Я не раз спрашивала Лестера, есть ли еще такие, как он и я. Спрашивала, откуда он взялся и как вообще родилась в мире эта способность создавать вещи из ничего. Лестер рассказывал мало, а появлялся только тогда, когда ситуации из плохих становились попросту безвыходными. Многие ответы мне пришлось искать самой. После того случая с открывшейся раной я много экспериментировала. Сначала пробовала представить то, что видела много раз – купюры, например, – потом перешла на то, что представляла только в теории. Каждый раз я слышала характерный хруст, но даже вообразить не могла, что это осыпается, как штукатурка, моя душа. Как-то под Новый год я решила оживить три елочные игрушки – золотую мышку, котенка и маленькую змейку. На мышке заявился Лестер. Я была одна дома, и он преспокойно зашел через входную дверь, открыв ее ради эффекта своим ключом. – Моя радость, существует множество других способов покончить с собой. У меня даже где-то был список… Зачем использовать такой примитивный. – Он указал на вздрагивающий хвостик в моей ладони. Потом посмотрел на мой плюшевый домашний костюм и тапочки и склонил голову набок. – Как мило. – А что, кто-то умер, оживляя елочную игрушку? – Я крутанулась на стуле, внутренне радуясь: наконец-то Лестер мне хоть что-то расскажет. Он сделал неуловимый пас рукой, и камзол сменился таким же, как у меня, плюшевым костюмом. Только мой был зеленым, а его – ярко синим. – Объясняю один раз. Вот у этого, – он изящно оттянул пальцами мягкую ткань на груди, отставив мизинец, – нет души. Оно не обладает волей. Не чувствует страх, голод, жажду. Не проживает свою жизнь. У него нет воли. – Логично. Ты же не бог. Лестер улыбнулся в тридцать два зуба. – Я и не претендую. И тебе не советую. Я покрутила золотую мышку в пальцах. – Значит, те, кто претендовал, – умерли? Лестер забрался на мою кровать и сел по-турецки. Странно было видеть его таким домашним. Странно и подозрительно. – Кто? – беззаботно уточнил он. – Ну есть же другие. Должны быть. То, что мы делаем, – я взвесила мышку на ладони, – не так уж и сложно. – Да, сущие пустяки. Значит, по-твоему, они умерли? Я сделала еще один круг на стуле. Год выдался непростым. Родители были на грани развода, но думали, что я ничего не замечаю. Программа в школе – я окончила седьмой класс – становилась все сложнее. Чем больше предметов добавлялось, тем очевиднее становился мой интерес к одному-единственному – литературе. Там меня хвалили. От других предметников все чаще прилетало: «витаешь в облаках». Как будто это преступление. – Ты мне скажи. А если не скажешь, – я перевела на него взгляд, который в школе окрестили «свинцовым», – представлю, что у тебя что-нибудь отвалилось. Ножка там. Или ручка. Или носик. Лестер расхохотался. – Смотрю, тебе понравилась та экскурсия. Надо почаще такое устраивать. Лестер сдержал обещание, и как-то ночью мы отправились в морг. Меня вырвало трижды, но опыт был интересный. – Просто скажи мне правду. Есть еще такие, как мы? – Конечно. – Отсмеявшись, он сел прямо, поправил свои неизменно белоснежные локоны и устремил на меня взгляд небесно-голубых глаз. – Как там было? «И сотворил Бог небо и землю. И сказал Бог: «Да будет свет!» Пожалуйста. Бог создал материю из ничего. Только кроме материи он создал души. Очень много душ. А у тебя, – он перегнулся через собственные скрещенные ноги, чтобы дотянуться до моей груди, – только одна. Не растрачивай ее слишком быстро. И запомни, Вера, – никогда не создавай ничего живого. С этими словами он растаял – прежде, чем я успела задать мучивший меня вопрос о его собственной душе. Глава 6 Антон Когда все легли спать, я включил компьютер и активировал доступ к базе данных. База была старая, но и я больше не работал там, где раньше. Веру я нашел быстро, поочередно вбивая разные годы рождения. Царева Вера Александровна, девяносто третьего. Ей сейчас, значит, двадцать. А на вид подросток подростком – худая, изможденная, смотрит волком на всех. Видно, Хельга сильно ее испугала, раз она потеряла голос. Ванька вон в детстве так перепугался один раз – собака на него напрыгнула, – что целый год молчал. По базе выходило, что родители ее в разводе, у отца уже другая семья. Росла, как все. Садик, школа. Дальше след обрывался. Ни института, ни техникума, ни работы. Как на дно залегла. Или просто исчезла. Надо бы расспросить ее… У немой немного, правда, вызнаешь. Квартира, где она жила, располагалась не дальше той, где базировалась Хельга. Ехать было недалеко, особенно ночью по пустой дороге. Старенькая хрущевка. Четвертый этаж. Пешком, конечно, – про лифт тут не слышали. Дверь опечатана, красно-белые полосы крест-накрест чуть не светятся в темноте. Когда это кого останавливало… В квартире было холодно, как в склепе. Я постоял немного в темном коридоре, прислушался. Шорох занавесок, поскрипывание старых половиц – обычные звуки старого здания. В воздухе висел едва уловимый след мороза, как если бы кто-то зимой оставил дверь распахнутой. Сомнений нет – Хельга тут побывала. Я включил фонарик. На стенах пусто, за исключением фотографий котов и смазанных пейзажей. На кухне бардак. Потолки высокие, обои