Потом слышится возня. И тишина. 36 Эмили Я ничего не вижу! Я ничего не вижу, поэтому все, что я чувствую – тактильно, обострено обонянием и слухом, ужасающе. Я чувствую твердую хватку мужчины на своем предплечье. Она слишком сильная. Он делает мне больно. Я чувствую кислый запах его дыхания. Я замираю. Отшатываюсь. Можно предположить, что первый инстинкт должен быть – пинаться и сопротивляться. Но я этого не делаю. Я не могу. Как, если я ослеплена и связана? Как мне освободиться? Потом еще один мужчина резко поднимает мои ноги, поэтому у меня нет шансов. Я знаю, у меня нет шансов. Они несут меня между собой так же легко, как пакет с продуктами. Они собираются меня убить? Они собираются меня убить. Руки второго мужчины на моих обнаженных ногах ощущаются, как пощечина, и вот я уже подергиваюсь, извиваюсь, но чем больше я борюсь, тем сильнее он сжимает. Я не могу здраво мыслить. У меня в голове резко всплывает воспоминание о маленьких Логане и Ридли, тычащих гусениц крохотными палочками только ради веселья от того, как они сворачиваются и корчатся. Они обычно не были жестокими мальчиками, но я всегда ненавидела, когда они так делали. Это было ужасно. Тычки могли навредить гусенице, покалечить, убить ее. Я хотела, чтобы ее оставили в покое и позволили превратиться в бабочку. Просто дайте ей стать долбаной бабочкой! Я заставляю себя обмякнуть, хоть каждый инстинкт во мне вопит о противоположном, – потому что мне приходит в голову, что они могут хотеть моего сопротивления. Чтобы мой костюм вздернулся и обнажил задницу. Чтобы они могли ощупать мои обнаженные бедра, руки и тонкую шелковистость моего наряда, который едва ли прикрывает мое тело. Они переговариваются между собой. Чужие голоса, говорящие на незнакомом языке, отчего мне сложнее определить, сколько их. Двое несут меня, и есть еще один мужчина – у него тон человека, общающегося по телефону, – иногда он рявкает приказы двоим, несущим меня. Босс. Худший из всех. Они меня убьют. Они бросают меня в багажник фургона. Я приземляюсь на плечо, запыхавшаяся, у меня болит все тело, но эта боль пугает меня не так сильно, как предстоящая. Металлические двери захлопываются за мной. Потом я слышу, как они забираются спереди. Они быстро срываются с места. Из-за того, что я связана и вокруг нет даже сидений, не говоря уже о ремнях безопасности, я катаюсь по полу фургона каждый раз, когда он поворачивает. Но потом я обдумываю планировку фургона – забившись в угол, я либо приближусь к их сиденьям, либо к двери. Я подумываю прислониться к двери и как-нибудь ее открыть, чтобы она распахнулась, и я выпала на дорогу. Но было бы так лучше? Наверное, не на такой скорости, но я не знаю. Я могла бы умереть, но есть вещи похуже, чем смерть, не так ли? Мама бы сказала, что нет. Она всегда говорит, что можно оправиться от чего угодно, кроме смерти. Поэтому я снова ложусь плашмя, и меня бросает из стороны в сторону. Я представляю, что мужчины смотрят на меня, забаляясь моими метаниями из-за отсутствия ориентиров и координации. Мысль о том, что они смотрят, снова вызывает у меня тошноту. Я чувствую запах своей блевотины. Я уже не ощущаю себя пьяной. Я жалею об этом, потому что, может, это притупило бы мой страх, но ужас изгнал весь алкоголь из моего организма. Я хотела бы быть одетой во что-то более закрытое. Мысль о трико, мало оставляющем воображению, приводит меня в ужас. Что они со мной сделают? Я жалею, что не переоделась в вещи, которые мама заставила меня взять на вечеринку. Я вспоминаю свои кроссовки, леггинсы, оставшиеся за баром. Мне хочется плакать. Я всхлипываю всю дорогу, с трудом дыша. И хоть у меня не закрыт нос, я уверена, что задохнусь. Мне не хватает воздуха. Мои вдохи неглубокие, натужные. Через какое-то время фургон резко останавливается. Задние дверцы снова открываются, и меня вытаскивают. На этот раз меня несет только один мужчина. Он закидывает меня на плечо. Я чувствую, что он выше, больше моего отца. Идет дождь. Я улавливаю запах деревьев и мокрой травы, но они не пахнут свежестью и весной. Земля отдает разложением. Грязью. Смертью. 