– Теперь вы поняли? – ответил он вопросом на вопрос. – Мне необходимо было ее увезти – я просто не мог поступить иначе. Она была в таком состоянии... Я всерьез опасался за ее психику. Нужно было срочно увезти девочку из этого кошмара. Я надеялся, что дома она придет в себя. И кроме того... Если бы как-нибудь всплыло, что она тогда болталась около того самого дома, с ней наверняка захотели бы побеседовать, а она, видит бог, была не в том состоянии, чтобы отвечать на вопросы. Она могла просто не выдержать. Вот почему я уехал. Вы меня понимаете? – Понимаю, – ответила я. – Вполне. И как она сейчас? – Очень сильно потрясена. И все-таки дома она немного пришла в себя – мне так кажется по крайней мере. Правда, время от времени повторяет, что накликала беду своими пророчествами... С Антоном она разговаривать побоялась и притворилась, что не понимает по-русски. – Все ясно, – сказала я. – Ну что ж... Спасибо за ин­формацию. – Не за что, – ответил Лендел. – Не знаю, какой в этой информации толк... Во всяком случае, я свое дело сделал. Спасибо вам, Ирина, что выслушали. Я собиралась попрощаться и положить трубку, но в этот момент сестра, успевшая по моим репликам реконструировать картину, быстро написала что-то на бумажке и подсунула ее мне под нос. «Спроси, видела ли кого-нибудь. И про концерт», – прочитала я. В самом деле – могла бы и сама догадаться! – Господин Лендел... – начала я. – Просто Ласло, – перебил он. – Хорошо – Ласло. Скажите, пожалуйста, Ласло, ваша дочь... она видела кого-нибудь, кто выходил бы из дома после меня? – Нет, Ирина. Она ушла сразу следом за вами. Иначе она не успела бы к моему приходу. – И еще одно... Вы были на последнем концерте Никиты? – Да. Он пригласил нас. Мы сидели в первом ряду. – Ну так, – сказала я, положив трубку и пересказав сестре подробности разговора. – Еще одна исповедь. Сперва – еврей, потом – венгр... Отчего это мне так везет, хотела бы я знать? Может, во мне есть что-то от исповедника? Ну, ладно... Хоть что-то прояснилось, слава тебе господи. А то – одни загадки и ни одной разгадки! Неизвестно, правда, что с этой разгадкой делать, но все-таки... И как это я сразу не сообразила, что у нее венгерский акцент! Вот растяпа! А, между прочим, заметь, сколько в этой истории всяких лингвистических штучек: цыганкин акцент, потом этот e-mail с разной транслитерацией... Погоди, что-то я должна была сделать?.. Ах да, Антону позвонить, я обещала... – Постой, как ты сказала? – изменившимся голосом переспросила сестра. – Лингвистических штучек? Транслитерация?.. – Ну да, – удивилась я, – а что? Она никак не реагировала на мой вопрос и продолжала бормотать, глядя в пространство: – Гастроли... Венгрия... Транслитерация... Лингвистический вопрос... Ты говоришь, у Никиты был к тебе лингвистический вопрос? – Ну да, он так сказал, – ответила я в полном недоумении. – Да что такое? – А то, что... Дай-ка мне что-нибудь, чем писать! Я пожала плечами, но покорно пошла за ручкой. Маринка тут же выхватила ее у меня из рук и принялась что-то лихорадочно писать на газетном обрывке. – У Никиты есть песня под названием «Пашня»? – вдруг спросила она, не поднимая глаз. – Есть, конечно, – ответила я. – Только, по-моему, не «Пашня», а «Пахота». Впрочем, названия у него всегда условны. Неужели не помнишь? Один из его знаменитых русских народных рок-шлягеров. С символическим, между прочим, подтекстом... Пахота – жизнь, вспаханное поле – прожитые годы. Итак далее... Все рыдают... Может, скажешь, в чем дело? Вместо ответа она протянула мне клочок бумаги, на котором писала. Там было написано, одно под другим, всего два слова, но их было вполне достаточно для того, чтобы я пришла в крайнее возбуждение. На первый взгляд это могло показаться тарабарщиной: слово «пахота» по-венгерски, а под ним по-русски – «шантаж». Но