Мэллори скрипнула зубами и на секунду зажмурилась, чтобы прогнать некстати выбравшийся на поверхность памяти кусочек совсем недавнего прошлого. Помнится, в такие моменты она всегда чувствовала возбуждение. Пыл погони, азарт охотника и ощущение власти — дар любого, а тем более настолько мощного, оружия. Впрочем, возбуждение всегда было всего лишь секундным уколом, тут же сменяясь холодным расчётом, без которого всё могло закончиться очень плохо. Уже для охотника… – Насчёт того, что экземпляр представляет какую-то ценность, можно не волноваться, мэм, – подал голос дежурный, скорее всего, истолковав молчание хозяйки по-своему. Мэллори холодно покосилась на этого бесцветного человечка, с виду абсолютного клона тех, кто сейчас проводил дезинфекцию матерящегося пленника, и вопросительно подняла бровь. — Тесты показали высокий уровень метаболитов наркотических веществ, мэм. Полагаю, такого как он может убить любая очередная доза… мэм. Отработанный материал. – Этим вкрадчиво-убеждающим тоном можно было намазывать кондитерские изделия, но Мэл скривилась от внезапного приступа… нет, даже не боли. Просто знакомый холод вдоль позвоночника, похожее на блаженное послеоперационное онемение. — Вот как. Значит, отработанный материал?! — повторила Мэллори преувеличенно громко. Неизвестно зачем – чтобы избавиться от тоскливой пустоты под сердцем или персонально для отмытого пленника, который сейчас, казалось, обалдело ощупывал обстановку лаборатории злобно мерцающим взглядом. И это тоже не изменилось. Все подобные типы смотрели вокруг себя примерно одинаково, будто выискивая что-то, а у этого эффект усиливался чёрными кругами вокруг тёмных глаз – ну ни дать ни взять «ночная» оптика… -- Мэм… – лаборант, видимо, отчаялся дождаться ответа и коснулся локтя хозяйки. Достаточно вежливо, но Мэл, покосившись на эти длинные, похожие на паучьи лапки пальцы на рукаве своего комбинезона, почувствовала приступ отвращения. Ко всему сразу в этой лаборатории, даже к этим вот ни в чём не повинным распечаткам в руках «упыря». Распечатанные листы Мэллори с недавних пор ненавидела настолько сильно, насколько можно было ненавидеть извещения о том, что тебя лишили всего, чем ты жила последние почти двадцать лет жизни. Одна короткая фраза «Перевести на половинное жалование по состоянию здоровья», – и вот ты уже, чуть ли не раня пальцы, с остервенением спарываешь знаки различия со своего комбинезона. Именно этого, кстати, за рукав которого держится обнаглевший «кровосос-экспериментатор». Мэллори вдруг представила, как невидимыми пальцами сжимает сердце этого человека, и он корчится, сгибается, затем оседает на пол, – увидела ясно, как если бы… Тут же оборвала себя: нет. Враг не здесь, рядом, он не одет в ослепительной белизны униформу, что делает его чуть ли не частью здешнего оборудования, тоже девственно-белого. Враг в кричаще-красной майке, он зафиксирован на экспериментальном стенде, и видно, как бугрятся от напряжения мышцы на его задранных кверху руках. «Естественный враг», – как-то завороженно подумала Мэллори, следя за тем, как лаборанты начинают разматывать систему своего адского аппарата. Эти ребята не любили терять время попусту, так же как, скорее всего, не любила его терять и их нынешняя жертва. Со своими собственными пленниками. Поэтому все вопросы морали и этики в случае человека в красной майке можно было считать решёнными. И, в конце концов, совершенно без разницы, что использовать против бандитских выродков. Электронная ручка может стать таким же оружием, как и ракеты. А «упыри» с их жутковатым оборудованием – дополнительным средством. – Чё это за поебень? Пошли вы все на хуй! Убрали руки! Всех уебу! – заорал пленник при виде четырёхдюймовых полых игл, которыми, стоило только дать добро, уже через несколько минут начнут дырявить ему вены. Аппарат уже гудел, низко, тревожно, на пределе слышимости, и Мэл уже почти видела, как стенки матово-прозрачных трубок изнутри окрашиваются тёмной венозной кровью. Формально и физиологически кровь останется прежней, и даже смерть явится отнюдь не мгновенно. Может пройти пару дней, прежде чем многократно очищенная от невидимой энергии красная жидкость потеряет всё то, что наделяет тело настоящей жизнью. По окончании цикла организм мог считаться чем-то вроде умирающего, рассыпающегося