— У офицера в палатке на столе лежали счёты, что было необычно, если он, конечно, не вел учёт армейского провианта и прочих запасов, но подобные вещи проводятся только в лагере, где это всё и хранится. Я вспомнила цифровой шифр. Он мог использовать счеты себе в помощь, чтобы писать сообщения. — Или, — сказал Рошар, — твой отец прочтёт письмо, увидит твой шифр, вместо того, что он ожидает, и пошлёт кого-нибудь на перевалочную базу, где и обнаружат тело. — Если так и случится, — заметил Арин, — то мы ничем не рискуем. — О нет, ещё как рискуем. Генерал узнает, что письмо — уловка, и поведёт себя противоположно нашим ожиданиям. Он плюнет на главную дорогу и пойдет лесом, где наше орудие будет неэффективным, и у нас не останется преимущества в высоте. И тебе это известно. Арин закрыл рот и смущенно взглянул на Кестрел. Да, ему это было известно, как и ей. И она почувствовала себя только хуже, благодаря его стараниям преуменьшить цену её ошибки. Он понимал истинный масштаб. Рошар откинулся на спинку своего скрипучего стула. Его глаза соскользнули с Арина на Кестрел, чёрные, словно лак, подведенные свежими зелёными линиями. — Может, у тебя есть в запасе нечто более жизнерадостное, нежели это? — В моём письме ничего не говорится о плане использования чумных тел в качестве обороны во время осады. Мне пришлось сказать это офицеру, чтобы он держался подальше, но раз он мёртв, то необходимость во вранье отпала. Теперь поместье может показаться генералу ещё более привлекательной и доступной целью. — Если твой отец клюнет. — Она сделала всё, что смогла, — отозвался Арин. Свойство мази, вызывающее онемение, начало терять свою силу, и порез на бедре потихоньку давал о себе знать. Кестрел потерла повязку, изучая её, и попыталась проглотить чувство своей возможной неудачи, которое становилось только хуже, благодаря защите Арина. — Знаю, — сказал Рошар, — но наших сил мало. Это факт. Мы не можем быть в двух местах одновременно. Он собирается наступать на Эрилит. Я не хочу вести оборонительный бой. Мы не можем себе этого позволить. Если же бой произойдет здесь, то у нас имеется преимущество в холмах, но у него довольно людей, чтобы рассредоточиться и окружить нас. Что мне понравилось в плане нападения на них на дороге — у нас есть шанс загнать их в угол, да так, что они не смогут сдвинуться с места. — Тогда доверься ей. Кестрел подняла взгляд на Арина. — Отправка генералу зашифрованного письма была отчаянной авантюрой, — сказал Рошар. — Это была её отчаянная авантюра, — заметил Арин, — вот почему я считаю, что всё может получиться. * * * Они должны были разбить лагерь на рассвете. Кестрел наблюдала за тем, как Арин исчез среди повозок с припасами. Она сходила к реке смыть с себя кровь и пот, а потом переодела искромсанные штаны на те, что носила. Она старалась много не думать. Просто наблюдала под металлический скрежет цикад за листьями, колышущимися на ветру и то и дело являвшими свои бледные стороны, да за журчащей водой. Потом Кестрел вернулась к центру лагеря. У Арина в руке был точильный камень и, похоже, он решил проверить и заточить каждый клинок, что лежал в тележке. Он хмуро посмотрел на меч и под углом провёл по нему камнем, извлекая при этом резкий неприятный звук. Затем его взгляд метнулся вверх, он увидел её и точильный камень замер в руке. Кестрел приблизилась. — В лагере есть дакранские кузницы. Этим могут заняться другие. — Недостаточно хорошо. — Он нанес масло на лезвие и отшлифовал его. Его пальцы блестели. — Мне нравится заниматься этим. — Арин протянул руку, испачканную маслом. — Можно? Какое-то мгновение она не понимала, чего он хочет, а потом вытащила кинжал, что он выковал для неё, и отдала ему. Арин осмотрел его, а потом удивленный, но при этом довольный, сказал: — А ты хорошо о нём заботишься. Кестрел забрала кинжал. — Ну конечно, я о нём забочусь. — Её голос прозвучал грубо и зло. Арин внимательно посмотрел на неё, а потом