Кэтлин пожимает плечами: – Если она была такой же, как тогдашние свихнутые радикалы, скорее всего, перебрала кислоты и насочиняла. – Забавно, – произношу я. – Что? – Я ведь не упоминал о ее принадлежности к радикалам. Кэтлин улыбается и наклоняется чуть ниже. Я вновь улавливаю запах сигарет, хотя не сказать, чтобы он был мне неприятен. – Ты говорил про «Шестерку с Джейн-стрит» или как их там. Вот тогда я и вспомнила, что они куда-то бомбы бросали и убивали людей. А чего вообще ты про них спрашиваешь? – Потому что Рай Стросс так и не был пойман. – И ты его разыскиваешь? – Разыскиваю. – Почти через пятьдесят лет после их выходки? – Да, – отвечаю я. – Ты можешь мне помочь? – Я бы с радостью. – Она усиленно разыгрывает безразличие. – Приятно видеть, когда такой убийца получает по заслугам. – Ты так думаешь? – В точку попал. А ты коп? Я выгибаю брови: – В таком-то костюме? Она смеется, одарив меня еще одной порцией табачного аромата. Возвращается Мальчуган Фрэнки и вскарабкивается на свой табурет. – Интересно с тобой болтать, – говорит Кэтлин и, склонив голову набок, добавляет: – Но надо обслуживать посетителей. Она неспешно удаляется. – Знаешь, дружище, – говорит Мальчуган Фрэнки, с восхищением глядя ей вслед. – Я бы мог целыми днями смотреть на такую задницу. Ты понимаешь, о чем я? – Вполне. – Вин, а ты, поди, частный детектив? – Нет. – Кто-то вроде Сэма Спейда или Магнума[17]. – Говорю тебе, нет. – Но ты такой же крутой, как они? – Как пить дать, – соглашаюсь я, глядя на Кэтлин, которая наполняет пивом кружки. – Как пить дать. Глава 10 До встречи с миссис 9,85 у меня остается больше часа. От бара «Малаки» до «Бересфорда» идти около десяти минут. Я иду по Колумбус-авеню и пересекаю территорию Музея естественной истории. Когда мне было шесть лет и мои родители еще жили вместе, они как-то свозили своих детей, включая и меня, в этот музей. Разумеется, для семьи Локвуд устроили частную экскурсию еще до того, как музей открылся для посетителей. Одно из самых ранних моих воспоминаний (возможно, и ваших тоже) связано с костями динозавра в вестибюле, бивнями косматого мамонта на четвертом этаже и, конечно же, громадным чучелом голубого кита, свисающего с потолка в Зале обитателей океанов. Я и сейчас время от времени встречаюсь с этим китом. По вечерам музей устраивает гала-обеды. Я сажусь под громадным китом, пью превосходный шотландский виски и смотрю на чучело. Иногда я пытаюсь увидеть того маленького мальчика и его семью, но понимаю: подобные мысленные картины отнюдь не реальны и не хранятся у меня в мозгу. Это справедливо для большей части, если не для всего, что мы называем воспоминаниями. Воспоминания не записаны на каком-нибудь микрочипе в черепной коробке и не собраны в кладовых мозга. Воспоминания – это то, что мы воссоздаем и собираем воедино. Они фрагменты, производимые нами для воссоздания событий прошлого. Или же мы просто надеемся, что такое событие имело место. Короче говоря, наши воспоминания редко бывают точными. Они не более чем субъективная реконструкция событий. Если еще короче: мы видим то, что хотим видеть. Швейцар «Бересфорда» уже ждет меня и ведет к мониторам, куда сводится изображение с камер. На одном из экранов застыла черно-белая картинка: два человека, идущие друг за другом. Она мне мало что говорит. Камера находилась у них над головой, качество изображения оставляет желать лучшего. Вероятно, идущий впереди и есть Рай Стросс. На нем толстовка с надвинутым капюшоном. Тот, кто идет за ним, совершенно лыс. Оба идут, опустив голову. Держатся почти впритык, отчего кажется, будто лысый упирается лицом в спину Стросса. – Включить воспроизведение? – спрашивает швейцар. Он молод, не больше двадцати пяти. Я уже говорил, что форменная одежда обслуживающего персонала в «Бересфорде» напоминает военную. Та, что на швейцаре, кажется несоразмерно большой для его щуплой фигуры. – Это ведь подвал? – Я указываю на экран. – Да. – Вы общались с… – я не знаю, как характеризовать Стросса, и выбираю нейтральное, – с этим жильцом? – Нет, – отвечает он. – Никогда. – А кто-нибудь из обслуживающего персонала называл его по имени? – Нет. Нас учат обращаться к жильцам по фамилиям. То есть мистер, миссис, доктор и так далее. Если мы не знаем фамилии, то просто говорим «сэр» или «мэм». Но что касается этого человека, я вообще никогда его не видел, хотя работаю здесь два года. – Прошу включить воспроизведение, – говорю я, снова поворачиваясь к экрану. Швейцар пускает запись. Видеозапись короткая. В ней нет ничего примечательного. Стросс и его убийца идут, опустив голову, двигаясь почти впритык. Это кажется мне странным. Я прошу консьержа вернуться к началу и прокрутить запись снова. Затем в третий раз. – Когда скажу, нажмете паузу. – Конечно. – Стоп! – через некоторое время говорю я. Изображение застывает. Я щурюсь и придвигаюсь ближе к экрану. Картинка и сейчас почти ничего мне не говорит, но одно становится ясно: оба знали, что в подвале есть камера, и в какой-то момент (на этом месте я и попросил остановить запись) человек, который, как мы теперь знаем, был Раем Строссом, поднимает голову и смотрит в объектив камеры. – Можете увеличить изображение? – Нет, не получится. Пиксели тоже увеличатся и смажут четкость. В любом случае вряд ли увеличенное изображение добавило бы деталей. Мое предположение, которое я считаю правильным: лысый человек позади Рая Стросса и есть его убийца. На это указывает манера их передвижения: скованность, короткие шаги, идут почти вплотную. Предполагаю, что лысый вел Стросса под дулом пистолета. – Скажите, а у покойного бывали гости? – Нет. Никогда. Утром мы как раз об этом говорили. – Мы? – Я и другие швейцары. Никто не помнит, чтобы кто-то к нему приходил. Ни разу. Конечно, он мог водить гостей через подвал, как этого. – Полагаю, этот гость потом тоже ушел? – Если и ушел, на камеры он не попал. Я откидываюсь на спинку стула и сцепляю пальцы. – Мы закончили с просмотром? – спрашивает швейцар. – А есть запись, где жилец запечатлен выходящим из здания? – Как вы сказали? Я указываю на экран: – Прежде чем встретиться с этим гостем и повести его к себе, покойный выходил из дома. – Да, конечно. – Можете показать тот фрагмент? – Минуточку. Вторая запись говорит мне еще меньше. Рай Стросс держит голову опущенной. Капюшон плотно надвинут. Он идет, и у меня возникает ощущение, что он торопится. Я проверяю время: между его уходом и возвращением прошло сорок две минуты. Все это добавляет странности.