на глазах растения. Которое оставалось только окончательно раздавить и отправить в утилизатор… Подпись. Потому что так надо. Так правильно. Потому что всё уже решено, а «упырям» нужен материал. Да и вообще, что с ним ещё делать, с этим отморозком? Чего ещё он заслуживает? По багровой коже, оставляя грязные дорожки, стекают крупные капли пота. Бегут по склеенным курчавым волоскам, по каким-то пятнам, похожим то ли на следы от ударов, то ли на ожоги, сливаются в ручейки, когда тело в очередной раз вздрагивает. Это напоминает плохое, очень примитивное кино с чересчур приближенной к точке съёмки камерой: изображение дрожит и косится, а звуки слишком резкие – короткие вскрики, мало напоминающие человеческий голос. Впрочем, в звуковое сопровождение периодически вклинивается и голос уже знакомый – хриплый, вибрирующий. До боли в твоём собственном горле он выкрикивает насмешки и ругательства или говорит что-то вкрадчиво, бродя вокруг жертвы, которая, похоже, подвешена за лодыжки на дереве. Да, так и есть. Ваш общий взгляд – твой и мучителя – при очередном движении захватывает гладкий древесный ствол и крупные сочные листья в сочленении веток – там, где затянут узел. Верёвка чуть подрагивает, как перетянутая струна – пленник ещё в состоянии судорожно всхлипывать. Поле зрения смещается и, скользнув по серому ящику с проводами в красной и чёрной оболочках, снова фокусируется на жертве. Залепленные пластырем грубые пальцы держат зажимы на противоположных ящику концах проводов. Зажимы касаются кожи несчастного – на секунду обоняния достигает сумасшедшая смесь запахов пота, мочи и гари. Тело на верёвке дёргается, как свиная туша, которую снизу грызут собаки, но горло бедняги уже сорвано и громкого крика не получается… Рычание со стороны стенда слилось с громким треском электрического разряда, но Мэл не сразу сообразила, что слышит это уже «наяву». Точнее, сообразить помешала необходимость прикрыться от отголоска чужой физической боли, но блок вышел поспешным и неумелым, и Мэллори отвернулась, чтобы спрятать от сотрудников лаборатории любой намёк на своё состояние. Глубокий вдох – продолжительный выдох. Писку в ушах удалось украсть отзвук нового разряда вместе с диким матом, потом слух на несколько мгновений отказал совсем, оставив тяжкое беззвучие. В глаза бросилось то, как судорожно вздуваются сосуды на шее и руках незнакомца, потом слух вернулся, притащив за собой осознание того, что лаборанты решили воспользоваться шокером просто так. Без особой причины, на всякий случай. «Он тоже делал это просто так», – напомнила себе Мэл. Такой вывод напрашивался сам собой ко всему тому, что ей уже удалось увидеть, коснувшись этого сознания намеренно или случайно. Даже нет – всё подсмотренное явно делалось, что называется, из любви к искусству, но с «упырями» всё было ещё хуже. Они боялись. До дрожи в коленках боялись распятого цепями человека, совсем ничего о нём не зная, – просто так, потому что редко высовывали нос за пределы своей стерильной лаборатории. – Хватит! – проговорила Мэл глухо и зло, очень кстати вспомнив, что она ещё даже ничего не подписала. Реакции не последовало: мускулистый торс тряхнуло от очередного касания длинного шеста, на конце которого сверкали короткие молнии. Потом ещё и ещё – у Мэллори появилось дикое желание устроить этим людям кое-что похуже увольнения… – Отставить! – рявкнула она наконец, непроизвольно вздрогнув от слова, которое уже больше года не употребляла совсем. Потому что именно с того времени пришлось резко менять большую часть своих привычек, как и сам образ жизни. Шокер смолк тут же, на половине особенно длинного трескучего раската, будто обидевшись на то, что не сможет больше никого жалить. «Упыри» обиделись тоже, замерли, ошалело оглядываясь на хозяйку, от которой, видимо, не ожидали такой интонации. Мэллори едва удостоила лаборантов взглядом и красноречиво резким жестом сунула в руки дежурному, что всё ещё неотступно торчал рядом, его бумаги и планшет со стилусом. Немного неловко – стилус чуть не скатился на пол, и Мэл, придержав его, невольно оглянулась через плечо на обмякшего было пленника. Потому что тот вдруг пошевелился, обвёл слепяще-белое помещение почти бессмысленным взглядом и выкрикнул хрипло: – Фашисты грёбаные! Мэллори даже брови