– Ты далеко собралась? «Трусливая, боишься посмотреть правде в глаза!» – кажется, этот, в лаборатории, говорил и что-то такое тоже. Желание посмотреть, как протекает эксперимент, сформировалось полностью, и Мэл решительным движением вжикнула застёжкой комбинезона. «А ты, видать, привыкла все делать чужими руками?» – похоже, от неотступно звучащего в мозгу мрачного голоса избавиться было невозможно, что уже само по себе побуждало искать причину этого удивительного явления. – Нужно же пойти извиниться перед оператором, – Мэллори улыбнулась Сиду, надеясь, что улыбка скрасит заведомую ложь, и довольно бесцеремонно сунула мужчине в руку окровавленную салфетку. – Спасибо. Уже всё в порядке. *** «Предатель!» Как ярко-то, гораздо ярче того, что поймалось во время предыдущего визита, когда взвинченная Мэл, почти не глядя обработав порез, явилась взглянуть на эксперимент. Вокруг стенда деловито суетились «упыри», не обращая никакого внимания на то, что пленник говорил во время кратких проблесков сознания, подсоединяли какую-то аппаратуру, считывали какие-то данные – механически, размеренно. Мэллори же сразу показалось: этот подопытный чувствует себя гораздо хуже, чем умиравшие на стенде до него. Его всего мелко трясло и выкручивало до хруста суставов, а Мэл равнодушной статуей наблюдала за тем, как он неосознанно, до кровавых язв, прикусывает губы. Тёмные тени вокруг его глаз, казалось, углубились и почернели ещё больше, грубые черты сделались ещё резче… – Вы не слишком… усердствуете? – спросила Мэллори у дежурного, прислушиваясь к тому, что чувствует сама. Удовлетворение? Тем, что «естественный враг», который каждым действием своим заслуживал полученное накануне, похож теперь на свеженького мертвеца – кто там называл Мэл «мёртвой сучкой»? Но – ни намёка на удовлетворение, только странное отупение, онемение, как у свежей раны, которую залили блокаторами боли. Да видно, не до конца залили, или вещество попалось слабоватое, потому что именно тогда Мэллори поймала это впервые. Как рикошет. Как удар под дых, жестокий, едва ли не роняющий на колени. «Предатель!» – серый дым, размытый круговорот лиц, обладатель одного из которых вдруг видится вполне чётко, как будто на нём задержался пристальный взгляд. Темнокожий мужчина, очки – музейный экспонат*, курчавая бородка, дикарское украшение на шее странно сочетается с чем-то, похожим на форменную куртку. А потом вдруг – лицо женское, смуглое, зеленоглазое, с причудливым рисунком на подбородке… Мэл показалось, что она коснулась оголённого провода под напряжением. Охнула, пошатнулась – ни вдохнуть, ни выдохнуть – от боли, чужой боли, потемнело в глазах. Поймала взгляд лаборанта, случайный, недоумённый, выпрямилась. Усмехнулась коротко – ну надо же, как интересно… – У него абстинентный синдром*, мэм, – лаборант усмешку не принял. Не понял, не истолковал никак, да и не мог. Только информировал, будто оправдывался: это не они «перестарались», раньше времени подвергнув разрушению объект. Это всё объект, этот дикарь, этот диссонанс для белоснежной чистоты помещения – порождение тёмных джунглей. Это он во всём виноват – материал для опытов. Мэллори только поморщилась: подсмотренное оставило у неё на губах отчётливый привкус крови. Больше того – казалось, кровь струйками, липкими и обильными, стекает с головы по левой половине лица, щекочет ухо, подбородок, шею, коркой стягивает пульсирующую болью бровь, заливает веко. Крови так много, что в попытке зажать рану к ней прилипают пальцы – Мэл уже пропускала мимо ушей попытки «упыря» оправдаться, изучая страшный рубец на бритом черепе пленника. Вот значит, как он появился, этот шрам… – Вы бы притормозили немного, – кажется, именно это Мэллори сказала дежурному по лаборатории. Бесцветная физиономия вытянулась в недоумении – он и правда не понимал, зачем приостанавливать эксперимент, когда впереди ещё целый день. Мэл, скрипнув зубами, повторила слова в приказном тоне, мысленно пообещав себе избавиться уж по крайней мере от нынешнего персонала сектора В, если не от самого сектора, и пошла прочь из лаборатории. Впереди действительно был целый день с кучей забот по комплексу со всеми его секторами и отделениями, и целый день Мэллори чудилось, что она в кровавом бреду бежит прочь от толпы, крики которой колышут воздух, душный и вязкий, как бульон. «Предатель». Да, сейчас ярче, гораздо ярче – чем тогда, днём. Сейчас никто не мешал – лаборанты снова толпились за дверью, а Мэллори краем сознания