— Я понимаю, ты хочешь помочь, — нежно проговорила Сарсин. — Ну конечно, хочу, — прошептал он. — Тогда тебе нужно уйти. Он держал себя в руках, пока не остался в одиночестве в коридоре. Осев возле стены, Арин прикоснулся к тому месту, куда она его ударила. Его пальцы стали влажными. Он уставился на слёзы. Они сверкали на подушечках его пальцев, словно кровь. Глава 11 — Она умрёт? Сарсин захлопнула дверь в комнату у себя за спиной, приложив больше силы, чем требовалось. Она уперлась кулаками в бедра и внимательно посмотрела на Арина, который сидел, прислонившись спиной к стене напротив двери в покои Кестрел. Он будто одеревенел. Он не знал, сколько просидел там. — Боги, Арин. Соберись. Нет, она не умрёт. — Эти шрамы. Ей могли занести инфекцию. У нее может быть лихорадка. — Это не она. — Со мной случилось именно это. — Она не ты. — Ей не справиться. Будет только хуже. — Её накачивали наркотиком по два раза в день, каждый день в течение месяца. И поэтому она ведет себя так отчасти от того, что её тело требует наркотиков, которых она не получает. Он уловил, что речь шла о множественном числе. — Так было несколько видов наркотика? Хотя он уже и сам начал подозревать это, прочувствовав на собственном опыте головокружительную мощь дурмана, что ему дали в шахте, и то, как Кестрел стремилась к чему-то, что помогло бы ей заснуть. Как порой она умоляла об этом. — Да. — Это она тебе сказала? — У него больно кольнуло сердце. Он отвёл взгляд, чтобы кузина не заметила, как ранило его то, с какой легкостью Кестрел открыла Сарсин то, о чем ему приходилось только гадать. Он вновь очутился в палатке в тундре, слушал, как ветер хлестал палаточную ткань. Холод сочился из земли, Кестрел в его объятиях, его сердце бешено стучит, её тело ужасно содрогается, изгиб шеи в тусклом тёмно-зелёном свете. А потом его охватывает чувство облегчения, когда он слышит её размеренное, спокойное дыхание. Хотя его собственное ещё долго после этого остается прерывистым. — Как тебе удалось заставить её уснуть? — Она не спит. — Что? — Сейчас она довольно спокойна. — Ты оставила её одну, бодрствующую? — Ему вспомнилось, как Кестрел стояла в маленькой лодочке над чёрной водой в ночь Первозимнего восстания, готовая прыгнуть. Он так и слышал, как она просит вызывающее онемение кольцо Рошара. — Так нельзя. Сарсин, нельзя оставлять её одну. Руки кузины соскользнули с бёдер. Она уже не казалась такой твердой, выражение её лица смягчилось. Она выглядела усталой. — Кестрел слишком сильна, чтобы решиться на то, о чем ты думаешь. — Взгляни на неё. — Арин говорил так, словно Кестрел находилась рядом с ними в коридоре. «Взгляни на дело рук моих», — чуть было не сказал он, но прикусил язык. Потому что Сарсин наверняка ответит, что здесь нет ничьей вины. Но он знал правду. Сарсин села на пол напротив него, спрятав колени под муслиновыми юбками. — Я уже её видела. Я её помыла и переодела, и уложила в постель. Она истощена и больна, но жива. Она борец. И если ты не считаешь, что она сильная, то ошибаешься. — Я побуду с ней. Сарсин медленно покачала головой. — Она не хочет тебя видеть. — Мне плевать. — Она не причинит себе вреда. — Откуда тебе знать. — Арин, само собой, я о ней позабочусь, но мы не можем быть с ней постоянно. — Я ещё как могу. — Её это выведет из себя. Она больше не знает, кто она такая. И как ей это узнать, если она не будет оставаться наедине с собой? Арин пропустил пальцы сквозь грязные волосы и прижал ладони к закрытым глазам, пока под веками не появились белые пятна. — Я знаю, кто она. — Гордая девушка. С горячим, благородным сердцем. И лгунья, лгунья. — Я должен