на стенах местами отклеились, кое-где совсем оторвались. В углу старый календарь. Я посветил на выцветшую страницу – август две тысячи девятого, четырнадцатое обведено красным. Непохоже, чтобы здесь жила молодая девушка. Стол был усеян исписанными бумажками. Какие-то валялись на полу, остальные – на кушетке без подлокотников. Дверь заклеили, а бумажки не подобрали. Молодцы. Я посветил на страницы. На всех одинаковый почерк с острыми косыми росчерками. Собрал все, свернул и сунул в карман. Прочту, как будет время. Мусорка была забита упаковками от пиццы. А вот тут уже больше похоже на молодняк. Из шкафа в углу свисала трубка допотопного телефона с вертушкой. Я пошел в комнату. Зажег свет. Ничего. Кровать заправлена, пол расчищен – видно, здесь улики собирали тщательнее. Прямо напротив кровати стояло кресло с деревянными подлокотниками. От линолеума пахло хлоркой. Никаких следов того, что здесь произошло. Но раз дверь опечатали, труп они нашли. А где труп, там дело. У меня осталась, конечно, пара товарищей с работы, но одна песня – дать доступ к устаревшей базе данных, другое – закрыть дело об убийстве. Надо будет все-таки расспросить Веру. Я выключил свет, на всякий случай снова прислушался – ничего. Вышел. Ленты наклеил новые. Уж этого добра хватает. * * * Вера На следующий день я завтракала в одиночестве. Антон куда-то уехал, Ваня сидел в своей комнате. Это было первое утро, когда у меня ничего не болело после взрыва. Ранки от осколков почти не беспокоили, и если бы ко мне чудесным образом вернулся голос, я чувствовала бы себя совсем здоровой. Надо будет поискать в Интернете информацию. Наверняка что-то найдется. Я включила маленький телевизор в углу. Видно, был выходной, и по всем каналам рассказывали, как хорошо проснуться спозаранку и отправиться на природу или в путешествие. Я отщипывала кусочки подогретой булки и думала, что тоже могла бы однажды проснуться и поехать в путешествие. Или пойти на работу. А до того пять лет ходить в институт. А еще раньше написать ЕГЭ. Я сама не заметила, как раскрошила булку на мелкие кусочки. Пару мгновений я смотрела на них, явственно ощущая, что вот так же крошится моя жизнь. Потом смела все в руку и встала. Так дальше не пойдет. Я, может, и немая, но все еще живая и относительно здоровая. Крошки я выбросила в ведро под мойкой. Помыла посуду, насухо вытерла тарелки, подмела кухню к радости Сметаны, которая тут же начала ловить лапками веник. Полила розы на подоконнике – те и не думали распускаться, так что непонятно было, какого они цвета. После инспектирования комода на предмет хоть одного ненарядного платья нашла ситцевое с неглубоким вырезом и рукавами, которые отлично закатывались к локтям. Не джинсы, но вполне рабочее. Надо только сначала… Я сунула платье под мышку, взяла с комода блокнот и пошла стучаться к Ване. – Вера, ты? – лениво отозвался он. – Заходи. Я вошла. Окна в комнате были закрыты наглухо, пахло таблетками. Ваня сидел на раскладушке в одних спортивках и сосредоточенно рассматривал что-то в экране ноутбука. Челка закрывала ему пол-лица, правая рука лежала на клавиатуре, левая лениво шарила в полупустой пачке чипсов. Я неуверенно улыбнулась и ткнула пальцем в ворох ткани под мышкой. Ваня поднял глаза от ноута, задержался взглядом на платье и благосклонно кивнул. – Бери. «Спасибо», – беззвучно произнесла я и зависла, размышляя, можно ли попросить у него компьютер. Ваня проследил мой взгляд. – Тебе нужен ноут? А он неплохо понимает без слов. Я достала блокнот и нацарапала, что не хочу ему мешать. – Ты не мешаешь. И это. Я вообще-то не прям так против, чтобы ты тут тусила. Просто неожиданно было. Я снова улыбнулась, на этот раз искренне. Ваня спихнул ноутбук на раскладушку рядом с собой. – Приземляйся. Я устроилась рядом с ним и водрузила шумящий ноут на колени. – Хочешь? – Ваня кивнул на упаковку чипсов рядом с собой. Я покачала головой и открыла поисковик. «Сдать ЕГЭ второй поток». Первый же сайт выдал информацию о том, что записываться на ЕГЭ нужно в марте, а тем, кто этого не сделал, остается ждать следующего года. Я вздохнула. Ну да. Реальный мир, реальные правила. Кстати, о реальном мире… Я набрала адрес сайта, на котором сидела три года назад. Дизайн изменился совсем немного: бело-синий фон, слева меню, справа фото. У Вани был сохранен пароль, так что я зашла с его страницы. Вбила в поиск «Гимназия 1562», год, в котором я должна была ее окончить, и стала тыкать во все фото, смутно узнавая в улыбчивых и взрослых лицах своих бывших одноклассников. У Наты, Зои и Ани, с которыми мы общались в старших классах, в семейном статусе стояло «замужем». Зоя даже успела родить ребенка. Из парней несколько служили в армии, кто-то даже стал профессиональным военным. Один улетел в Америку, другой в Голландию. У многих кроме места учебы уже значилось место работы. – Вера? – Голос Вани вырвал меня из калейдоскопа лиц. – Все хорошо? «Все оʼкей», – хотела ответить я на автомате, но глотнула воздуха и закашлялась – да так, что заслезились глаза. Ваня молча протянул мне бутылку с кока-колой. Я снова хотела сказать, что все в порядке, но закашлялась еще больше.