подняла: ну ничего себе, вот это словечки, притом что вышеупомянутых «фашистов» люди помнили до сих пор, спустя пять-то столетий. Изумление сменилось чем-то вроде болезненного интереса, а каким же словом этот тип назвал бы своё собственное времяпровождение? И Мэл, склонив голову набок и почему-то чувствуя отвращение к самой себе, коротко бросила лаборантам: – Выйдите. – Мэм… – дежурный единственный из всей этой почти безмолвной и совсем безликой братии общим числом в пять человек попытался возразить, но тоже повиновался нетерпеливому жесту хозяйки. Когда за сотрудниками сектора В с шипением сошлись створки двери, Мэллори развернулась навстречу обалдело-злобному взгляду пленника и тихо спросила: – Так чем именно такого, как ты, могут смущать наши… методы? У этого «наши» был странный, сковывающий привкус оскомины, и Мэл криво усмехнулась тому, как легко она объединила себя с работниками ненавистного сектора В. Нет, ну по сути всё правильно. Любой «опытный образец» проходил сквозь фильтр пристального внимания владелицы станции, и прятаться от этой обязанности было бессмысленно. Да и невозможно. – А что ты, сука, обо мне знаешь? – Этот взгляд, наверно, должен был пугать и отталкивать. Если бы у Мэллори вообще водилась привычка заострять внимание на чьих-то там взглядах, а не заглядывать сразу в глубину, проходя сквозь шелуху внешних оболочек. Хотя вот в этой «глубине», похоже, ничего нового уже высмотреть не удастся. – Я видела в твоей голове, что ты делал с людьми. Двое на пляже. Один мёртв – у него вспорот живот. Второй ещё жив, трясётся от страха, в то время как ты собираешься прострелить ему затылок. Ах да… ещё вот тот, последний. На дереве вниз головой… а та штука, серая с проводами, кажется, называется «аккумулятор». Хранятся ещё такие, кое-где, в музеях, – подвела Мэл бесстрастный итог и пожала плечами. – Хватит? – А ты, видать, привыкла все делать чужими руками? Или на расстоянии… убивать сотнями. И как тебя за это отблагодарили? Выбросили на свалку? – Если честно, такого Мэллори не ожидала. От дикаря, головореза, чёрт знает кого ещё, да после того, что с ним проделали лаборанты, – совсем. Такой осмысленной и точной речи, с этой мрачной и едкой иронией на слове «отблагодарили». А последние слова, на которых он повысил голос, напоминали хлёсткую оплеуху… Глава 3 Она не совсем поняла, как это произошло. Кажется, человек на стенде, который и называться-то этим словом не заслуживал, сказал что-то ещё. Грубо, иронично и нагло, как будто даже подвешенное положение не мешало ему чувствовать уверенность в каждом слове. Кажется, что-то насчёт того, что «тюремщица» выглядит слишком паршиво — примерно как мусор, который на свалке трамбовали бульдозером. Мэллори, конечно, имела слабое представление о том, что такое бульдозер, но уловить смысл всё-таки была способна. Незнакомец каким-то чудом просто озвучил то, что она сама не так давно сказала себе мысленно. Держа в руках документ об отставке из флота. Формулировка «перевести на половинное жалование по состоянию здоровья», плюс ещё пара ничего не значащих фраз, сухих и официальных. Помнится, тогда как раз такая мысль и промелькнула: её, лейтенанта Мэллори Теа Харт, просто выбросили. Как упакованную в утилизационный мешок кучку сора. Тогда же, напрочь стирая полузабытое желание по-детски разреветься, от которого зверски пекло глаза, явилась злость вместе с диким желанием нанести удар в ответ. – Заткнись… – прикрыв глаза в попытке хоть как-то вернуть себе тающий самоконтроль, пробормотала Мэл. Почему-то заложило уши, и новая колкость пленника словно увязла в слое изоляции. Почти год назад, когда Мэллори, очнувшись после операции по восстановлению позвоночника, взяла в руки свой отпечатанный на бумаге с водяными знаками приговор, ударить было некого. Ни одним из известных ей способов. А вот сейчас… Где-то под рёбрами, в области солнечного сплетения, зародилось жжение. Не гнева, нет – Мэл так ни разу и не смогла дать этому чувству определение. Тело человека напротив потускнело и расплылось, сделавшись похожим на рисунок электрической схемы. И, как в случае с электрической схемой, нужно было сделать совсем незначительное усилие, чтобы пережать некоторые "проводки". – С-сссука… — только и сумел выдавить из себя пленник, когда мышцы его гортани вдруг