я-то была уже подготовлена, – во-первых, историей с поддельным письмом, а во-вторых – Маринкиным бормотанием насчет транслитерации и лингвистики... Как это сказал Лендел?.. «Мы даже издали что-то вроде либретто... Я привез ему показать». Ну, конечно! Господи, как просто! А ведь я всерьез пыталась строить на этом «шантаже» какие-то теории! Впрочем, не я одна. Следователь Соболевский тоже не обошел этого «шантажа» своим вниманием... Я представила себе, как буду объяснять ему, что к чему. «Вот смотрите, слово «пахота» пишется по-венгерски так: «szantas». Теперь попробуйте переписать его русскими буквами. Надстрочных знаков в русском языке, как известно, нет, поэтому на них придется просто плюнуть. «Sz» по-венгерски читается как русское «с», но тот, кто не знает венгерского, об этом, конечно, не догадывается. Как же передать это «sz» по-русски? Уверяю вас, что многие носители русского языка передали бы его как «ш». Скорее всего, это идет из польского, который нам все-таки куда ближе и понятнее, чем венгерский. С буквами «a», «n» и «t» все понятно, тут никаких проблем нет. А вот с последним «s» – опять сложности. В венгерском языке это – «ш». Но русский, естественно, напишет в этом случае «с». Соединяем все буквы вместе и получаем: «шантас». Вы помните, что последняя буква в Никитиной записи была мало похожа на «ж»? Ее вообще невозможно было прочесть. Она была похожа на загогулину, плавно переходящую в вопросительный знак. Дайте-ка сюда эту бумажку – я вам покажу...» Тут я обнаружила, что чересчур увлеклась. Передо мной сидел не следователь Соболевский, а сестра Марина, которая ждала моей реакции. «А ведь она с самого начала угадала, что речь идет не о действии, а о слове, – вдруг подумалось мне. – Вот тебе и «серенькие клеточки»! А я-то еще подсмеивалась...» – Вот только последняя буква... – с сомнением проговорила сестра, не дождавшись моей реплики. – Ты, Мариша, правда, гений сыска, – сказала я с искренним восхищением. – Последняя буква была в виде закорючки и сливалась с вопросительным знаком. Вот тебе и весь шантаж! Я бы ни за что не догадалась! Так бы и думала, что он вынашивал коварные планы. Знаешь, ведь остальные песни у него либо вовсе без названий, либо называются попроще, постандартнее; это все можно найти в любом разговорнике, а слово «пахота» – вряд ли. – Ну да, – подтвердила Маринка, – можно предположить, что разговорник он приобрел из-за предстоящих гастролей... «Пахоту» он не нашел и решил спросить у тебя. Похоже, так оно и было, хотя точно мы этого уже не узнаем. Видимо, спрашивать он собирался по телефону – иначе зачем бы ему делать русский «конспект»? – Правильно! – подхватила я, получая большое удовольствие от происходящего. Первый раз за все это время мы не ставили вопросы, а давали ответы – эта процедура нравилась мне куда больше. Наш диалог немного напоминал музыкальный дуэт: как только замолкала одна, тут же вступала со своей партией другая. – С иностранными языками у него всегда был напряг, отсюда – русские буквы, так ему было проще... И, знаешь, ведь в этом случае становится понятно еще кое-что. Помнишь, ты удивлялась, зачем писать на бумажке слово, которое и так знаешь? – Ну, конечно, – вступила сестра. – Это мы увидели слово «шантаж». Точнее, вы с Соболевским. Не исключено, впрочем, что я бы тоже купилась... А Никита никакого «шантажа» не видел. Просто бессмысленный набор букв... Ну что, дорогая, давай, звони своему Соболевскому. – Когда? – Как это – когда? – удивилась сестра. – Чем скорее, тем лучше. Звони прямо сейчас! – Нет, – сказала я, стремительно мрачнея. – Не буду я ему звонить, пока не поговорю с Костей. Стоило мне вспомнить про Костю – и настроение упало так же быстро, как поднялось. Конечно, это замечательное ощущение – понимать, что происходит. Я ведь давно уже перестала