ощущала их вялое, глухое недовольство. Да плевать. Они и впрямь перестарались, эти чёртовы фанатики своей кошмарной науки. Не способны они признать, что существует что-то вне их экспериментов. Что чужие чувства – это не вместе с потом и сукровицей утекающая в сливные отверстия стенда жизнь и не ряды цифр и графиков на экранах. Чужие чувства как кончик лезвия, на которое медленно наматывают твои собственные нервы, обнажённые, выдернутые на живую из плоти – когда смотришь чужими глазами в зелёные глаза смуглой женщины… «Да, так оно и бывает», – скривилась Мэл, катая на языке солёный привкус чужой крови и горький – уже собственной памяти. Кого-то родной отец, назвав мутантом и генетическим уродцем, выставляет за порог дома в шестнадцатый день рождения. А кто-то, глядя в лицо собственной сестры, чувствует, как выгорает всё то, что когда-то связывало с ней. Взамен остаётся рана, воспалённую, вечно кровящую поверхность которой слишком больно задевать. Ведь это же была сестра – Мэллори не могла ошибиться. Кому, как не ей, знать, как выглядят подобные узы. – Я кое-что тебе принесла, – Мэл криво усмехнулась и наконец пошевелилась. Медицинский инъектор вместе с двумя колбами поместился в бедренный карман комбинезона достаточно свободно для того, чтобы «упыри» ничего не заметили, да и никто не собирался перед ними отчитываться. В конце концов, все же заинтересованы в том, чтобы испытуемый протянул немного дольше, так? – Видишь? – Ответа не было – реакции совсем никакой. Только похожая на лихорадку тряска – следствие то ли наркотической ломки, то ли чего-то другого. Например, того, что выросшее на воле существо, которое даже в окружившей его толпе мечется, подобно пойманному хищнику, не способно жить в белоснежной, стерильной клетке. – Ладно… – Пленник всё так же молчал, но Мэллори чувствовала – он почти очнулся. Вернее, балансировал на грани бреда и яви – так, как диктовало ослабевшее тело. И если поднапрячься, совсем немного, можно было поймать обрывки его грёз: лица, лица. Застилающая левый глаз, пахнущая металлом кровавая пелена, тяжкое, хриплое дыхание того, кто явно всегда бегал легко, как грациозная большая кошка. Рвущая лёгкие боль в груди – не от бега, нет, совсем не от него, а от невыносимой, чёрной обиды. «Чудовище не всегда было чудовищем», – явилась вдруг отстранённая мысль, скользнула по сознанию острым, ранящим краем. Мэл со щелчком вогнала в инъектор первую колбу – как магазин в рукоятку того пистолета, что был у пирата при себе. Немного резким движением – Сид, по внутренней сети получивший от хозяйки сухой приказ приготовить два препарата, явно обиделся. Мэллори никак не могла избавиться по этому поводу от какого-то неприятного осадка на совести, но и поделать с собой ничего не могла – видеться с доктором почему-то очень не хотелось. – Сейчас станет легче, – Мэл непонятно кому скорчила улыбку и прижала инъектор к плечу пленника. Подняла взгляд к посеревшему лицу, зная, что изменения увидит почти сразу. Сид готовил отличный коктейль, питающий сердечную мышцу – в этом доку отказать было невозможно. Ещё Сид оказался способным намешать мерзости, облегчающей пресловутый абстинентный синдром. Мэллори вдавила инъектор во второй раз и ещё пару десятков секунд наблюдала, как всё более размеренно, без судорожных рывков, вздымается и опускается обтянутая красной майкой мощная грудь. Кажется, подействовало… – Пить хочешь? – тихо спросила Мэл, но вопрос ушёл в звенящую электрическим фоном тишину. Пленник даже не шелохнулся, будто сама Мэллори ощущала его жажду острее, чем он сам. Ни слова, ни звука – даже удивительно. – Ладно, как хочешь. Распоряжение напоить объект, когда он очнётся, Мэл дала уже лаборантам, сгрудившимся мини-толпой у самых створок, но почему-то не спешащих зайти. На несколько мгновений пират остался в одиночестве и только тогда пошевелился. Осторожным движением, явно пробуя силы, сумел чуть напрячь руки, будто подтягиваясь из лежачего положения. С третьей попытки сжал в кулаки онемевшие от неподвижности пальцы. Облизнул пересохшие губы и только потом, разлепив веки, уставился на закрытую дверь неподвижным, тяжёлым взглядом. Глава 5 — Внимание. Персоналу покинуть коридоры. Внимание. Персоналу покинуть коридоры, – монотонный бесполый голос сотрясал все помещения комплекса, заполняя их вплоть до самого труднодоступного закутка. Голосу фоном вторила сирена, пульсировала прерывисто, с придыханиями, подобно больному аритмичному сердцу, цепной реакцией