сдавило неконтролируемым спазмом. Мэллори только улыбнулась слегка и усилила невидимый нажим, слыша, как судорожно этот человек пытается вдохнуть или выдохнуть — неважно. Если бы позволяли цепи и скобы, он трепыхался бы ещё сильнее, но получалось только хрипеть и сипеть, одаривая неподвижную «тюремщицу» уже не бранью, а только мутнеющим взглядом. С каким-то отстранённым удовлетворением Мэллори отметила: даже такое грубое, будто высеченное из камня лицо способно искажаться от инстинктивного страха, и надавила ещё сильнее. Смотрела она при этом куда-то на грудные мышцы незнакомца, которые, казалось, грозили разорвать раздражающе красную майку, и на крупные капли пота, что уже запятнали ткань влагой. — Нужно следить за тем, что говоришь, – проговорила Мэл почти наставительно, хотя слова не имели никакого значения. Только сжимающееся кольцо… кстати, наверно, уже достаточно. Иначе этим «проводкам», которые сейчас, будто в лихорадке, бились под невидимыми пальцами от тревожных сигналов, уже ничего не поможет. – Хотя бы иногда. Пленник с силой выгнулся ещё раз — наклонив голову, Мэллори заворожённо следила за тем, как грудная скоба, сминая чёртову красную тряпку, глубоко вдавливается под рёбра. Кажется, что-то захрустело, может быть, и сами рёбра, а может, суставы запястий, вывернутые под неестественным углом. Глядя, как трепещут веки, прикрывающие остекленевшие глаза, Мэл медленно досчитала до трёх и отпустила. С резким, болезненным выдохом – оказывается, она тоже всё это время задерживала дыхание. Невидимые «проводки» избавлялись от избыточного напряжения далеко не мгновенно, причиняя, естественно, нешуточные страдания незнакомцу, и он прерывистыми, сипящими глотками жадно хватал ставший вдруг доступным воздух. Чувствуя, как жжение в солнечном сплетении сворачивается до размеров горячей иголки, Мэллори перевела дух. Эмоции. Для проявления этой способности всегда нужны были сильные эмоции, которые Мэл вообще не особенно любила. Нужно было сделать так, чтобы произошедшее только что лаборанты никогда не увидели, и Мэллори пошевелилась. Непринуждённые движения почему-то давались с некоторым трудом, но, слушая натужный хрип и кашель, с которыми пленник возвращал себе способность нормально дышать, Мэл в пару шагов добралась до терминала и в два нажатия подкорректировала работу камер видеонаблюдения. Взгляд случайно упал на шокер, которым воспитывали «материал», и Мэллори, улыбнувшись неожиданной идее, разрядила в воздух половину батареи устройства. «Пусть думают, что хотят», — этому девизу учил генетический дефект под названием «телепатия». Мэл давно уже усвоила урок, отношение «упырей» её и вовсе не волновало. А вот жгучую злость, которая почти внезапной волной хлынула со стороны пленника, игнорировать было сложно. Незнакомец больше не хрипел, хоть и дышал ещё тяжко и прерывисто, и во все глаза следил за каждым движением своей мучительницы. Без тени удивления, кстати сказать. «Чем вообще можно удивить садиста?» — грустно усмехнулась Мэллори, даже не пытаясь закрыться от самого настоящего прилива чужой ненависти. Да что там, она почти упивалась этим чувством, растворялась в нём, вспоминая, как ненавидела сама. Тех, кто вынудил её расстаться с флотом. Тех, из-за кого она так и не смогла посмотреть в глаза родным своего напарника по последнему бою – пилота Ричарда Рэйда, этого рыжего и конопатого придурка-коммандера. Умирая, Рич кашлял так же натужно… – Как, однако, всё банально и просто, -- Мэллори обнаружила, что тоже осипла, но звенящая тишина, нарушаемая только ворчанием аппаратуры и вибрацией чужого чувства, начала раздражать. – Ты и тебе подобные любите причинять боль, но ненавидите, когда вам отвечают тем же. – А такие, как ты, что, радуются ответной боли? – тонкие губы пленника искривились в такой ухмылке, что Мэл с трудом подавила желание оскалиться в ответ. Кажется, он играл с ней, по крайней мере, пытался, и эта черта, наверно, могла даже восхищать. Если бы только можно было восхищаться действиями такой мрази. Если бы только он с удивительным упорством не напрашивался, как будто ещё не понял, где находится. Так может, стоит объяснить ему? Показать, что любую верёвку, за которую он попытается дёрнуть, можно дёрнуть и с другой стороны? Может, это будет только правильно и справедливо?