– Ну да, часть – это мошенничество. – Это просто просьбы от незнакомцев. – А незнакомцы – это, наверное, просто будущие друзья? – говорит он чуть ли не с насмешкой. – Может быть, – обиженно бормочу я. – Там есть хоть одно письмо, в котором не просят денег? – Что ж, нет. Он издает победный возглас, уверенный, что доказал свою правоту. – Но большинство из них просят денег для других людей. На самом деле это поразительно, какое разнообразие благотворительных фондов и организаций существует, чтобы делать мир лучше. Смотря новости по телевизору или в Интернете, легко представить, что все катится в тартарары, но эти просьбы о пожертвованиях напоминают мне о существовании бесчисленного количества людей, пытающихся сделать жизнь лучше не только для себя, но и для других. Есть несколько интересных проектов, которые… – я подняла взгляд и поняла, что он вышел из комнаты. Детям, похоже, было за меня стыдно. К сожалению, недостатком осознания того, что в мире существует огромное количество благотворительных проектов, оказалось понимание, что также есть и бесчисленное множество людей, которые страдают и нуждаются в помощи. Я сижу за кухонным столом и провожу пальцами по присланным мне словам. Большинство из них тянутся поперек печатных писем или даже внушительных памфлетов и брошюр, но некоторые написаны от руки. Витиеватые, эксцентричные просьбы, выведенные чернилами; быстрые, срочные запросы, написанные шариковой ручкой; даже несколько отчаянных, примитивных надписей, сделанных карандашом. Они все говорят одно и то же. Помогите мне. Я не знаю, как решить, какие начинания поддержать. …Мы работаем в двадцати двух странах, помогая общинам выбраться из бедности с помощью образования, подготовки и обеспечения средств к существованию… …Пожертвуйте, зная с уверенностью, что деньги пойдут туда, где нужны больше всего… …Станьте причиной улучшения жизней… …Ваше пожертвование поможет нам продолжать финансировать жизненно важные исследования сердечных заболеваний, инсультов и… …Одно маленькое пожертвование может поддержать студента докторантуры и помочь начать карьеру в области исследований сосудистой деменции… …Станьте спонсором сегодня, и вы увидите, как жизнь ребенка изменится к лучшему. Спонсируя ребенка, вы поможете ему получить доступ к безопасной чистой воде, медицинскому обслуживанию и образованию… Сначала я хаотично подхожу к письмам. Я беру их, читаю, сжимаю, снова откладываю. Только прочитав примерно двадцать и взяв то, что я уже читала, я понимаю, что мне нужна система. Я сортирую запросы по трем стопкам. Первая – для просьб о пожертвованиях на благотворительность, вторая – для просьб об инвестициях в предпринимательство, третья – для мошенничества. Эти письма от людей, просящих мои банковские реквизиты, информацию для перевода по PayPal или предлагающих мне инвестировать в вино, землю, углеродные кредиты, золото или бриллианты, все отправляются в мусор. Я складываю более правдоподобные варианты для инвестиций в папку – их я обдумаю позже, – а пока меня больше всего интересуют благотворительные проекты. На меня сильно давит невероятное богатство, но в то же время оно предоставляет мне огромную возможность. Я могу сделать много хорошего. Я понимаю, что многие примут передачу Тома, практически незнакомому мне человеку, трех миллионов фунтов за безумие. Может, так и есть. Мне нужно было уже рассказать Джейку. Мне правда нужно было. Я это знаю. Но я не рассказала. Не подвернулся подходящий момент. Я начинаю думать, что подходящего момента не существует. Джейк будет в ярости, это точно. Он сочтет это предательством. Может, даже жестокостью или действием назло. Я гадаю, как скоро он заметит. Хоть он очень активно тратит выигранные нами деньги, он пока не проявил никакого интереса к их инвестированию или отслеживанию статуса нашего престижного банковского счета. Он тратит, тратит, тратит в полной уверенности, что у нас достаточно денег, у нас их куча. Мы с Джейком мало в чем соглашаемся на данный момент. Пока я разбираюсь с почтой касательно благотворительной