передавала тревогу через сами молекулы воздуха. Звуковое оповещение дополнялось мигающим красным светом, непостижимым, потому что источник его проектировщики аккуратно скрыли в стыках стен и потолка, и в то же время взвинчивающим нервы до предела. Вся эта световая и звуковая вакханалия способна была вызвать головную боль у кого угодно, но Мэллори, откинувшись на спинку кресла, терпеливо ждала, когда однообразные в своей белоснежности коридоры действительно опустеют. Опустеют, как предписано правилами безопасности комплекса, потому что подобные правила всегда пишутся отнюдь не чернилами. Мэл успела просмотреть это трижды с того самого момента, как её вызвали по тревоге, вырвав из очередной полудрёмы, на которой настаивал Сид. Выселенному из-за пульта оператору не пришло в голову даже пикнуть в возражение; Мэл только скривилась, улавливая без малого ужас, что липкими волнами исходил от слишком юного на вид парня. Впрочем, винить его никто не собирался, потому что запись прямо-таки вопила сама за себя: «Правила пишутся кровью». И того, что уже совершилось, изменить невозможно. Правила безопасности пишутся кровью. Вот белоснежная лаборатория сектора В с её приглушенным пока освещением. Главная камера направлена на неподвижную фигуру, прикованную к плите стенда, в горизонтальном положении похожей на обманчиво безобидный стол. В нижнем правом углу экрана сменяются цифры таймера, текут мерно, будто успокаивая, умиротворяя: всё в порядке, всё в норме, всё так, как должно быть, так, как всегда. Лаборант в белом и подходит к рабочему месту не торопясь – так, как делал это десятки раз до этого дня, продолжая или заканчивая очередной цикл умирания. С десяток минут у сотрудника уходит на то, чтобы запустить и протестировать свою «кровососную машину», подключить фиксирующую аппаратуру. В поле зрения камер появляются ещё двое – один из них усаживается за небольшой пульт, на экран которого должны выводиться показатели жизнедеятельности «объекта». В руках у второго – оснащённый трубочкой одноразовый сосуд с водой. Потому что приказы хозяйки не привыкли обсуждать даже те, кто считает их лишними и неразумными. «Напоить объект». Мэллори только поморщилась — снова — когда лаборант на записи сквозь оболочку при помощи инъектора ввёл в питьё успокоительное. Очевидно, по собственной инициативе, потому что процедура с названием препарата была занесена в электронный отчёт минутой позже, как бы «задним числом». Для чего — не ясно, потому что пленник всё так же не шевелился. Не шелохнулся он и тогда, когда рта его коснулась трубочка, только дышал размеренно, пусть и с натугой. Слишком размеренно, чересчур спокойно, будто в глубоком сне – лаборант как-то неуверенно оглянулся на только что подключенный экран активности мозга, будто пытаясь сверить видимое состояние объекта с показаниями прибора. Потом чуть придавил эластичный сосуд, смачивая искусанные, белесые от жажды губы пленника капельками воды, и наклоняясь при этом слишком… «Низко…» – Мэл с ожесточением завершила мысль — будто продавила её сквозь очередной всхлип сирены, от которой уже ныли зубы. Собственные губы искусаны так же, как губы пирата – чёртова детская привычка до крови обрывать кожу в минуты нервного напряжения. — Идиот… — это уже вслух, полушёпотом – как будто что-то можно изменить. Как будто можно уложить в чересчур умные головы работников сектора В ненормальное в своей дикости представление о том, что ради освобождения можно причинить самому себе увечье. Вот так, едва пошевелив задранными над головой кистями рук, правой ладонью вцепиться в большой палец левой, и… Может, хруст и был, но лаборант его не услышал. Только непроизвольно вздрогнул, уловив боковым зрением непонятное движение, но даже охнуть не успел, угодив хлипковатой шеей в локтевой сгиб мускулистой смуглой руки. Невесть как, невесть почему свободной. – Эй, мудила, сними эти хуёвины, иначе твои мозги будут отскребать неделю от стен и пола этого ссаного места! -- Хриплый выкрик прямо над ухом – и сотрудник разжал пальцы, а мягкая упаковка с водой плюхнулась вниз, хотя сказанное явно адресовалось его товарищу, застывшему у белого шкафа «гемодиализатора». Сидящий за пультом оператор не отреагировал вовсе – Мэл сообразила наконец, что уши у него заткнуты горошинами наушников. Одинаковые люди, одинаковые привычки. Одинаковые лица – не различить никогда. Одинаковые реакции. Жертва не может освободиться. Жертва обязана умирать – ведь наука обязана знать, сколько