считать, что это – в порядке вещей. Но пока мне удалось вытянуть из болота бессмыслицы только кончик носа. В самом деле, чего это я разрезвилась? Ну ладно, с «шантажом» от меня теперь, надо надеяться, отстанут... Но визит-то этот субботний, злополучный поход за записной книжкой все равно на мне. Да и не в том дело. Какое там путешествие!.. Если Костя... И шантаж обернулся пшиком, и Кузнецов, если верить Маринке, все наврал, но ведь Костя был там в субботу! Не знаю, зачем, не могу себе представить – но был! Кажется, тут ошибки быть не может. Он обманул меня – и пока я не пойму, что все это значит... – Пока я не пойму, что все это значит, – сказала я вслух, – не могу разговаривать с Соболевским. – Почему? – удивилась сестра. – Какая связь? Тебе в любом случае нужно снять с себя подозрения – вне зависимости от того, зачем Костю понесло к Никите. Это отдельная история. – Не знаю, – я покачала головой. – Сама не знаю. За один день ничего не изменится, бог даст, не посадят... Не дави на меня, Мариша. Может, завтра мы что-нибудь узнаем... Хлопнула входная дверь. – Мама пришла, – сказала Маринка. – О, кстати, надо бы телевизор включить. А то, неровен час, чрезвычайное положение объявят, а мы и не узнаем. Каково же было мое удивление, когда появившийся на экране пресс-секретарь президента сказал слово в слово следующее: – Если так пойдет дальше, президент вынужден будет объявить чрезвычайное положение. Я посмотрела на сестру с суеверным ужасом. – Пугает! – авторитетно успокоила она, неверно истолковав мою растерянность. Глава 14 Весь следующий день прошел под знаком ожидания Костиного приезда, и, видит бог, это был не лучший день в моей жизни. Я бесконечно прокручивала в голове разные сценарии нашего с ним разговора, один другого замысловатее, а в глубине души лелеяла бессмысленную надежду, что он вдруг возьмет и не появится и разговор не состоится. Сотрудница и приятельница Анечка, увидев меня, с тревогой спросила: – У тебя все в порядке? – и это несмотря на все мои усилия вести себя как ни в чем не бывало. Лиля наконец оставила меня в покое. Я видела ее только мельком, по дороге из одной комнаты в другую, и отметила про себя, что вид у нее по-прежнему не лучший. Выходит, не помогла ей исповедь. Впрочем, откуда мне знать, какие у нее проблемы! В редакции весь день шло оживленное обсуждение истории с Кузнецовым. Вечером все как один собирались смотреть его интервью. Меня так и подмывало рассказать о Маринкиных экспериментах и выводах, но, по некотором размышлении, я решила, что делать этого не стоит – и удержалась, хотя у меня страшно чесался язык. Вообще-то мне было довольно интересно узнать, кто что скажет по «масонскому вопросу». Но, как это обычно бывает, когда в споре участвует сразу много народу, ничего нельзя было понять. Только одна реплика запала мне в память – потому что удивила. Шеф сказал: «Дыма без огня не бывает». Это был ответ на чье-то скептическое высказывание, и это было странно и совсем на него не похоже. С другой стороны... откуда я знаю – похоже или не похоже? Скажем так: это не соответствовало моему о нем представлению. Во-первых, я не думала, что он верит в тайные заговоры. Во-вторых, мне казалось, что он – из тех, кто не удовлетворяется присказками насчет «дыма и огня», предпочитая им конкретные доказательства. «Вот и Юра купился, – с грустью подумала я. – Наверное, все скоро купятся. А мы будем последние могикане...» Я заткнула уши и сделала вид, что напряженно работаю, а сама вновь переключилась на Костю и нашу неуклонно надвигавшуюся встречу. Сначала я пыталась представить себе эту встречу в лицах. Потом мысли мои плавно съехали на историю нашего знакомства... Мы познакомились несколько месяцев назад при вполне стандартных обстоятельствах – на дне рождения у одной общей знакомой. Не