деятельности, он занят приглашениями на вечеринку. Уходя из дома сегодня утром, он так небрежно сказал: – Знаешь, Хиткоты согласились прийти на вечеринку. – Неужели? – Это же хорошо. – Да ну? – Лекси, они изменили показания. Мы получили желаемое. – Их сын избил нашу дочь. – Ну, технически, он ее не бил… это сделали Меган и ее прихвостни. – Джейк! Ты себя слышишь? Ладно, технически, он стоял в сторонке и смотрел, как нашу дочь, его девушку, избивали. – Они с младенчества друг друга колотили. Ссоры, царапины и примирения – для них это стиль жизни. Эмили не против. Детские шалости, – говорит Джейк, пожимая плечами. – Ты знаешь, что это не имеет никакого отношения к детским шалостям. – Я считаю, что мы должны сделать ясное и публичное заявление, что весь этот бред о том, как они объявили себя победителями, уже давно забыт. – Нам не нужно делать ясных и публичных заявлений ни о чем, – я негодующе посмотрела на него. – Мы не управляем страной. Как знать, что снова что-то не пойдет не так? Что, если они снова навредят Эмили? – Было сильное напряжение. Теперь все уже успокоилось. Единственное, что я наверняка знаю о вечеринках, так это то, что на них никогда ничего не успокаивается. Я вздыхаю, поглядываю на часы. Мне нужно приготовить что-то на ужин. Они, наверное, скоро вернутся. Я решаю сделать лазанью. Мы в последнее время много ели в ресторанах, все еще слишком опьяненные, чтобы задумываться о чем-то обыденном вроде готовки. Может, мы дозрели для домашней еды, а лазанья всегда была в числе любимых блюд нашей семьи. Это хорошая, приятная, успокаивающая еда, которую я регулярно делаю, когда дети завалены домашними заданиями или приходят после важных спортивных матчей, или когда у Джейка был длинный день на работе. Часто по вторникам. Он всегда работал допоздна по вторникам. Сейчас ничего этого нет, но я обнаруживаю, что лазанья нужна мне. Чтение писем было эмоционально изнурительным. Я подогреваю оливковое масло на сковородке, оно шипит и брызжет, потому что я слишком сильно включила газ. Я наливаю себе бокал красного вина и включаю радио, так как мне нравится слушать «Классику FM», пока я готовлю. В другое время я не слушаю классическую музыку – обычно я предпочитаю Сару Кокс на «Радио 2», – но фуги и рондо превращают обжаривание лука из повседневной обязанности во что-то немного более особенное. Я добавляю томатную пасту, бульон и измельченный мускатный орех. Оставляю все это тушиться на полчаса и отправляю сообщение в нашем груповом семейном чате в WhatsApp, спрашивая, когда всех ждать. Я держу телефон несколько минут, пока не появляются синие галочки, говорящие мне, что мое сообщение прочитали все. Я жду немного дольше, надеясь на ответ, но его нет. Я вижу, что все трое онлайн, а потом Логан исчезает. Уведомление выдает мне, что Эмили печатает. А потом прекращает. Она уходит в оффлайн, не сказав мне, когда они будут. Я жду, что Джейк отреагирует. Я отправляю еще одно сообщение. «Хотя бы примерно». Ответа нет. Очаровательно. Кухня внезапно кажется мрачной и унылой. Хмурые тучи сгустились, и, хоть сейчас только семь вечера, на улице намного темнее, чем должно быть майским вечером. Темная фигура скользит по низкой задней изгороди – соседский кот. Еще одна тень крадется по земле. Хитрая лиса. Включив светильник, я сглатываю ком раздражения, липнущий к горлу, и все равно продолжаю готовить. Может, они просто уже едут домой и решили, что не стоит отвечать, раз будут всего через десять минут. Я пересыпаю соус в нагретое и смазанное блюдо для духовки, потом накрываю его листами для лазаньи, а затем немного жульничаю, выкладывая слой готового белого соуса. Я получаю огромное удовольствие, повторяя этот процесс трижды, распределяя кусочки моцареллы сверху и засовывая все блюдо в духовку. Есть что-то теплое и успокаивающее в приготовлении большой порции еды, когда лишь короткое время назад не было ничего. Я осознаю, что на кухне не только темно, но по дому еще и разносится прохлада. Сверху хлопает дверь, заставив меня подпрыгнуть. Ветер