Парень и сам оказался не промах. Таксисты, они ведь еще и неплохие психологи. Неудивительно, что Валерка, стартовав от Егошихинской дамбы и не получив новых инструкций от явно удрученного чем-то богатого клиента, повез того прямиком в ресторан. Причем не абы какой, а расположенный всего в двух кварталах от таксопарка. И пока клиент густо запивал горе горькой, быстренько сдал машину, помылся, переоделся и прискакал туда же. Резонно рассчитывая на халявное угощение. Барон этот нехитрый фокус раскусил, но вида не подал – заказал еще графинчик, присовокупив щедрый за- кусон. Очевидных знакомцев у него в Перми не имелось, а потому вопрос с ночной перекантовкой проходил по разряду актуальных. Конечно, на крайняк можно было пойти по пути наименьшего сопротивления и сунуться в гостиницу. Но светить ради одной ночевки документы и рожу в казенном учреждении не хотелось. Мало ли что. Особенно в свете задуманного завтрашнего. В общем, таксист с его частной домовладелицей тещей подвернулись как нельзя кстати. В итоге, основательно выпив и закусив, случайные знакомцы покинули ресторан и неспешным пешочком прогулялись до уже известного Барону домика. Торговались недолго – червонец и в самом деле произвел на Гертруду Генриховну действие сродни магическому. На том и расстались. Договорившись, что завтра, к одиннадцати утра, Валера подскочит за Бароном и отвезет в центр. В цветнике сыскалась небольшая скамеечка. Барон опустился на нее, закинул ногу на ногу и задымил в ночь. Вот только табачный дым все равно не мог перебить аромата вплотную подступающих к скамеечке кустовых роз. Тех самых, что нынче осиротели на букет, оставшийся в руках у изумленной Ольги. Но, странное дело, вовсе не к сестренке, встреча с которой вместо запланированного жизнерадостного мажора обернулась душераздирающим минором, были сейчас обращены тягостные думы Барона. Из головы не выходил Самарин. В отношении которого требовалось принять некое решение. И если еще этим утром Барон был по-прежнему настроен валить крысу, то теперь в душе поселились сомнения. И в своей недавней кровожадной решительности он уже не был столь категоричен. Во-первых, это только на словах просто. Валить. Нет, конечно, лишить человека жизни как раз нетрудно. Но вот осознавать, что тем самым ты автоматически вписываешься в потенциальную расстрельную статью, мягко говоря, некомфортно. Это только молодым неопытным бакланам, напрочь лишенным привычки задумываться о последствиях, все нипочем. Да и то… Однажды в Вологде Барон присутствовал на сходняке, на котором шумно обсуждали беспредел одного зарвавшегося уркагана. Молодые шумели, волновались: «Беспредел! Валить его, козла, надо!» Тогда местный авторитет Сыч оборвал базар всего одной фразой: «Валить, говорите? Хорошо. А кто валить-то будет? Кто больше всех горланил? Ты и будешь валить! Или передумал уже?!» И сидел потом самый горластый тихо-тихо, засунув язык в задницу. А во-вторых… Теперь, когда Барон воочию убедился, что Ольга жива и здорова, насколько оправдана будет его возведенная в абсолют месть? В самом ли деле заслуживает дядя Женя, по совокупности всех совершенных в отношении членов семейства Алексеевых подлостей своих, лишения жизни? Не правильнее ли оставить этого почти старика в покое и наедине с угрызениями совести? Ежели таковые, конечно, в нем обитают. Бог ему, как говорится, судья. Вот только… Бог-то бог, но и сам бы помог. Оставить все, как оно есть, – значит, простить. Но он, Юрка Барон, не простил Самарина. Никогда не простит и не забудет. Потому что ТАКОЕ невозможно забыть и простить. Ленинград, февраль 1942 года – Кто? – напряженно отозвался на Гейкин условный стук (бум – пауза – бум-бум-бум) хриплый голос. – Бабай, это я. – Кто я? – Да Гейка же! Открывай. Щелкнули замки, брякнула цепочка. Дверь со скрипом приоткрылась, из-за нее высунулась голова мужика. Мало того что неприлично мордастого, так еще и без шапки. «Неужели у них в квартире так тепло?» – поразился Юрка, отводя глаза от неприятного изучающего взгляда. – А это что за доходяги? – Со мной. К Яковлевичу. Он в курсе. Мужик не сразу, но распахнул дверь, и окоченевшая троица шагнула в темную прихожую. Внутри и в самом деле оказалось тепло. С подобной непозволительной роскошью – отапливать ВСЮ квартиру – нынешней зимой Юрий