Просто еще два слова. Но они превращают меня из удачливой в проклятую. Она была рядом со мной. Полная надежды и – угрюмая, и прекрасная, и злая, – а затем она пропала. Странно, что на осознание хороших новостей – выигрыша – потребовалось время. Этот кошмар я принимаю сразу. Я ждала его. Я больше всего на свете хочу, чтобы она была рядом, раздражалась на мою приставучесть и на то, что она называет «праведностью». Презирала меня за то, что порчу ей веселье. Я должна была знать, что мы поплатимся. Я знала. Я бы расплатилась любым другим способом. Я никогда еще не чувствовала себя так одиноко. Я хочу что-то делать, вернуть ее домой. Я хочу искать ее. Недостаточно просто сидеть и ждать, пока что-то случится. Я иду и достаю ноутбук Логана, начинаю гуглить процесс расследования и статистику похищений. Это ошибка. Как большинство вещей в Интернете, факты тонут в истерике и жестокости, в худших вариантах развития событий. Я пытаюсь не кликать и не теряться в кроличьих норах отчаяния и страха, но не могу остановиться. Меня тошнит от видео мужчин в капюшонах, мужчин на камерах видеонаблюдения, мужчин, уезжающих на фургонах. Я парализована видом размытых, выцветших снимков улыбчивых девочек, которых никогда не нашли, поэтому теперь они обречены навечно остаться в школьной форме, не смогут вырасти, состариться, пожить. Я вижу фото разбитых родителей на пресс-конференциях, у памятников. Мой взгляд скользит от одной статьи к другой, но я слишком трусливая, чтобы во что-то вчитыватья. Слова появляются и исчезают на экране. Как муравьи на пикнике, они не остаются на месте. Зачастую слово «похититель» связано со словами «подросток» и «убийство». Определение с Википедии – противоправные действия по изъятию человека из его микросоциальной среды и удержание против его воли в другом месте – выбивает из меня дух. Изъятие куда? Удержание где? Я читаю, что полиция зачастую считает первые часы самыми важными для получения улик в делах об исчезновении людей. Меня снова затапливают сомнения, что решение Джейка не вызывать полицию правильное, но я не противоречу ему. Я не доверяю себе. Или кому-либо еще, если на то пошло. Если похитители покалечат ее, каким-то образом узнав, что я связалась с полицией, я никогда себя не прощу. Как мне с этим жить? Они скоро пришлют сообщение. Они потребуют денег. Мы можем дать деньги. Уж это мы можем сделать. Я гуглю слово «выкуп». Это глупая привычка нашего времени. Что-то не так – сыпь, болезненное мочеиспускание, нарушения сна – мы это гуглим. Что-то неизвестное – распределение школ по районам, правила вакцинации, даты распродажи в Topshop – мы это гуглим. Кто-то пропал – что тогда? Я гуглю это. Я надеюсь найти какие-то советы по тому, как справиться с этой невозможной, невообразимой ситуацией, потому что я растеряна, одинока. Может, мы все такие, застряли в ужасном пространстве, где есть только цифровые ответы, цифровые решения. Пиксели на экране, размещенные там незнакомцами. Я хочу поговорить с моим мужем, но у меня нет слов. Я хочу поговорить с друзьями, но у меня нет друзей. В каком-то смысле, поиск помогает. Меня потрясает, что первыми в поиске высвечиваются компании, страхующие людей против выкупа. Я чувствую странное, неуютное облегчение, что мы не одни, а также глубокий, отчетливый ужас от того, что это бизнес. Ситуации с заложниками, похищения и вымогательство случаются достаточно часто, чтобы люди себя от этого страховали. У меня есть страховка от несчастных случаев дома, от утери багажа на отдыхе. Я должна была знать, что теперь все масштабнее. Мне стоило лучше защитить Эмили. – Джейк, ты знал, что есть компании, покрывающие деньги, потраченные на выкуп? – спрашиваю я. – Для этого уже поздно, – огрызается он. – Нет, я не имела в виду, что нам нужна страховка, – нетерпеливо бормочу я. – Конечно, нет, я имею в виду, что если это бизнес, то… – я быстро добавляю несколько слов в поисковую строку. – Взгляни! Джейк быстро подходит ко мне и наклоняется, чтобы прочитать текст на экране. На мгновение я снова это ощущаю – прежнюю близость между нами. Я чувствую себя приободренно, обнадеженно. Может, я смогу положиться на него. Может, мы справимся с этим вместе. Но