был знать. — На него нахлынули мгновения, что он провёл с ней в столице, и заморозили кровь в его жилах. Арин проглотил её ложь. Как она его провела. Прогнала прочь, сделала его ничтожным. И он легко в это поверил. В этом был смысл. Он проклинал себя. Арин увидел столько возможностей, что были у него в течение многих месяцев до её ареста, чтобы понять правду. Но ничего из того, что он увидел в столице или о чем подозревал, не складывалось в осмысленную картину. Всё казалось бессмыслицей, что очевидно было не так. Он не захотел увидеть в её глазах тоску, когда нашёл её на берегу канала. Внизу клокотала вода. Она была одета в платье горничной. Бессмысленно: чтобы она рисковала жизнью, ради помощи чужим людям. Бессмысленно: чтобы она передавала информацию помощнику Арина. Предательница своей страны. В Валории наказание за измену — смерть. И Арин обвинил её в эгоизме. В столице он думал о таких словах, как жажда власти, мелочность и жестокость. Он бросил ей их в лицо. Он винил её в смерти восточного народа, проживающего на равнинах. Лицо Кестрел, терзаемое какой-то мукой, словно тусклый огонёк в той грязной таверне. Белая линия рта. Он всё пропустил или неверно понял. Он упустил всё, что было важно. Сарсин схватила его за запястья и отняла руки от глаз. Он посмотрел на неё, но не увидел. Арин видел изможденное лицо Кестрел. Он видел себя ребенком в ночь вторжения, солдат в своем доме, и как он ничего не сделал. «Позже», — сказал он Сарсин, когда она сообщила ему о посланнике, который пришел, чтобы увидеться с ним. «Нет, я не стану этого делать», — пообещал он Рошару, когда принц перечислил причины, по которым не следует спасать безымянную шпионку из заключения в тундре. — Я был не прав, — сказал Арин. — Мне следовало… — Тебе нужно перестать казнить себя и гадать, что было бы, если… Оставь это богу потерь. Единственное, что я хочу знать — что ты намерен делать сейчас. * * * Он очень долго откладывал поездку на бывшую виллу генерала. Слова Сарсин звенели у него в ушах. Арин оседлал Джавелина и выехал через открытые ворота. С нижней ветви дерева запел желтогорлый дрозд. Нескошенная луговая трава дотягивалась коню до самых коленей. Арин вел Джавелина через перешептывающееся зелёное море прочь от виллы, которую он ещё не был готов увидеть, вверх на холм, через апельсиновую рощицу, где уже зрели маленькие плоды. Они были жесткими и сухими, когда он сорвал один и почистил. Ещё неспелые. Но их аромат так манил, что он не удержался. Арин клацнул зубами и щёлкнул языком, понукая коня пятками. Джавелин повёл ухом и припустил быстрее, коротко дыша и раздувая ноздри. Он был рад быстрой скачке. Арин держался подальше от крупных построек. Соломенного коттеджа, некогда принадлежавшего няне Кестрел, расположенного к западу от заросшего сада. Пустых конюшен. Пустых лачуг рабов. Строения без окон, подобного сараю с облупленной штукатуркой, шелушащейся на солнце. Арин держал путь на Джавелине в определенном направлении, но слегка повернулся в седле, чтобы бросить взгляд на последнее строение. Меч уперся ему в бедро. Арин добрался до кузни и, развернувшись, вылетел из седла, ударив сапогами о землю. Он ослабил подпругу коня и отпустил его. Трава была высокой и густой. Лошадиный рай. Сапоги Арина громко чеканили каменные плиты. В городе имелись и другие кузни, которыми он мог бы воспользоваться, но к этой, словно в насмешку, он чувствовал притяжение. Всё в ней было так, как Арин оставил прошлой зимой. Инструменты висели там, где должно. Наковальня, будто кожей, была покрыта слоем пыли. Очагом давно никто не пользовался. Ведро для угля полное. Он