37 Лекси Я на миг замираю. Никогда раньше я не была так сильно раздавлена страхом. Я безуспешно пытаюсь найти номер, с которого пришло сообщение, но, конечно же, он скрыт – похитители вряд ли выдали бы свои контактные данные. Я смотрю на Джейка, пытаясь разобрать, понимает ли он, что происходит. Может ли он что-то с этим сделать. Но что? У меня такое чувство, будто меня сбросили со скоростного поезда. Что происходит? На лице Джейка то же, что и на моем: растерянность, ужас. Я начинаю набирать 999 на телефоне. Прежде чем я успеваю нажать девятку в третий раз, Джейк вырывает телефон у меня из рук. – Что ты делаешь? – злобно спрашивает он. – Я звоню в полицию. – Мы не можем, не глупи. Я бросаюсь забрать свой телефон, но он держит его у меня над головой. Когда я тянусь к нему, он спокойно передает его Дженнифер. Она забирает его и передает Фреду. Фред качает головой, глядя на меня, и кладет телефон в карман своих штанов, не отрывая от него руку. Я с отвращением смотрю на него. И Фред туда же? Объединяется с ними против меня? Становится на их сторону? Я чувствую, что он не поддастся, и у меня нет времени с ним спорить. Я поворачиваюсь обратно к Джейку, отцу Эмили. Конечно, он будет мыслить здраво. – Мы должны, Джейк. Это не вопрос выбора. – Ты видела сообщение, они сказали этого не делать. – Ну, они должны это сказать, не так ли? Они преступники. Похитители! – слово кажется мне каким-то неподходящим, почти комичным. Они могут быть насильниками, садистами, убийцами. Я могу заставить себя назвать их только похитителями. – Полиция поможет нам. Для этого они и нужны. – Мы не можем позволить, чтобы они вынюхивали что-то, когда похитители конкретно сказали нам им не звонить. – Вынюхивали? Джейк, они найдут ее. Это их работа. Мы в них нуждаемся. – А что, если они ее не найдут? – огрызается он, скривившись. – Некоторые преступления остаются нераскрытыми, Лекси. Полиция не безупречна. Что, если мы позвоним им, и они не смогут ее обнаружить, а похитители узнают, что мы к ним обратились? Они же ее покалечат. Ты этого хочешь? – Нет, но… – Не. Звони. В. Полицию, – его приказ ледяной, устрашающий. Я таращусь на него. Я так долго знаю этого мужчину, но он мне незнаком. Я вижу те же темно-каштановые, почти черные волосы, слегка пронизанные сединой над ушами. Я узнаю волевую, квадратную челюсть, покрытую модно и аккуратно подстриженной бородой, но я понятия не имею, кто он. За прошлые пять недель случались сюрпризы, даже шок. Как он вел себя после выигрыша, его роман на стороне – всего этого я от него не ожидала, однако смогла принять в пределах возможного. Но это? Это ударяет меня в солнечное сплетение. Я не могу дышать. Я таращусь на него, на этого незнакомого мужчину. Очевидно, нам нужно обратиться в полицию. Мы не можем следовать указаниям похитителей, потому что они гребаные похитители. Преступники. Они нас перехитрят. Они переплюнут нас в нечестивости, они подумают сделать то, чего мы бы и представить не могли в худших кошмарах. Наша дочь в серьезной опасности. Нет слов. Нет границ. Какого хрена он себе думает, предлагая не звонить в полицию? С ней в данный момент может происходить что-то