потом Дженнифер и Фред тоже собираются у экрана, и близость ослабевает, утрачивается. Я продолжаю: – Есть компании, которые нацелены на возвращение жертв похищения, они говорят, что могут помочь это сделать. Да, есть специалисты. Мне стоило бы это знать. Есть специалисты для чего угодно: бухгалтеры, юристы, флористы, консультанты по имиджу, организаторы вечеринок. Планируя вечеринку, я узнала, что есть люди, зарабатывающие на жизнь в качестве специалистов по хумусу, создателей скульптур из шариков, а также профессионалов по добавлению съедобных блесток в желе. Конечно, есть люди, специализирующиеся на безопасном возвращении домой похищенных детей. Это вопрос денег. А у нас есть деньги. – Нам надо связаться с этими людьми, – я перехожу по ссылке, но Джейк снова меня останавливает. – Погоди. Не спеши. Нам нужно присмотреться к этим сайтам. Откуда мы знаем, что этим людям можно верить? Они могут оказаться мошенниками. – Мы не знаем, можем ли им доверять, но наша дочь сейчас связана бог знает где, нам нужно что-то сделать. – Давайте я почитаю, – предлагает Дженнифер. При обычных обстоятельствах это было бы весьма здравое предложение – нужно все исследовать и проверить, прежде чем кого-то нанимать. Я хочу ткнуть ее ножом. Мы так далеки от обычных обстоятельств. Она стоит рядом со мной, ее рука зависла над мышкой. Я понимаю, что она ждет, чтобы я передала ей контроль над компьютером. Я не уверена, что могу это сделать. Столько всего кажется вне моего контроля, мне необходимо цепляться за это. Джейк кладет руки мне на плечи и мягко поднимает меня на ноги, уводя от ноутбука обратно к кухонному столу. Он ведет меня к стулу и, когда я сопротивляюсь, немного усиливает давление. Я плюхаюсь на стул, и он отпускает меня. Как только он это делает, я вскакиваю на ноги. – Я не могу просто так здесь сидеть. Я спешу в холл. Все взгляды устремлены на меня. Они выглядят обеспокоенными и даже немного раздраженными. Они смотрят на меня, как на сумасшедшую, но это они сумасшедшие, потому что просто сидят, принимают это, ждут. – Ты куда собралась? – спрашивает Джейк. – Я не знаю, мне нужно отсюда выбраться. Прочесать локацию вечеринки снова. Мне нужно ее найти. – Я пойду с тобой, – говорит Фред. Я благодарно киваю, готовая заключить с ним еще одно перемирие, хоть он и участвовал в конфискации моего телефона. Люди не выстраиваются в очередь от желания мне помочь, так что я приму все, что можно. Я знаю, что это должен был предложить Джейк. Он должен был хотеть быть со мной, искать нашу дочь. Вместо этого он говорит: – Не думаю, что от этого будет какой-то толк. Если это профессионалы – а мне кажется, так и есть, – они вряд ли оставили большую стрелку, указывающую в направлении, куда они исчезли. – Нам нужно что-то сделать! – кричу я. В тот момент мой телефон вибрирует. Мы все бросаемся обратно к столу. Я самая целеустремленная. Превратившись в животное, я хватаю его первой и отвечаю. – Алло. – Вы звонили в полицию? – голос не узнать. Кто бы это ни говорил, он звучит как робот. Я вспоминаю из какого-то шпионского фильма, что можно скачать приложения и купить устройства, которые прикрепляются к телефону, чтобы скрыть настоящий голос. Я могу говорить с женщиной или мужчиной, с носителем языка или иностранцем – невозможно определить. Я проклинаю человека с достаточно темным и хитрым умом, чтобы изобрести такое приложение. – Нет, не звонили. – Не звоните, иначе, – механичность, с которой высказана эта угроза, нисколько не приуменьшает ее силу. Мне не нужно знать, что следует за «иначе». Я могу это представить. Но все же – в качестве пояснения – слышу, как моя дочь кричит от боли. Ее голос не изменен. Я не знаю, что заставило ее вскринуть. Они ударили ее, пнули, вздернули на ноги за волосы? Или еще хуже? Я начинаю плакать. Джейк нетерпеливо машет мне, чтобы я передала ему телефон, но я лишь отхожу дальше от него, радуясь, что между нами стол и он не может снова у меня его вырвать. – Мы хотим десять миллионов фунтов, – снова голос робота. – Ладно, – мне не приходит в голову это оспаривать. Я бы отдала им все до последнего пенни из выигрыша, да и все пенни до этого. Я бы это сделала. – Банковский перевод. Мы отправим инструкции. Когда мы получим деньги, мы скажем, где она. – Ладно. Звонок обрывается. 