развёл огонь в кузнице, работая кузнечными мехами и наблюдая, как он оживает. Когда пламя набрало силу, он оставил его гореть. Арин вернется к нему потом. Какое-то время огонь будет жечь то, что ему нужно. А Арину тем временем (он заставил себя подумать об этом)… следует навестить дом. Вилла генерала… вилла Кестрел — так и стояла пустой с тех пор, как он убил Плута прошлой зимой. Будучи предводителем геранского восстания, тот утверждал, что этот дом принадлежит ему. Он считал, что ему будет лучше всего жить в нём, потому что когда-то этот дом принадлежал генералу. А может, даже потому, что это был дом Кестрел. Арин не знал, что задумал Плут в отношении Кестрел, пока всё не случилось. Вспомнив, он с трудом сглотнул. Его рука крепко сжала эфес. Он посмотрел на свои стиснутые кулаки, снова взглянул на отцовский меч, вытащив тот на дюйм из ножен, чтобы увидеть блеск зернистой закаленной стали на солнце. Затем он бросил его обратно в ножны и прошёл в дом. Уцелевшая крытая галерея и вход, ведущий к фонтану, были безмолвны и покрыты пылью. По зелёной водной глади разгуливали водомерки. Со стен на Арина взирали боги росписи. И другие творения: олени, скачущие косули, птицы. Он мельком увидел одну, украшавшую фреску, застывшую в полете, и вспомнил, что впервые заприметил её через плечо Кестрел в тот самый день, когда она его купила. Внутри дом был почти пуст. Он думал, что так будет, но никогда не предполагал, что дом будет выглядеть вот так. После подписания Арином императорского договора, обещавшего свободу Герану, валорианские колонисты отдали свои дома, находящиеся на данной территории. Явились корабли, чтобы вывезти имущество из освобожденных домов. Возникали и споры из-за притязаний на это имущество. Тогда Арину приходилось вмешиваться и выступать посредником в переговорах, но дом Кестрел оставался неприкосновенным. Геранская семья, владевшая им когда-то, давно умерла. Когда в порту появился валорианский корабль, чтобы вывезти имущество с виллы генерала, Арин просто сделал вид, что ни корабля, ни дома не существует. Он сделал вид, будто бы дом давно разорен, что там и брать-то нечего. Он оказался почти прав. Арин не был здесь с Первозимнего восстания. Ему не хотелось оказаться поглощенным комнатами Кестрел или видеть кухню, где людей заставляли работать, или набрести на место, где приказчик обвинил его в том, что он коснулся того, на что ему и смотреть-то нельзя. Затем последовало наказание. Экзекуцию провели вдали от дома, чтобы не смущать домочадцев неприятными звуками. Арину не хотелось вспоминать и музыкальную комнату, где играла Кестрел, или смотреть на библиотеку, внутри которой он как-то заперся вместе с ней. Ему не хотелось ни видеть, ни слышать, ни вспоминать ничего, связанного с этим местом. Даже когда он приходил с людьми и повозкой, запряженной тягловыми лошадьми, чтобы перевезти пианино в свой дом, Арин не стал входить внутрь. Он ждал снаружи с грузоподъемной системой, чтобы помочь втащить инструмент на тележку, когда его выкатили из широких дверей музыкальной комнаты. Поэтому он не был готов к грязи, которую увидел и почувствовал. Плут был мстительным. От углов разило мочой. Стены и окна были измазаны краской. Некоторые стекла разбиты. Ноги Арина сами понесли его в музыкальную комнату. Всё здесь было странным: нотные листы, разбросанные по полу, некоторые из них обгоревшие, но едва-едва, словно Плут начал своё чёрное дело, а потом ему пришла идея получше, наверное, та же мысль, что уберегла его от разрушения фортепиано. Может быть, Плут не знал, как заставить Кестрел делать то, что ему нужно, или как подкупить её…