энергии в человеческом организме, сколько силы и стойкости. Жертва должна, но её больше нет, на её месте – покрытый шрамами, скалящий зубы зверь. Почти свободный. – Ты оглох, падла?! Чего ждёшь, уёбок? – И хрип надсадный, полузадушенный – от этого, придавленного. Тот, что у аппарата, вполне мог бы поднять тревогу, но физиономия у него совсем серая от ужаса, а жест, которым он ударил по сенсору, размыкающему оковы, Мэллори назвала бы почти конвульсией. Жертва должна… – Внимание. Персоналу покинуть коридоры. Внимание… – Выключите… эту хрень… – приказание вполголоса вышло у Мэл таким жёстким, что юный оператор в форме сержанта вздрогнул, как от громкого окрика. Повиновался тут же, не в пример «тормозам» из сектора В – впрочем, в федеральную охрану Метрополии «тормозов» и не набирали. Искусственный голос тут же заткнулся, заглохла, будто захлебнувшись, сирена. Осталось только алое мерцание, будто пятнающее всё вокруг кровавыми струями и полосами. Жертва должна… Человеку в красной майке явно не слишком важно было повиновение или неповиновение того, кого он избирал своей жертвой, и открывший «браслеты» лаборант прожил всего лишь на пару секунд дольше, чем его зажатый в подмышке коллега. Шея последнего отчётливо хрустнула – второй с недоверием уставился на отброшенное в сторону безвольное тело, отступил назад, к своему адскому аппарату, упёрся в него спиной… «Вот… дерьмо…» – Мэл больно укусила себя за палец, чтобы скрыть кривящую губы ухмылку, когда после пары мощных ударов о стенку «гемодиализатора» лаборант, оставляя на белой поверхности алый след, сполз вниз сломанной куклой с неподвижным взглядом широко раскрытых глаз. А пират, рыча по-звериному и глухо матерясь, уже переключился на третьего, который, почуяв наконец неладное, вскочил из-за пульта и даже схватился за длинный шест шокера, висящего на стене. Успел ткнуть шокером, почти в нужную сторону, даже выпустить трескучий заряд в воздух, когда на голову обрушился ослепляющий удар сбоку. Оружие отобрали, как обычную палку у малого ребёнка, сунули под рёбра электродами, меж которыми проскальзывали голубые молнии. Мэллори поморщилась – разряд пришёлся несчастному в живот, но не вырубил – наверно, регулятор мощности не был установлен на максимум – а всего лишь парализовал дыхание, уронив на колени, оставив биться в попытке глотнуть воздуха. А страшный, в кровавой сетке лопнувших сосудов взгляд пирата метнулся к мерно гудящим лабораторным приборам. Надёжно заизолированный корпус «гемодиализатора», казалось, сдаваться не собирался, и тогда последовал рывок, обнаживший клапаны системы трубок, ведущие внутрь аппарата. Пират на секунду остановился, осмотрел своё приобретение, и – Мэл только покачала головой – разглядел-таки на шокере кнопку переключения мощности. Вдавил её до упора, оскалился хищно, прорычал что-то с какой-то радостной ненавистью, ткнув электродами в рваную дыру испорченного клапана. От невероятно долгого разряда белоснежный куб содрогнулся, как диковинное яйцо, из которого должно вылупиться что-то невероятное, из клапанов посыпались искры. А потом с оглушительным даже в записи треском лопнул резервуар, в котором отфильтровывалась, освобождалась от энергии выкачанная из жертвы кровь. Жертва должна… Жертва на картинке поменялась местами с мучителями, жертва занялась разрушением ненавистной бело-серебристой клетки; в кадре появился дым. Единственный выживший лаборант корчился и кашлял, а пират переступал через извивающееся тело, наносил новые удары. Таймер записи отсчитал едва ли десятки секунд, но Мэллори казалось, что она сидит так уже в течение многих часов, держа прямо отчаянно ноющую спину, и кусает, кусает губы, чтобы не расхохотаться безумно от понимания: она сама ненавидела сектор В вместе с его деятельностью с того самого момента, как приняла комплекс в наследство. Внутри вместе с тем комком сжималось самое гадкое в мире чувство – бессилие, потому что Мэл уже знала, что произойдёт дальше. Сработала противопожарная система. Откуда-то из-под потолка снежными хлопьями посыпалась пена, заволокла изображение, на пару секунд взметнув чёрный дым, похожий на тот, что поднимался над каменными чашами светильников из бредовых видений пирата. Тот заматерился – огненный демон в ледяном облаке – перекрывая глухим рычанием грубого своего голоса пронзительный писк сигнализации. Створки двери поползли в стороны почти тут же и Мэл, опять-таки зная, что сейчас будет, до боли в позвоночнике вжалась в спинку стула.