38 Эмили Я не знаю, сколько я уже здесь. Я слишком напугана и дезориентирована, чтобы это отслеживать. Мне бы хотелось заснуть, провести какое-то время без этого ужасающего, неописуемого страха, но я не могу спать. Я пытаюсь, правда пытаюсь оставаться спокойной. Этого хотели бы мама с папой. Если бы они были здесь, они бы сказали, что все будет в порядке. Они бы сказали мне, что я смелая и сильная, что все скоро кончится. Мама бы сказала: «Не думай о боли, Эмили, не жди ее, ты сделаешь только хуже. Пытайся подумать о чем-то другом». Так они говорили, когда мне нужно было ходить к доктору на уколы или к стоматологу. Это почти смехотворно, как я раньше боялась этих вещей. Теперь я вижу, что этого вообще не стоит бояться. Совершенно не стоит. Я также вижу, что ничто не смехотворно и что, возможно, ничего не будет в порядке. Я хотела бы, чтобы здесь были мама с папой. Где они? Они придут за мной. Я это знаю. Я за это цепляюсь. Они скоро придут за мной. Они позвонили бы в полицию, и те уже организовали бы масштабные поиски. Мама настояла бы, чтобы вертолеты с прожекторами прочесывали темную ночь, а папа ходил бы по полям в поисках меня с группами других людей. Все, кто был на вечеринке, будут меня искать. У нас есть друзья, у нас есть ресурсы, они меня найдут. Я прислушиваюсь в надежде услышать двигатель вертолета или звук моего имени, выкрикиваемого папой. Ничего. Я думаю, мы в сарае или каком-то фермерском помещении. Пол неровный, не похож на устеленный плиткой или деревом, ощущается больше как земля, но я не уверена, потому что я слишком одурманена: шоком, выпивкой, обезвоживанием, обычным старомодным ужасом. Все это вместе сделало меня растерянной, неустойчивой. Меня усадили на твердый пластиковый стул, мои руки привязаны к нему за спиной, а ноги раздвинуты, примотаны к ножкам. Веревка толстая и впивается мне в запястья. Мне жутко холодно, и у меня онемели ноги. Я страшно хочу пить. Когда они привязывали меня к стулу, то оторвали ленту с моего рта. – Не кричи. Тебя никто не слышит. Я тебя ударю, если закричишь. Я тебе сделаю плохо. Поняла? Я кивнула. Я поняла. Абсолютно. И все же я думала, что, как только они снимут ленту, я закричу, – но это было так больно, что я не этого не сделала, потому что была слишком шокирована. Потрясена. Потом был момент, когда к моим губам поднесли бутылку с водой. Я выбрала воду вместо крика. Это не был по-настоящему вопрос выбора. Все сводилось к выживанию. Я инстинктивно проглотила воду, большая часть ее стекла по моему подбородку и шее. Прежде, чем я утолила жажду, бутылку убрали. – Сделай сообщение маме, – говорит один из мужчин с сильным восточноевропейским акцентом. – Мам, мама, пожалуйста. Делай, что они говорят. Мне страшно, мам, пожалуйста. Мне не удалось сказать ничего больше, потому что они снова заткнули мне рот, на этот раз шарфом. Благодаря тонкой ткани шарфа я могу дышать немного лучше, чем с лентой, но он неестественно растягивает мне рот, впиваясь в уголки губ. Я думаю, что у меня изо рта идет кровь. Никто не взаимодействовал со мной с тех пор. Может, час, а может, четыре или пять. Я не знаю. Не могу сказать. Время от времени я слышу, как трое мужчин переговариваются между собой. Думаю, они чего-то ждут. Я решаю, что как минимум один из них играет в игру на телефоне, потому что иногда он радостно восклицает, и другие смеются над ним. Они играют в игры. Я трясусь – избитая, связанная. Я пытаюсь не паниковать или, знаете, не отчаиваться. Думаю, я наконец-то поняла это слово, пока сопротивлялась чувству. Я раньше часто говорила его Меган, когда нам было лет по тринадцать: «Меган, ты повергаешь меня в отчаяние!» Я говорила это, когда она, типа, размазывала свою подводку или еще что, и мы смеялись до упаду. Теперь я знаю, что значит отчаяние. Что, если мои родители не смогут меня найти? Что, если эти мужчины меня изнасилуют и убьют? Это же, типа, обычно и делают мужчины, да? Я чувствую, как мое тело дрожит так сильно, что трясется стул. Я не знаю, это из-за холода или страха. И то и другое разрывает меня, сжимает все органы. Веревка