Я также понимаю, почему Логану хочется нормальности – ведь ее хочется и мне. Я оставляю Джейка с детьми и иду на автобус до работы. На улице солнечный весенний день, щебечут птички, тонкие, непокорные зеленые веточки деревьев тянутся, сгибаются, стучат о бок автобуса, когда он пробирается по самым узким участкам проселочной дороги. Я наслаждаюсь неусмиримой природой, которая, кажется, вечно полна надежды и энергии. Хотя, конечно же, Совет скоро примется обрезать ветки, пока они не стали опасными для поворачивающего транспорта. Я немного опаздываю, но я уверена, что Элли поймет. После пресс-конференции я сообщила ей о выигрыше. Я также рассказала о попытке Хиткотов и Пирсонов нас ограбить, поэтому она понимает, как все это морально тяжело. Коллектив Бюро за меня порадовался. Джуди все восклицала: «Ах ты, темная лошадка!» В качестве празднования они купили мне бисквитный торт из M & S, и мы распили бутылку Cava. Мы ели и пили за нашими столами, много смеясь и болтая, как обычно делаем на чей-то день рождения. Они спросили, как я планирую потратить деньги. – Джейк пока сам с этим справляется, – иронично ответила я, отчего все посмеялись. Потом, минут через десять, мы исчерпали тему лотереи и начали расспрашивать друг друга о прогрессе с нашими клиентами. – Алия Хабеб добилась алиментов? – Кто-нибудь разослал в школы подробности о программе обучения пожарных? К тому времени, когда я мыла тарелки в крохотной раковине в комнате отдыха, я почти забыла, в честь какого праздника мы ели торт. От автобусной остановки до моего офиса идти пять минут. Я могу справиться за три, если попытаюсь. Я иду в таком темпе, от которого у меня на пояснице выступает пот. Повернув за угол, я мгновенно понимаю, что что-то случилось. Обычно это довольно спокойная часть главной улицы. По соседству расположены два магазина вейпов, букмекерская контора, тату-салон, кафе, подающее карри, шашлычная и ресторанчик, специализирующийся на фиш-энд-чипс (сюда стоит идти, если вы проголодались). Другие здания заколочены досками, на них много граффити. Ничего примечательного – просто надписи, имена людей и ругательства. Я не осуждаю: у людей есть примитивная потребность быть замеченными. В это время дня открыто только Бюро, поэтому на улице никогда не бывает людно, но сегодня под офисом очередь. Приблизившись, я слышу: – Вот она. – Это она. А потом более настойчивое: – Миссис Гринвуд, можно вас на пару слов? Их слишком много, чтобы они были рядовыми клиентами, желающими попасть на прием без записи. Сначала я боюсь, что это журналисты, но быстро понимаю, что эти люди пришли просить – не совета, не интервью, а денег. – Он сказал, что поменяет замки, если я не достану ему денег сегодня. – Моему сыну нужно новое электрическое инвалидное кресло, мы собираем средства. – Извините, могу я поговорить с вами о центре Байсон для лечения рассеянного склероза? Я мгновенно осознаю, что не могу и не должна пытаться разобраться с этими людьми – общение с клиентами вне офиса не одобряется. Хотя я нарушала правила раньше, я чувствую, что эта очередь и количество запросов могут захлестнуть меня, и решаю придерживаться протокола. Я энергично улыбаюсь и иду к офису, кивая всем, кто тянет меня за руку или пытается со мной заговорить, но успешно от них отделываясь. – Запишитесь на прием. Вы можете потерпеть? Мне нужно войти. У меня назначены встречи. В офисе немногим спокойнее. У всех моих коллег есть зашедшие без записи клиенты. Люди заняли места в зоне ожидания, многие ждут стоя. Когда я вхожу, все замолкают и поворачиваются ко мне. Я не знаю, что сказать. Одна женщина нарушает тишину. Она сидит у стола Джуди, но быстро и небрежно отворачивается от нее. – Спасибо за помошь, дорогуша, но я пришла встретиться с ней. В мгновение ока женщина оказывается на ногах и проталкивается мимо занятых столов ко мне. Ее инициатива, похоже, дает всем остальным разрешение двигаться, и внезапно шесть или семь человек несутся ко мне. Я узнаю нескольких: Лора Аткинс, живущая с жестоким партнером, которого боится бросить, и Вики Лавин, ставшая жертвой хищного кредитора, регулярно угрожающего сломать ей руки. Я вижу надежду в их глазах, когда они перекрикивают друг друга. Кто-то в спешке опрокидывает стул. Он с грохотом падает, но никто не наклоняется его поднять. Атмосфера кажется взрывоопасной. Кругом хаос. Я инстинктивно пячусь назад – и