ужасное, немыслимое, и я не в силах это остановить. Я негодующе смотрю на Фреда, а затем на его карман, где покоится мой телефон. – Ты встаешь на его сторону? – спрашиваю я. Фред не смотрит мне в глаза. Он даже не кивает. Он просто глубже засовывает руки в карманы, будто еще сильнее оберегая телефон. – Ты бесхребетный слабак, – бормочу я. Никто не отвечает. Как будто я и не говорила. – Давайте отвезем Логана домой, а потом решим, что делать дальше, – предлагает Дженнифер. Ради всего святого, а она вообще здесь при чем? Я пытаюсь держать себя в руках перед Логаном. Он спал, когда я получила фото Эмили, поэтому первое, что он бормочет, просыпаясь, это: – Где Эмили? – Она ночует у подруги, – отвечает Джейк. Я не исправляю его. Я просто не могу заставить себя сказать Логану, что происходит. Это повергло бы его в ужас. Какой в этом смысл? Мы идем к машине в онемелом, зловещем молчании. Я трясусь так сильно, что чувствую, как мои органы болтаются внутри меня, – я думаю, это чудо, что одна моя нога становится перед другой. Я несомненно в состоянии шока, но никто не оказывает мне медицинскую помощь. Никто не обнимает меня за плечи, не протягивает мне горячий сладкий напиток, не сжимает мою руку. Может, никто не утруждается, потому что знает – жест был бы лишь жестом, пустым и бесполезным. Никто не может приободрить меня, когда моя дочь бог знает где – и бог знает что с ней происходит. Дженнифер, Фред и Ридли забираются с нами в машину. Я в ужасе. Я не хочу быть рядом с ними, но Джейк ведет себя так, словно это вполне логично, и почему-то я не могу подобрать слова, чтобы это остановить. Я не могу растрачивать энергию на них. Когда мы добираемся домой, Логан идет наверх в кровать, бормоча что-то о том, чтобы утром его не будили. Пока он писает в ванной, я проверяю, что все окна в его спальне закрыты. Когда он забирается в кровать, я укутываю его одеялом и напоминаю ему о кнопке тревоги возле нее. Он слишком сонный, чтобы спрашивать, почему я теперь с серьезностью отношусь к этому устройству. Когда мы въехали, всего пару дней назад, мы с Эмили шутили, что это безумие – иметь кнопку тревоги так близко к кровати Логана. Эмили сказала, что он постоянно будет ее нажимать, когда ему захочется моего внимания. Полиция будет звонить каждый раз, когда он захочет стакан воды. Я внезапно понимаю, что могла бы нажать кнопку прямо сейчас. Полиция ответила бы на вызов. Это более драматично, чем звонить в 999, но моя дочь в серьезной опасности, все и есть драматично. Я не могу позвонить в 999. Я чувствую себя заключенной в собственном доме, так как мой телефон, по сути, конфисковали. Подчеркивая эту мысль, Джейк поднимается по лестнице и входит в комнату, становясь позади меня. – Спокойной ночи, чемпион, – говорит он Логану. Конечно, это естественно для него – хотеть заглянуть к сыну, особенно сегодня, учитывая произошедшее, – но его присутствие не дает мне броситься к кнопке тревоги. Может, он тоже неожиданно вспомнил о ее существовании? Пришел ли он на самом деле пожелать спокойной ночи Логану или проверить меня? Остановить меня от вызова помощи, которая нам так нужна – по моему мнению. Мы спускаемся вниз, где Хиткоты столпились вокруг кухонного стола. Это просто, нахрен, невероятно, но я замечаю, как Дженнифер жадно разглядывает оборудование Poggenpohl, я вижу, как она рассматривает дорогие столешницы, огромный ультрасовременный холодильник. Я вижу, как едва заметно раздуваются ее ноздри от вспышки зависти. Она мне завидует? Женщине, чей ребенок связан, с кляпом во рту, похищен, пропал, потерян. Я совсем ее не понимаю. Я всегда пыталась понять людей. Не