на моих запястьях и лодыжках болезненно натирает. Нет. Прекрати. Я не могу так думать. Они играют в игры, а значит, они люди, верно? Или, может, они просто психопаты. Может, они играют в игры, а потом насилуют и убивают. Я думаю, что, скорее всего, меня похитили из-за денег. Если эти мужчины собирались бы меня изнасиловать, они бы уже это сделали. Но они чего-то ждут. Сообщения от босса, известия об обмене. Я позволяю себе на миг понадеяться, что они мне не навредят, если хотят получить за меня деньги. Потом я слышу движение. Они подходят ко мне. Все трое. Они развязывают мне руки, ноги. Мне стоило бы бежать, драться, пинаться, но покалывание, онемение – что-то еще – останавливают меня. Я падаю, как мешок картошки. Я ненавижу свое тело за то, что оно слабее моего духа. Я не хочу сдаваться, но у меня нет сил бороться. Один из мужчин поднимает меня. Я начинаю плакать. Нет, нет, нет. Он бросает меня, словно куклу, и я приземляюсь на матрас на полу. Матрас тонкий и дешевый, и, приземляясь, я чувствую удар земли под ним. Нет. Нет. Пожалуйста, нет. Один из них берет мою правую руку и привязывает ее к чему-то твердому. Я тянусь, но безуспешно. Я не могу сесть. Я могу только откинуться на матрас. Я бьюсь, вырываюсь, извиваюсь в попытке увернуться от них, но я не знаю, как, и не знаю, где они. Они пока что меня не трогают. Наверное, просто смотрят. Проверяют, что я надежно привязана и не могу освободиться. Я понимаю, что невольно описалась. Я пытаюсь сжать мышцы и остановиться, но это просто происходит, я чувствую это бедром. Теплый поток. Запах аммиака. – Моча, моча, – кричит один из мужчин. Я слышу отвращение в его голосе. Ни один из двоих ему не отвечает. Я плачу, но слезы не могут вылиться, потому что у меня туго заклеены глаза. Мне кажется, я ослепну. Мне кажется, я задохнусь. Я умру, катаясь в своей моче, и, может, это лучшее, на что мне стоит надеяться – умереть сейчас. Кто-то пинает меня в живот. Я кричу и поджимаю ноги, чтобы защитить моего ребенка. 39 Лекси Ужас просачивается капля за каплей. Кап, кап. Часы тикают, время идет. Теперь уже достаточно ужаса, чтобы в нем утонуть. Никто не предлагает переодеться в пижамы, почистить зубы, лечь спать. Я рада, потому что такие автоматические, привычные, обыденные действия были бы предательством. Ридли, Дженнифер и Фред дремлют по очереди на стульях и на кухонном диване. Каждый раз, резко просыпаясь, они выглядят виноватыми, пристыженными, что их хрупкие тела перебороли их потребностью во сне. Они потирают глаза и бормочут: «Есть новости?» Так как их нет, они снова засыпают. Я не могу их винить. От того, что они не будут спать, нет никакой пользы, и я рада, что в особенности Дженнифер не маячит возле Джейка, выглядя обеспокоенной, похлопывая его по плечу, пожимая ему руку. Я под таким сильным давлением, что не знаю, как долго мне удастся закрывать глаза на то, как она ищет близости с ним, пытается показать свое особое место в его жизни. Она всегда такой была? Как я могла так долго этого не замечать? Ни я, ни Джейк не спим ни секунды. Я не могу даже думать о сне, о том, что ночь кончится и наступит новый день, – потому что я хочу остановить время. В идеале, повернуть его вспять. Я хочу вернуть ее домой сейчас. Но мои желания не имеют значения. Некоторые вещи нельзя изменить. Время катится дальше, настаивая, что уже все позже и позже, дальше и дальше от момента, когда я видела ее в последний раз. Тогда и теперь. Непреодолимая пропасть. «Тогда» – когда она была под моим присмотром, когда у меня был выбор и возможности. «Теперь» – этот новый ад. Мы с Джейком сидим на кухонных стульях. Личное наказание за то, что были родителями, способными потерять своего ребенка на вечерике. Мы пялимся в потолок, на стол, на стены, мы не можем смотреть друг на друга. Что бы я увидела, если бы посмотрела на него? Несомненно, страх, но что еще? Сожаление? Обвинение? Джейк яростно трет глаза основанием ладони, словно хочет их выдавить. Тишина окружает нас, как штормовое облако, плотная и тяжелая. Угрожающая. Зловещая. В конце концов я заставляю себя прервать затишье. Может, я хочу услышать гром. – Я жалею, что выиграла в лотерею. – Что ж, это случилось.