чувствую себя в ловушке, уперевшись бедрами в свой стол. Я так благодарна, когда сильный, спокойный голос Элли прорывается сквозь требования и беспорядок. – Пожалуйста, сядьте. Мы сформируем очередь. Роб, выдай всем номера. Знаешь, как у мясного прилавка в супермаркете. Лекси, можешь на минуту зайти ко мне, пожалуйста? Я спешу за ней в кабинет, стыдясь, что плохо справилась с ситуацией. Я никогда в жизни ни от кого не отступала – обычно я бежала им навстречу. Я закрываю за собой дверь, но просьбы толпы, хоть и приглушенные, все еще слышно. Они терзают мою совесть. – Ну, такого еще не бывало, – говорит Элли. Думаю, мы обе хотели бы быть в каком-то полицейском шоу девяностых, где она могла бы открыть ящик своего стола и достать бутылку виски с двумя стаканами. Она садится, но не предлагает мне сесть. Я колеблюсь, не зная, почему между нами внезапно возникла формальность, которой не было раньше. Я остаюсь стоять. – Люди из лотерейной компании говорили, что у меня будут просить милостыню, – отмечаю я. – Они сказали тебе, как с этим справляться? – Что ж, обычно победители нанимают ассистента для разбора почты, написания писем и т. д. Тогда они могут выиграть немного времени, прежде чем принять взвешенные решения насчет того, куда пожертвовать деньги, – я неловко пожимаю плечами. – Но, наверное, до меня намного проще добраться. – Да. Почти все, с кем ты видишься или работаешь каждый день, находятся в уязвимом положении. – Мы пожертвуем на благотворительность, – спешу я заверить свою начальницу. – Я в этом не сомневаюсь, – улыбается Элли, но это выглядит не совсем естественно и не расслабленно, улыбка явно дается ей тяжелее, чем обычно. – Присядь, Лекси, – она внезапно кажется нетерпеливой. Я поспешно выдвигаю стул, со скрежетом протащив его по полу. Мы обе морщимся. – И что мы будем делать? Ты знаешь, что не можешь дать этим людям денег, да? Это не наша работа. Это стало бы кратковременным решением. И создало бы много проблем для Бюро. – Конечно, – вздыхаю я. Невозможно не думать о том, как легко было бы вернуться туда и начать разбрасываться деньгами. Они бы облегчили несметное количество забот. – Ты же знаешь: если ты начнешь это делать, невозможно будет определить, где провести черту. Наша работа заключается в том, чтобы давать советы, наставления, но не деньги. – Да, – киваю я. Элли вглядывается в меня, проверяя, действительно ли я слушаю, а потом качает головой: – Я не уверена, что ты сможешь им отказать. Это не в твоей природе. Тебе всегда было трудно выстроить границы. Я виновато смотрю на нее. Не думаю, что она знает о внеслужебной помощи, которую я оказывала Тома, и о том, насколько я втянулась, но, полагаю, она могла бы знать. Он не первый клиент, ради которого я нарушила правила. Я передавала вещи, из которых выросли мои дети, напрямую нуждающимся семьям, хотя мне нельзя навещать клиентов у них дома. Один раз я заплатила за покупки клиентки в супермаркете, поскольку знала, что она слишком горда, чтобы пойти в продовольственный фонд, и ее дети голодали бы всю неделю, если бы я этого не сделала. По натуре я не бунтарка – в нашей семье это Джейк, – но я также не буду оставаться за красной лентой просто так, если думаю, что она перекрывает путь к благому делу. Я вздыхаю, потому что Элли права. Мне будет сложно не разбрасываться деньгами направо и налево, даже когда я логически понимаю, что это не самый правильный способ действий. И даже, признаюсь, не самый эффективный. Я оглядываю кабинет. Он напоминает мне – не впервые, – как настойчиво Элли сопротивляется веку цифровых технологий. Ее полки ломятся от переполненных папок с подшитыми документами. Множество из них – дела десяти-двенадцатилетней давности. Она всегда обещает, что однажды оцифрует их. Скорее всего, их можно бы выбросить, но Элли не делает этого, потому что она слишком совестливая и почтительная – проблемы всех этих людей не должны быть совсем забыты. Пока она не сможет сохранить их в электронном формате, набитые папки останутся. Я разглядываю постеры, демонстрирующие признаки депрессии, которые нужно искать у близких, или те, что рекламируют сайты и телефоны, куда можно звонить, если понадобится юридическая или медицинская помощь. Я не хочу смотреть Элли в глаза. Мне кажется, я знаю, что она скажет, и поэтому мне на глаза наворачиваются слезы отчаяния. Я не хочу, чтобы они пролились. Я никогда не