вполне стандартно было, пожалуй, то, что знакомая явно сама имела на него какие-то виды. Во всяком случае, еще за неделю до дня рождения она стала загадочно намекать, что в числе приглашенных есть один о-очень интересный, молодой и талантливый, надежда российской экономики, который уже сейчас дает советы самому... «Молодой и талантливый» сразу показался мне чрезвычайно симпатичным, но мне было ужасно неловко перед хозяйкой, поэтому я не стала предпринимать никаких шагов и даже решила поскорее уйти – от греха подальше. Я понимаю, что это может показаться странным, но такой уж у меня нелепый характер. Тут дело совсем не в суперблагородстве – просто я, как уже было сказано, отчаянно боюсь наживать врагов без крайней необходимости. «Молодой и талантливый» вел себя вполне нейтрально, поэтому, когда он догнал меня на улице, это оказалось для меня полной неожиданностью. Но тут уж я, чего греха таить, ужасно обрадовалась: все сделалось так, как мне хотелось, а я вроде и ни при чем. Так начался наш с Костей роман, в последнее время вступивший в предбрачную фазу. Вот что меня сильно смущало... Все эти месяцы я практически не сомневалась, что Костя – это именно то, что мне нужно. Но если это так, то почему я с такой легкостью сдаю позиции? Разве так должна себя вести настоящая женщина? Настоящая женщина должна твердо верить в невиновность своего возлюбленного (если, конечно, он невиновен) и помогать ему доказывать это всем прочим. Но, даже если он виновен, ей тоже совсем необязательно от него отрекаться. Бывали ведь и такие, которые шли за убийцами на каторгу и там их спасали. Как Сонечка Мармеладова... Для меня же совершенно очевидно: если это сделал Костя, то между нами все кончено раз и навсегда. Никаких объяснений, пониманий и спасаний. Теперь спрашивается: что это значит? Что мне далеко до Сонечки или что я не люблю и не любила его по-настоящему? Может, я вообще этого не умею? Он опередил меня минут на пятнадцать. Когда я пришла домой, они с мамой сидели на кухне. Маринки дома не было. Мама поила его чаем и вела светскую беседу, старательно делая вид, что все в полном порядке. Когда я вошла, они обсуждали тайну вклада в швейцарских банках. В воздухе висело напряжение – непонятное, если учесть, что он не знал, что я знаю... Увидев меня, мама сделала было движение уйти, но спохватилась и посидела еще несколько минут для приличия, после чего поспешно ретировалась. У меня было заготовлено по меньшей мере пять хитроумных подходов. Однако, оставшись с ним один на один, я совершенно неожиданно для себя ляпнула: – Костя, верни мне, пожалуйста, мою записную книжку! Он побледнел. Ох, как он побледнел! Я никогда не видела, чтобы люди на глазах так бледнели. Как в романах: «Краска сбежала с его лица». Я смотрела на него не отрываясь. Это был очень важный момент. Он мог начать отпираться, мог сказать что-нибудь вроде: «Ты с ума сошла! Откуда она у меня?» Он мог спросить: «Откуда ты знаешь?» – и тем самым признать мою правоту. А мне нужно было в эту самую секунду понять по выражению лица и по тону самое главное... Он не стал спрашивать: «Откуда ты знаешь?» Он сказал: – Она у меня дома. Отдам в следующий раз. Следующий раз? Значит, он уверен, что он будет, этот следующий раз?.. Я выжидательно смотрела на него и молчала. Он взял сигарету и заговорил чужим, монотонным голосом: – Он позвонил мне в пятницу, поздно вечером, и предложил встретиться. По-моему, он был пьян... Говорил что-то о Екатерине Второй и ее фаворитах, называл меня счастливцем Потемкиным... – Откуда он знал твой телефон? – перебила я. – У него же была твоя записная книжка. – Он не знал твоей фамилии. – Фамилию можно было узнать у кого-нибудь из твоих сотрудников, после твоего ухода. Он, кстати, знал, кем я работаю. Так вот... Он предложил встретиться, я согласился.