Элина оглядывается на витрину салона. Все, кто внутри, по-прежнему глазеют на нас. – Как вам удалось так быстро выкупить мой долг? – Это несложно. – Ну да, вы же владеете картиной Вермеера. – Не я, а моя семья. Она встречается со мной глазами и удерживает взгляд: – Вы сверхбогач. – (Не вижу смысла отвечать.) – Я вам сказала, что Арло оставил меня ради другого предмета симпатий. – Да, помню. – Я назову вам имя при выполнении двух условий. – Слушаю, – говорю я, сцепляя пальцы. – Первое. Если вы его найдете, пообещайте внимательно выслушать его. Если он убедит вас в своей невиновности, вы его отпустите. – Принято, – отвечаю я. Я не считаю, что это обещание меня к чему-то обязывает. Отчасти я верю в лояльность и всякие там «Дал слово – держись». Отчасти, но не целиком. Я руководствуюсь тем, что считаю наилучшим в той или иной ситуации, а не фальшивыми обещаниями и такой же фальшивой лояльностью. Мое «Принято» еще ничего не значит. – И какое второе ваше условие? – Вы прощаете мне все мои долги. Должен признаться: я впечатлен. – Суммарно ваши долги превышают сто тысяч долларов. – Но вы же сверхбогач, – пожимает плечами Элина. Честное слово: мне это нравится. Очень даже нравится. – Но если окажется, что вы меня обманули… – начинаю я. – Не окажется. – Вы думаете, есть шанс, что они по-прежнему вместе? – Да. Они сильно полюбили друг друга. Так вы принимаете мои условия? Это обойдется мне в шестизначную сумму. Однако такие суммы я теряю и приобретаю каждую минуту, как только открываются рынки и биржи. Вдобавок я филантроп, в основном потому, что могу себе это позволить. Элина Рэндольф с ее салоном кажется достойным объектом для проявления моей филантропии. – Я принимаю ваши условия. – Не возражаете, если мы устно это подтвердим? – Как вы сказали? Она включает диктофон на мобильнике и заставляет меня повторить обещание. – Пусть останется в качестве подтверждения, – говорит Элина. Мне хочется ей сказать, что я отвечаю за свои слова, но мы оба знаем истинную цену подобных утверждений. Эта женщина нравится мне все больше и больше. Закончив запись, она убирает мобильник в сумочку. – Ну и ради кого Арло Шугармен вас оставил? – Я не сразу поняла. – Это как? – Семидесятые годы. Мы учились в евангелическом заведении. У меня в голове не укладывалось… – Что не укладывалось? К кому он от вас ушел? Элина Рэндольф берет лист с отсканированной страницей из ее старого ежегодника. Потом указывает не на Арло, а на главного певца в дальнем левом углу снимка. Я прищуриваюсь, чтобы получше рассмотреть нечеткое черно-белое изображение. – Кельвин Синклер, – говорит она. Я вопросительно смотрю на нее. – Потому мы и расстались. Арло осознал, что он гей. Глава 27 К Эме я отношусь слишком заботливо, и это меня бесит. Я никогда не хотел детей, поскольку не хотел испытывать чувство жуткой уязвимости, когда угроза благополучию другого человека способна меня разрушить. Единственный канал, через который мне можно сделать больно, – это моя биологическая дочь Эма. Сейчас она сидит напротив. Мы обедаем в моей квартире с видом на Центральный парк. Впустить ее в мою нынешнюю жизнь означает познать беспокойство и боль. Кто-то скажет, что родителям свойственно беспокоиться за детей и что это чувство делает меня человечнее. Пусть говорят. Кто хочет быть человечнее? Это ужасно. Я не обзавелся детьми, поскольку не хотел испытывать страхи. Я не стал отцом, поскольку каждая привязка является помехой. Сейчас объясню. Я подошел к этому вопросу аналитически. Перечислил себе все позитивные моменты присутствия Эмы в моей жизни: любовь, общение, возможность о ком-то заботиться и так далее. Затем перечислил негативные, первое из которых: вдруг с ней что-то случится? Когда я смотрю на это «уравнение», негативные величины перевешивают. Я не хочу жить в страхе. – С тобой все о’кей? – спрашивает Эма. – Все клёво, – отвечаю я. Она выпучивает глаза. Ее настоящее имя Эмма, но она всегда носит черную одежду, красит губы черной помадой и предпочитает серебряные украшения. Когда она была классе в седьмом, какой-то тупарь заявил, что она похожа на «готов» или «Эмо». Одноклассники начали звать ее Эма, считая это остроумным и задевающим самолюбие. Но Эма обратила все в свою пользу и приняла новое имя. Сейчас она старшеклассница, дополнительно занимающаяся искусством и дизайном. Когда Анджелика Уайетт забеременела, то не поставила меня в известность. О рождении Эмы я тоже ничего не знал. Когда же наконец Анджелика соизволила мне сообщить, я не только не рассердился, но не испытал даже малейшего раздражения. Она знала мои воззрения относительно детей и уважала их. Но через несколько лет решила раскрыть карты, сделав это по трем причинам. Первая: она сочла, что прошло достаточно времени (так себе причина); вторая: я заслуживаю знать правду (причина еще более так себе, поскольку я ничего не заслуживаю); и третья: если с ней что-то случится – тогда она очень боялась рака груди, – будет кому помочь Эме (самая разумная причина). Зачем я вам все это рассказываю? Я не заслуживаю отношений с Эмой. Когда требовалось, меня не было рядом, и даже если бы мне представился шанс, я бы все равно им не воспользовался. Поэтому даже в мыслях я называю ее своей биологической дочерью. Эма великолепна во всех отношениях, но я здесь ни при чем. Я не имею права купаться в лучах родительской славы и чувствовать себя причастным к ее великолепию. Я не напрашивался на эти встречи с ней. Я вообще их не хотел (я уже объяснял вам все «за» и «против»). Но Эма сама сделала выбор, и мне необходимо его уважать. И потому, нравится мне или нет, у нас происходят совместные завтраки и обеды. Добавлю: Эма меня понимает. – У меня появился бойфренд, – сообщает она. – Даже слышать не хочу. – Не будь таким. – Я всегда такой. – И даже совета не дашь? Я откладываю вилку. – Парни, – говорю я, объединяя этим словом всех мужчин, – стремные существа. – Тоже мне новость! А как ты относишься к подростковому сексу? – Прекрати, пожалуйста. Эма подавляет смешок. Она любит меня поддразнивать. Я не знаю, как вести себя с ней. Иногда я чувствую, что кровь отливает у меня от головы. В какой-то момент Анджелика решила рассказать Эме обо мне. С ее стороны это была не самая удачная затея. Возможно, Эма подросла и просто поинтересовалась, кто ее отец. В точности я этого не знаю, и не мне об этом спрашивать. Анджелика – мать своеобразная. Вы наверняка часто слышите утверждение: с рождением ребенка ваша жизнь меняется навсегда. Потому-то я и избегал отцовства. Я не хочу отходить в своей жизни на задний план. Считаете это неправильным? Когда Эма наконец сообщила мне, что знает (а это было на свадьбе у Майрона, где она попросила потанцевать с ней), я был выбит из колеи. Мне стало тяжело дышать. Наш танец закончился, а это чувство полностью не исчезло.