потому, что я от природы добрая – не думаю, что я придаю эмпатии большее значение, чем все остальные. Это попросту порыв, инстинкт, движущий меня разобраться в человеческом поведении. Я думала, что буду в большей безопасности, если пойму людей, но люди однозначно бесконечно непознаваемые, загадочные. Они разговаривают с улыбкой, но глядят твердо. Они целуют тебя, но делают больно. Они признаются тебе в любви, но потом очень, очень сильно тебя ненавидят. – Где охрана, которую ты нанял? – спрашиваю я. – Они уже закончили, – говорит Джейк, взглянув на часы. – Разъехались по домам. – Но я хочу, чтобы кто-то стоял у двери прямо сейчас, возле спальни Логана. Круглосуточно. – В этом доме довольно безопасно. Сама знаешь. И все равно нам нужно не разглашать ситуацию, как и сказали похитители. Охрана быстро поняла бы, в чем проблема. Его слова приводят меня в ярость. Слишком взвешенные и рациональные в свете происходящего. Я зло гляжу на него, но потом мое сердце смягчается. Я вижу, что он не безразличен. Его кожа приобрела молочно-белый блеск, напоминающий мне мясо, пролежавшее весь жаркий день на прилавке, он дрожит. Я еще никогда не видела его таким взволнованным и напуганным, мы просто не соглашаемся в том, как справляться с ситуацией. Естественно, нет. Мы мало в чем соглашаемся в последнее время. Проблема в том, что Джейк слишком привык получать свое. Но это не то же самое, как согласиться с выбором машины или даже дома, школы. Это вопрос жизни и смерти. Разве он не видит, что нам нужна любая помощь? Джейк спрашивает: – Что-то есть, Фред? Фред достает мой телефон из кармана и протягивает его Джейку. Он проверяет его – предположительно, на предмет нового сообщения. – Нам нужно вернуть ее домой! – отчаянно кричу я. – Нам нужна помощь. Я хочу, чтобы ты вызвал охрану, – вырывается у меня. – Кто-нибудь, сделайте хоть что-то! – Они по сути просто вышибалы. Они ничего не смогут сделать в такой ситуации. – Но это не то, что ты говорил, когда их нанимал. Ты сказал… – я замолкаю. В чем смысл? Джейк непоследователен. Это-то я уж знаю. – Может, я поставлю чайник? – предлагает Фред. Никто ему не отвечает. – Кофе? – Фред начинает возиться с кофемашиной Krups. Ему не нужно принимать у нас заказы, он и так знает, кто пьет капучино, кто – латте или американо. Мы все знаем это – и столько всего другого – друг о друге. Джейк кладет мой телефон на середину кухонного стола. Полагаю, он считает, что я приняла его приказы, и, наверное, это так – по крайней мере, пока что. Если я потянусь за телефоном, они снова у меня его отберут. Они так уверены, что не звонить в полицию – это верное решение, что я начинаю теряться, путаться. Может, они правы. Может, нам стоит следовать инструкциям похитителей. Я не знаю. Мы подтягиваем стулья, рассаживаемся вокруг стола и пялимся на телефон. Ждем, когда он зазвонит или пикнет. Мы выглядим нелепо в наших замысловатых костюмах: Пьеро, Арлекин, лев, силач, мальчик, притворяющийся силачом. Я стаскиваю шапочку, но не хочу подниматься наверх, чтобы принять душ и переодеться. Что, если похитители позвонят, а я это пропущу? Фред ставит чашки с кофе на стол. Я замечаю, что только Хиткотам удается отпить из своих, Фред еще и съедает несколько шоколадных печений. Мы с Джейком оставляем свой кофе остывать. Мы не тянемся за печеньем. Телефон не звонит. Дженнифер первой говорит, что хочет переодеться. Она спрашивает, можно ли одолжить что-то из моего. Я соглашаюсь, но не поднимаюсь с ней наверх, чтобы что-то откопать – она более чем способна самостоятельно порыться в моем гардеробе. Мне уже плевать, что она себе присвоит. Я просто