снаружи усиливается, а у меня в спальне открыты все окна. Деревья в саду подрагивают, шелестят листьями, словно шепча и болтая между собой, обмениваясь грязными секретами. Небо угольное. Капли дождя разбиваются о кухонное окно, большие и настойчивые, предвещая приближающийся ливень. Я бегаю по дому, закрывая окна. В прошлом году стояла невыносимая жара, и потому что мы либо оптимистичная, либо глупая нация, мне кажется, мы все ожидали того же, несмотря на то, что предпоследняя жара случалась аж в 1976 году. Нам правда стоит надеяться только раз в сорок два года. Смешно, этим утром я высказала это шутливое наблюдение моей соседке, женщине за восемьдесят, которую я всегда считала милой старушкой. Мы жили рядом больше десяти лет, обмениваясь любезностями, помогая друг другу при необходимости. Она относилась с пониманием, когда дети сильно шумели в саду, а Джейк выносил ее мусорные баки. – Думаю, все лета наступили для тебя одновременно, не так ли? И все Рождества тоже, если на то пошло. Ты не можешь жаловаться на погоду. Ты вообще больше не можешь ни на что жаловаться, – сказала она. А затем издала смешок, но не такой, как у приятных старушек – это был искусственный смешок, пронизанный агрессией. – Я не имела в виду, что конкретно для меня была бы приятна хорошая летняя погода, – запнулась я. – Это было бы хорошо для всех. Она злобно взглянула на меня сквозь стекла очков. Сообщение было ясным: я больше не имею права ничего хотеть, даже когда речь идет о солнечном дне. Ливень теперь безудержный. Я слушаю, как дождь стучит по крыльцу, по крыше, в окна. Барабанная дробь, непрерывный рев. Он заглушает мою классическую музыку, поэтому я сильно увеличиваю громкость. Я задумываюсь, какой у них прогресс с палаткой. Этот дождь будет проблемой, если верх и бока еще не установлены. Хотя, насколько бы большой ни была проблема, я уверена, организатор вечеринок найдет решение. Она купит электрические вентиляторы, чтобы все высушить, и обогреватели, чтобы было тепло. Она купит ковер для поля. Деньги не могут решить всего, но они уж точно помогают, когда доходит до планирования вечеринок. Я отправляю Джейку еще одно сообщение. «Как успехи с палаткой? Я сделала лазанью. Вы уже едете домой?» Его ответ: «Мы все в пабе. Укрываемся от дождя. Мы поедим здесь». У меня внезапно возникает вопрос, к кому конкретно относится это «мы все». Он с детьми? С организатором вечеринок? С другими людьми? С кем еще? Раньше я не была ревнивой. Я никогда не следила за Джейком, как это делают некоторые женщины со своими мужьями. Я никогда не ждала измены. Даже когда мы были молодыми и очень привлекательными, когда у нас имелись возможности и варианты, я верила ему. У нас были крепкие отношения. В последнее время у меня было чувство, будто мы попали в зыбучие пески. Я осторожно вынимаю обжигающе горячую лазанью из духовки. Аппетитный запах сыра и помидоров заполняет кухню. Я не хочу разрезать ее только для себя, это расточительно. Неважно, она все равно будет вкуснее завтра, потому что лучше пропитается. Я открываю себе банку консервированных бобов и кладу пару ломтиков хлеба в тостер. Наверное, я могла бы встретиться с ними в пабе, но на улице слишком мокро для прогулки, страховка Ferrari не распространяется на меня, а Audi у них. Джейк все равно не предложил мне присоединиться к ним, поэтому у меня есть ощущение, что я могу быть странно навязчивой. Они все (кем бы все они ни были) провели вместе день за планированием вечеринки, и будет странно, если я теперь вломлюсь к ним. Кроме того, мне еще нужно разобрать кучу писем. Я решаю, что лучше всего отслеживать просьбы, записывая детали в таблицу. Я могу отмечать, предназначены средства для исследований или для облегчения ситуации, для образования и текущего развития или для экстренной помощи, для животных или для людей, для пожилых или для молодых, по стране или за границей. Мне все еще кажется, что будет практически невозможно выстроить рейтинг благородных деяний, но это уже начало. Занятие быстро меня поглощает. В следующее