плакала на работе. Здесь я слышала и видела много непростых вещей, но никому не помогли бы мои слезы. Люди приходят сюда ради четких и уверенных наставлений, а не за эмоциями. Я не могу позволить, чтобы мои первые пролитые здесь слезы были из жалости к себе. – Ты меня увольняешь? – Нет, нет, конечно нет, – она замолкает. – Но, думаю, тебе будет лучше на какое-то время отстраниться от работы. С такими помехами никто не сможет выполнять свои обязанности, а им нужно это делать, Лекси. Наша работа жизненно важна. – Я не понимаю, откуда они узнали, где меня найти. – Полагаю, разнеслась молва. Ты была во всех местных газетах. Несомненно, многие наши клиенты попросту узнали тебя. Я не уверена, но, кажется, я слышу неодобрение в тоне Элли. Она, наверное, считает, что нам не стоило предавать все огласке. Она, скорее всего, права. Я никогда этого не хотела. Мне не оставили выбора. – Вчера после обеда было довольно непросто. Меньше людей, чем сегодня, но они все еще мешали. Приходил один молодой парень, не старше двадцати, с синдромом Туретта. По всей видимости, ты помогаешь ему найти работу, – она смотрит на меня в ожидании, что я назову его. Она верит, что я знаю имена всех своих клиентов. – Дейв МакДанн. – Да, именно. Так вот, он не верил, что у тебя короткий день. Он просто решил, что мы не даем ему с тобой встретиться. Он разволновался, вышел из себя, сбил с ног пожилого мужчину. Старичок даже не к тебе пришел. Он просто хотел с кем-то поговорить о счете за отопление. Было очень непросто. – О нет. Он в порядке? – Ударился локтем и бедром при падении. Парень очень резко его толкнул. Его дочь уже пожаловалась. Нам придется записать жалобу. Я качаю головой. Это последнее, что нужно Элли. Мы всегда завалены работой под завязку, а расследование жалобы только значительно добавит проблем. – Извини. – Что ж, это не совсем твоя вина, – говорит она неохотно. – А Дейв в порядке? Я его знаю. Он не хотел причинить вреда. – Может, и не хотел, но причинил. И, конечно, синдром Туретта усугубил ситуацию. Когда он начал ругаться, мистер Райан просто принял его за угрожающего бандита. – Это заболевание зачастую понимают неправильно, – перебиваю я. – Я знаю, Лекси, – нетерпеливо отвечает Элли. Секунду мы сидим в тишине. Я чувствую себя отчитанной, а она – так, будто я говорила с ней свысока. Мне не нравится расширяющаяся между нами пропасть. Я боюсь, что могу упасть в нее. Наконец Элли тяжело вздыхает. – Через несколько месяцев все успокоится, и мы можем поговорить о твоем возвращении. – Несколько месяцев? – охаю я. – Может, меньше, – пожимает плечами Элли, ничего не обещая. – Я не знаю, как много времени уйдет, чтобы все это стихло. Ты же все равно скоро едешь отдыхать, да? – Да. – В Нью-Йорк? – Да. – Я всегда хотела попасть в Нью-Йорк, – кажется, в ее словах мелькает нотка зависти. – Остановитесь в каком-то чудесном месте? Я киваю. Она разглядывает меня, словно насекомое под стеклянным колпаком, которые так любили викторианцы. Как диковинку. – Тебе стоит попытаться просто насладиться своим везением, Лекси. Я выхожу из ее кабинета. Больше не о чем говорить. Я иду в местную забегаловку в десяти минутах от моего офиса. Я ожидала, что часть людей из очереди последуют за мной, но они остались, потому что я солгала, будто вернусь через минуту, и сказала им подождать. – Вы же не хотите потерять свое место в очереди? Они мне доверяют, поэтому не идут за мной. Я чувствую себя жадной и эгоистичной, игнорируя их просьбы, становясь еще одним человеком, готовым солгать им и подвести их, но что я могу сделать? В кафе я заказываю чашку чая. Его подают более крепким, чем я предпочитаю, но я все равно быстро проглатываю его, обжигая рот из-за своего нетерпения. Я оглядываюсь, но никто не обращает на меня внимания. Внутри полно строителей на их утреннем перерыве, читающих желтые газеты. Крошечные деревянные стулья малы для их задниц, а животы свисают над ремнями. Не в первый раз я думаю о том, что настоящая победа в жизни – родиться мужчиной. Я достаю телефон и набираю номер, теперь сохраненный в избранном. Гудок звучит дважды, трижды, четырежды, прежде чем он берет трубку. – Тома Альбу, – провозглашает он. Мне всегда нравилось, как он носит свое имя. Не боясь его заявить, даже живя на улицах – Тома вопреки всему держался за свое имя, оставался собой. – Что бы ты сделал с тремя миллионами фунтов? – Лекси?