы салфеткой. – Здравствуйте, Алексей Николаевич. Помню, помню, как вы леопарда в прыжке подстрелили… Собеседники присели, посмотрели друг на друга. Бывший каторжник поморщился: – Знаю, знаю. Постарел, обрюзг… Куда деваться? Годы берут свое. А вы еще о-го-го. – Да тоже не помолодел. Поговорим, Михаил Иванович? Вы человек занятой, как и я. Поляк еще более скривился, словно съел лимон. – Об этом негодяе, Сайтани? – О нем. Когда и как он у вас появился? Янковский откинулся на спинку стула и начал размеренным стариковским голосом: – В январе тысяча девятисотого года. Каким-то образом он оказался у ворот моего дома. Ну, дом-крепость на полуострове. И попросил о разговоре. Помню, я спустился, и человек сразу мне понравился. Рослый, смотрит спокойно, уверенно. И чувство собственного достоинства написано на лице большими буквами. Уж не обижайтесь, но у вас, русских, такое редко встретишь. Лыков хмыкнул, но промолчал. – Это я уже потом понял, что он прикидывался, узнав заранее мой характер. Сайтани умело подстраивается под нужных ему людей. И те видят в нем черты, которые хотят видеть. – Как он назвался? – Иваном Ивановичем Ивановым, – ответил поляк. – Сразу стало понятно, что он прячется от властей. Но в Уссурийском крае это на каждом шагу… – Он предъявил вам письмо от вашего старшего сына? Янковский резко нагнулся, впился в лицо Лыкова глазами старого хищника: – Откуда вам известно? Вы поймали его? – Нет, только мечтаю об этом. А про письмо мне сообщил доктор Онкель. И Алексей Николаевич рассказал собеседнику, как было дело. Тот успокоился и продолжил: – Да, он принес записку от Александра. У нас сложные отношения. Если помните, мы на полуострове живем дружно, всей семьей. Там по-другому нельзя. Однако Александр не захотел такой коммуны, он индивидуалист. А еще авантюрист. Я и сам такой, иначе не добился бы того, что сейчас имею. Но гнездо, родовое гнездо! Всё туда! А он не захотел. Часто я даже не знаю, где он. Шляется по белому свету. Так вот. В записке Саша просил помочь своему, как он сформулировал, доброму знакомому легализоваться в России. У него, мол, неприятности с жандармами по старым революционным делам. Надо достать паспорт, помочь на первое время с жильем и деньгами. Я все сделал. – Почему? – Так сказал ведь уже: человек мне понравился. – Ах да. Но неужели настолько, что вы пошли на преступление? – Алексей Николаевич, вспомните мою жизнь. Как вы думаете, я очень чту ваши законы? На мойке золота, или в тайге, охотясь на тигра, или воюя с хунхузами – многого ли добьешься, если жить по закону? – Ну хорошо, Михаил Иванович, я понял. На какое имя вы купили паспорт? – У меня был объездчик, Василий Поповский. Он подрядился строить Кругобайкальскую железную дорогу и охотно уступил свой паспорт за пятьдесят рублей. – И Иван стал Василием… – Так, – кивнул бывший каторжник. – Правда, я его называл иначе. – Сайтани? – Да, как он сам представился мне, когда мы познакомились поближе. Знаете, что означает это слово? – Да, – похвалился Лыков. – На языке племени масаи так называют белого человека. – Кто вам сказал эту ерунду? – удивился поляк. – Путешественник и этнограф Борис Андреевич Люпперсольский, известный специалист по Африке. А что, не так? – Гоните в шею этого специалиста, он самозванец. Все много серьезней. – Откройте тогда правду. Янковский пристально глянул на сыщика и произнес: – Сайтани означает «дьявол». – В каком смысле? – В прямом. Дьявол – что тут пояснять? Лыков задумался: – Зачем же этнограф ввел меня в заблуждение? – Да он сам впервые услышал от вас это слово, а признаться постеснялся, – предположил поляк. – Возможно. Но масаи…