мгновение я поднимаю взгляд и понимаю, что уже поздно. Снаружи полнейшая темнота, и, так как на кухне горит свет, я отражаюсь в черных окнах, как в зеркале. Я одна. То есть очевидно, что я одна – остальные в пабе, – но меня шокирует мое отражение. Я миниатюрная женщина, хотя всегда считала себя сильной, уравновешенной. Отсвечивающее изображение показывает одинокую, хрупкую и напряженную женщину. Так много всего случилось в последние недели, и мне кажется, я со всем справляюсь, но так ли это? Мне нужно помыть голову. Мне нужно сделать укладку. Я обожаю укладки и не то чтобы не могу позволить себя побаловать. Правда в том, что я избегала похода к своему парикмахеру, избегала всей суматохи, которая неизбежно произойдет. Все глаза будут прикованы ко мне, обрушится все та же лавина вопросов. – Могу поспорить, ты поверить не можешь в свою удачу? – Нет, не могу. – На что ты их потратишь? – Мы еще не решили. – На дом? Машину? Путешествия? – Наверное. Я прошла по этому сценарию шестьдесят, семьдесят, восемьдесят раз за последние пару недель. Я знаю, что разочаровываю людей. Они хотят от меня больше энтузиазма, больше увлеченности. Они не понимают моей сдержанности. Я одета в те же джинсы и рубашку, что и вчера. Мне нужно бы сделать маникюр. Мои ногти обкусаны и изломаны. Я не похожа на победительницу лотереи. Вечеринка через пять дней. Мне придется привести себя в порядок для нее. Я не могу показаться в таком виде, люди не этого от меня ожидают. Джейк был бы разочарован. Джейку нравятся накрашенные ногти. Пялясь на свое отражение, я опасаюсь, что оно выглядит иссохшим, даже ранимым, а не шальным и ликующим. Я осознаю, что кто угодно снаружи тоже может увидеть меня такой. Если посмотрят. Я вздрагиваю от этой мысли, не зная, откуда она взялась. Дождь все так же настойчиво льется. Я слышу, как скребут пластиковые мусорные баки о тротуар. Ветер, скорее всего, опрокинул их, и теперь та лисица, которую я заметила раньше, вероятно, жадно копается в вонючих объедках. Утром нужно будет убирать бардак. Думаю, дверь сарая тоже могла открыться, потому что я слышу хлопанье. Потом что-то в освещении коридора меняется, привлекая мое внимание. В нашей входной двери есть стеклянные вставки, и свет садового фонаря льется на ковер в коридоре. Секундное потемнение, мелькание выдает, что кто-то только что подошел по дорожке. Я выхожу в коридор, но что-то останавливает меня, не давая включить там свет. Я вижу тень у входной двери. Сначала я думаю, что это наконец-то вернулись Джейк с детьми, но я не слышала машину и знакомых разговоров, сигнализирующих об их прибытии. Тень подступает, пока – кто бы он ни был – приближается к двери. Я жду стука, но его нет. Я смотрю, как движется дверная ручка. Дверь заперта, но я обращаюсь в камень, зная, что кто-то по ту сторону только что попытался войти без предупреждения. А потом она исчезает. Тень. Человек. Может, мне показалось? Я кого-то выдумала? Я бросаюсь к кухонному окну, мне инстинктивно хочется закрыть жалюзи, отгородиться от того, что прячется в черноте, и окутать себя теплом моего дома. Я вскрикиваю, увидев в окне три лица. Двое мужчин и одна женщина. Они улыбаются и машут. Женщине около пятидесяти, у нее не хватает одного из нижних зубов. Мне кажется, я узнаю ее лицо. Может, я видела ее в Бюро. Двое мужчин большие и грубоватые. У них нет волос и шей. Тот, что моложе, покрыт оспинами, выдающими, что он когда-то серьезно страдал от акне. Они продолжают улыбаться и махать, один из них поднимает вверх оба больших пальца в старомодном жесте, который я теперь вижу только в виде смайлика. Его руки выглядят огромными и, несмотря на жест, кажутся мне угрожающими. Эти ли руки повернули ручку моей входной двери? – Здорово, дорогуша. Мы можем войти? – кричит старший мужчина через стекло, перекрикивая дождь. Я качаю головой. У меня колотится сердце, я чувствую его у себя во рту, моя грудная клетка готова взорваться. – Ну же, дорогуша. Мы тут промокли насквозь. – Я вас не знаю, – бормочу я. – Я вас не знаю. А затем закрываю жалюзи.