* * * Барон сидел на скамеечке в саду, смолил одну за другой и покачивал ногой в такт невеселым мыслям. Минуты текли, а решения не было. Не складывалось. Самарин никак не выходил из головы, сидел в душе болезненной свербящей занозой. С одной стороны, казалось бы, да и наплевать. Шут с ним. Но с другой – такое ощущение, что если эту занозу не удалить, то его персональная, Юрки Барона, совесть так никогда до конца и не очистится. Не факт, что на Страшном суде сие зачтется. Но, если уж и кидать понты, то разве что перед самим собой. А все остальные варианты суть есть позерство и грубая дешевка. Ленинград, февраль 1942 года Дверь открыл Самарин и посмотрел на Юрку так, что парень сразу понял – случилось что-то страшное. В подтверждение мелькнувшей догадки из дальней комнаты донеслись приглушенные рыдания тети Люси. – ЧТО?! – Лёлечка померла, – прохрипел Самарин. – Как? Когда? – Как ты ушел на работу, девок будить стали. Твоя проснулась, а нашу… вишь, не добудились. – На физиономии дяди Жени обозначилась гримаса досады. – Ч-черт! Черт! Один день! Всего один только день!!! – Какой день? – А такой! – Самарин достал из внешнего кармана телогрейки какую-то бумажку и затряс ею перед самым носом парня. – ВОТ! Только вчера получил-таки! Да куда там получил? Зубами выгрыз!!! А уж сколько я им за ради этой бумажки мануфактурного товару перетаскал?! У-у-у!!! – Что это? – Разрешение на выезд. Пропуск на троих, – дядя Женя развернул бумагу и с плохо скрываемым сарказмом зачел: – Явка на пункт эвакуации к 9:00. Взрослых – двое, несовершеннолетних – одно лицо. Только теперь Юрка заметил, что в коридоре появились узлы и чемоданы. Еще утром их здесь не было. «Значит, все равно уезжают», – кольнуло в мозгу завистливое. – А Ольга где? – Там. В детской. – Она… знает? Про Лёлю? – Нет. Люська наплела ей что-то про… – Самарин презрительно скривил губы. – Про спящую красавицу. Которую лучше пока не будить, а то сказка испортится. Тьфу! Сказочница, блин! – А Лёлю… ее… уже?.. – Днем дежурная труповозка квартал объезжала. На Пискаревку свезли. – Можно, я к тете Люсе зайду? – Да иди ты куда хочешь, – отмахнулся дядя Женя и, грузно протопав на кухню, загремел створками шкафчиков… * * * Юрка и тетя Люся вышли из комнаты в прихожую в тот момент, когда Самарин затягивал ремнями последний чемодан. – Люсенька! Ну как ты? – Что? Жена посмотрела на него отрешенно, непонимающе. – Я говорю: отошла немного? – Да… Нет… Не знаю… – Самарина мучительно потерла виски, собираясь с мыслями. – Завтра Оля поедет с нами. – А-а-а… Э-э-э-э… В каком смысле «поедет»? – Поедет с нами как наша… Вместо нашей… Ее голос предательски задрожал, ибо язык решительно отказывался докончить страшную фразу. – Можно, дядя Женя?! – умоляюще вскинулся Юрка. – Лёльку… ее уже не вернуть. А у вас… пропуск пропадает. – Та-ак! Интересно, и чья это была, с позволения сказать, идея? – Моя, – коротко ответила жена. – Очень сомневаюсь… Что, пацан, решил воспользоваться ситуацией? На чужих костях счастье построить? – Женя! – Я уже 37 лет как Женя! – огрызнулся Самарин. – Я всё понимаю, Люся: у тебя беда, несчастье… – У меня? – Не цепляйся к словам. Разумеется, у НАС беда. Отсюда твоя временная неспособность адекватно оценивать реальность. Но! Очнись, Люся! Ты сама понимаешь, что предлагаешь? – Да. Понимаю. Я предлагаю спасти ребенка. – Не просто ребенка, а дочь врага народа. – Наш папа не враг! – вспыхнул Юрка. – А тебя сейчас вообще никто не спрашивает! – Женя, не кричи, пожалуйста, – тихо попросила Самарина. – Завтра Оля поедет с нами. Я так решила. В противном случае ты поедешь один. После этих слов, давшихся ей с невероятным усилием, тетя Люся развернулась и ушла обратно в комнату. – Ну что, доволен, гаденыш? Юрка проглотил «гаденыша» (теперь не до личных обид) и сменил тактику: – Дядь Женя! Пожалуйста, возьмите с собой Ольку. А я… я вам за это… Я и за квартирой присмотрю, а еще… Я вам заплачу. – О как? И чем же, позволь спросить? Дровами? Так они нам теперь без надобности. – Нет, не дровами, – отчеканил Юрка. Он снял с вешалки бушлат и начал одеваться. – Ты куда это намылился? – Скоро вернусь. От дома Самариных до главных ворот Волкова кладбища всей ходьбы-то – пять минут. Но пока вусмерть усталый после смены Юрка до них дотащился, пока по кромешной темноте отыскал могилу купца первой гильдии Боярышникова, пока разбирал крепко схваченную льдом каменную кладку, чтобы добраться до тайника, прошло не менее получаса. Убедившись, что упакованные в два слоя скатерти, а затем для верности еще и в рогожу, тетради деда Гиля покамест более-менее сносно переносят «зимовку», он возвратил их на прежнее место, а вот мешочек с фамильными драгоценностями забрал. После чего тщательно сложил камни в прежнем порядке и, окончательно закоченевший, побрел обратно, стараясь ступать след в след. По уму, следовало их замести, чтоб не выказать своего интереса к данной конкретной могиле. Но сил уже не было, и Юрка решил, что эту работу за ночь за него довершит поземка… Дядя Женя встретил его, будучи исключительно заинтригованным. Негнущимися пальцами Юрка достал из-за пазухи мешочек и, не скрывая презрения, протянул Самарину: – Вот. – Это чего? – Оплата. За Ольгин билет. Дядя Женя с интересом потянул шнурок, ссыпал содержимое в пухлую ладонь, и в глазах его блеснули алчные искорки. – Откуда это у тебя? Надеюсь, не ворованное? Юрке и хотелось взорваться, но он понимал, что сейчас хозяина положения лучше не злить. – Это бабушкины и мамины. А значит – теперь мои и Ольгины.