столкнулся впервые. Снова скрип и щелканье замков. И от этих звуков Олька испуганно прижалась к брату. – Ждите здесь, – отрывисто бросил мужик и, протопав по коридору, скрылся в дальних комнатах. – Юра! Какой дядька страшный! – Цыц, ты!.. Гейка, а это кто? Родственник? – Это Бабай. Он у Яковлевича навроде ординарца. – Бабайка? Тот самый? Из сказки? – Я же тебе сказал – помолчи! – Юрий сердито одернул сестренку за рукав. – Хорошо. Помолчу. Только ты меня больше так не дергай – больно. Через пару минут из глубины квартиры показались двое – Бабай и всемогущий, если верить рассказам Гейки, Марцевич. Здесь «всемогущий» – от «могущий достать всё». Не за красивые, разумеется, глаза. Марцевич был невысок, поджар и кривоног. Голова, словно у ужа, – маленькая, лысая, с желтыми бегающи- ми глазками. И хотя смотрели эти глазки приторно-ласково, угадывались в них раздражение и недовольство. Последнее, судя по всему, было связано с визитом в святая святых незнакомцев. – Анатоль Яколич! – считав сокрытое, заторопился-затараторил Гейка. – Это Юрка, про которого я вам рассказывал. Помните? Он фамильное рыжьё принес. А пацанка – сеструха его. У них бабка умерла, и теперь малолетку не с кем дома оставить. – Сочувствую. Ах, война-война! – Марцевич сокрушенно поцокал языком. – Сколько же ты всем принесла горя! А сколько принесешь еще… Ну? Хозяин квартиры вопросительно уставился на Юру. – Доставай! – пихнул парня в бок Гейка. – Ах да. Сейчас. Порывшись за пазухой, Юра извлек на свет толику фамильного наследства. Не без опаски засветив покупателю, пояснил: – Сережки золотые с камушками рубиновыми. А к ним цепочка, тоже с камушком. Бабушка говорила: конец прошлого века. – А бабушка при жизни слыла специалистом? – Как это? – Ладно, проехали. Марцевич небрежно подмахнул ювелирку, явив холеную, ухоженную ладошку и идеальную чистоту под ногтями, и удалился в свои покои, оставив гостей под присмотром Бабая. – А… э-э? – Стой ты, не дергайся, – осадил Гейка. – Ему надо на светy это дело посмотреть. И в лупу специальную. Такую, знаешь, которая прямо в глаз пихается? – Юрка! А зачем ты этому дядьке противному мамины сережки и цепочку отдал? Бабай сердито зыркнул на девочку, и Юрий зашипел: – Между прочим, кто-то обещал молчать? – Ну и пожалуйста. Буду молчать. Только учти! Вот вернутся мама с папой с Северного полюса, всё им будет сказано-рассказано. Хозяин возвратился нескоро, но зато с двумя банками тушенки. – Это за серьги. – Анатолий Яковлевич вручил Юрке банки. – А это за цепочку. – Марцевич достал из кармана кацавейки похожую на миниатюрные бусы связочку вяленых снетков и, пресекая возможные возражения, уточнил: – Цепочку беру исключительно за парность комплекта. Надеюсь, мы в расчете? – В расчете, – буркнул Юрка, пряча сокровища в отцовский, еще времен Империалистической, вещмешок. И здесь, неожиданно для всех, в торги вступила маленькая Олька. Расстегнув верхние пуговички облезлой шубейки, она достала из-за пазухи любимую игрушку – маленькую резиновую овечку. – Дяденька, а мою овечку не возьмете? За хлебушек? – Спасибо, девочка. Оставь себе, – покачал головой Марцевич и, демонстрируя широту натуры, протянул Ольге засохшую карамельку. И тут девочка удивила всех вторично: посмотрела на благодетеля насупленно и упрямо помотала головой. – Значит, не такие уж мы и голодные, – показно вздохнул Марцевич. – Что ж, молодые люди, я вас больше не задерживаю. Всего доброго. Да, если вдруг поскребете по сусекам и сыщете еще что-то фамильное – милости просим. Вот только приходить сюда больше не нужно. Отдадите вот ему – он все сделает. Кстати, Гейка, задержись. Ты мне нужен. Бабай снова взялся орудовать хитроумными замками. Открыв дверь, он сперва опасливо выглянул, осмотрелся и лишь тогда кивком головы указал гостям на выход. Юрий взял Ольгу за руку и вывел на лестничную площадку. И снова щелканье замков. А следом – донесшееся из-за двери приглушенное, выговариваемое: – Я ведь, кажется, неоднократно просил не приводить сюда своих дружков?! Да еще с детским садом! Брат и сестра стали осторожно спускаться по обледенелым ступеням. – Олька! Ты почему конфету не взяла? – Потому что дядька – плохой. – Вот и надо было забрать у него конфету. Пусть лучше хороший человек съест. – А хороший – я, что ли? – Ты-ты. Кто ж еще? – Ур-ра!