не могу оставить свой телефон. Она возвращается через полчаса, помытая, освежившаяся. Мужчины подумали бы, что она не накрашена, но я вижу, что она нанесла тушь, румяна и даже блеск для губ. В такое время. Невероятно. Она одета в джинсовую юбку и облегающую изумрудную кофту. Я знаю, что обе эти вещи все еще лежали в магазинном пакете на полу моей спальни. Я не повесила их, потому что купила их для Эмили. У меня просто не дошли руки перенести их к ней в комнату. Они подходят Дженнифер по размеру и идут ей. Мужчины и Ридли тоже принимают душ и переодеваются. Очередь доходит до меня. Они все настаивают, что я почувствую себя лучше, если последую их примеру. Я думаю об Эмили, одетой в фиолетовое трико и высокие золотистые ботинки – ей недоступно расслабление под душем, облегчение от переодевания в удобную одежду. Я отказываюсь переодеваться. – Тебе не нужно строить из себя мученицу, Лекси. Ты ей не поможешь, если тебе самой будет неудобно, – комментирует Джейк. Я не отвечаю. Меня бесит, что он меня не понимает. – Как думаете, откуда у них мой номер? – спрашиваю я. – Я не знаю, Лекси… кому ты давала свой номер? – Джейк смотрит на меня холодно и вызывающе. Я зарумяниваюсь, хоть и не знаю, почему. – Просто обычным людям, – бормочу я. – Людям, которым помогаешь на работе? – выспрашивает Дженнифер. – Нет, я такого не делаю. Тома единственный из моих клиентов в Бюро, у кого есть мой номер. Я не говорю ей этого. Это ее не касается. Ее вообще все это не касается. Она вообще не должна здесь находиться. – Думаешь, это может быть связано с теми отчаянными людьми, что вломились к вам и украли твой ноутбук? Я не говорила ей о ноутбуке, так что, полагаю, это Джейк ее оповестил. Они явно все еще встречаются. Это не обязательно значит, что они все еще спят друг с другом, но может быть и так. Вероятно, так и есть. Я обнаруживаю, что мне все равно. Мне плевать, куда мой муж засовывает свой член; я даже не могу представить, почему я считала его измену трагедией. Теперь это для меня не имеет значения. Я просто хочу вернуть свою дочь домой. Я смотрю на Ридли – я все время забываю, что он с нами. Наверное, ему не стоит здесь быть. Он должен быть в кровати. Отсыпаться после излишеств праздника или восторженно переписываться с друзьями о том, как круто он повеселился на этой потрясающей вечеринке, как обычный подросток. Ничто в этой ситуации не так, как должно быть. Я замечаю, что он тихо плачет. Слезы катятся по его лицу, оставляя грустные следы, как дорожки улиток. Я почти тянусь через стол пожать ему руку, ведь он еще ребенок, – но не могу себя заставить. Этот мальчик раздавил мою дочь, и теперь она пропала. Он здесь. Из меня будто вырвали обычные вещи вроде порядочности. Я практически ненавижу его и всех за этим столом за то, что они в безопасности и находятся здесь. Я бы не раздумывая поменялась с ней местами. Но он плачет, а Эмили хотела бы, чтобы я его утешила. Я заставляю себя действовать как приличный человек – перегибаюсь через стол и похлопываю его по руке. Однако мой жест не помогает. Ридли вздрагивает. Отодвигается от меня. – Тебе стоит попробовать поспать, Ридли. Ты можешь лечь в одной из свободных комнат. Кажется, они все застелены. – Я не смогу заснуть, – качает он головой. – Лучше буду тут. Я киваю, уважая его решение. Я постоянно сверяюсь с настенными и наручными часами, они сходятся. Время идет. Последний раз, когда кто-то из нас видел Эмили, был примерно в восемь тридцать. Теперь три часа ночи. Я не хочу этого, но мои мысли начинают блуждать по темным и пугающим дорожкам. Вы выиграли. Два слова, и весь мир переворачивается. Она пропала.