произнес дружелюбно: — Да, разумеется. Как там говорится у вас в поговорке? Валорианка неустанно точит своё лезвие. Кажется, так. — Я о нём забочусь, — сказала Кестрел, ни с того ни с сего почувствовав себя одновременно злой и несчастной, — потому что ты его выковал для меня. — Ей не понравился его сюрприз. И она не нравилась себе за спутанный клубок своих чувств, за то, что ощутила себя маленькой девочкой, слыша, как Арин защищал её перед Рошаром, не просто из-за сильного ощущения своего провала, но также из-за того, что попросила Арина довериться ей, и он доверился, не колеблясь, но попросил её полюбить его, а она не предложила взамен ничего. Она колебалась между твёрдой уверенностью в притяжении к нему и опасением перед чем-то большим. «Я люблю тебя», — сказала она тогда отцу. Мольба, извинение и просто признание, как оно есть: восемнадцать лет любви. Неужели это ничто? Это правда ничего не стоит? Да, именно так, ничего. Она поняла это, когда отец поднял её, сжимая запястья дочери в своих руках, и оттолкнул. Она увидела это в грязном полу своей темницы. Услышала в звуке рвущегося вдоль спины грязного платья. Кестрел подумала о ястребе, который сейчас, должно быть, как раз держит путь к её отцу. Она представила, как он огибает деревья, стремительно несётся вниз. Как его когти сжимаются вокруг поднятого кулака. Как отец разворачивает скрученное в трубочку послание. Ловушку, расставленную ею. «Попадись в неё», — молила она. «Ты мыслишь, как настоящий стратег», — сказал он однажды дочери. «Так убедись же в этом». «Узнай, что я могу сделать с тобой. Посмотри, что ты сделал со мной». — Кестрел? — Голос Арина прозвучал неуверенно. Она поняла, что это связано с тем, как она выглядела. Рука сжалась вокруг эфеса кинжала, на лице бушует пламя. Но стоило ему продолжить говорить, как она прервала его: — У тебя еще осталась целебная мазь? — О. — Он пошарил под кожаным фартуком, надетым поверх его одежды, и вытащил из кармана маленькую баночку. — Следовало сразу тебе отдать. Я… отвлекся и забыл. Кестрел взяла её и ушла. * * * Как правило, Кестрел наслаждалась своим одиночеством в палатке. Та принадлежала только ей, внутри девушка была скрыта от посторонних глаз, в отличие от той же тюрьмы, где за ней постоянно следили. Не говоря уж о столице. Даже в Геране, когда тот был колонией. Уединение приносило покой и облегчение. Круг грубого холста, был словно коконом вокруг неё, светившимся солнечным светом в течение дня. Однако теперь, когда до неё донёсся гомон лагеря (люди, разговаривающие на двух языках; лошади и птицы, насекомые и скрежет точильных камней), она почувствовала себя, как в тот первый день, когда Арин поставил её палатку, одной. Кестрел сняла штаны и размотала повязку. Та была сырой и тяжелой из-за купания в реке. Рана не кровоточила. И уже так сильно не болела. Но девушка все равно нанесла мазь на порез. Когда кожа онемела, ей вспомнились наркотики, что давали в тюрьме. Сердце болезненно сжалось. Кестрел скучала по вкусу той воды и по тому, как она влияла на неё. Она нарисовала узор мазью, проведя вниз по бедру в том месте, где Арин касался её ноги. Кожа онемела. Кестрел вновь перевязала ногу и попыталась представить утро, когда она соберёт свою палатку, когда весь лагерь снимется с места и отправится на юг, чтобы напасть на её отца. Глава 27 Они ещё раз разделили армию. Одна часть была направлена в Эрилит, чтобы сделать вид, будто особняк готовится к осаде. Если отец Кестрел поверит зашифрованной записке, то пошлёт вперед шпионов для сбора информации по поместью. Рошар отправил туда большую часть тележек с припасами. И все пушки. Это был риск. — Быстрые и лёгкие. — Он произнёс это так, будто это был забавный эксперимент, в пользу которого они, развлечения ради, сделали выбор, а не опасная необходимость, вынуждающая оставить их артиллерию. Но им нельзя было привлекать к себе внимание — чем меньше армия, тем она менее заметна. И скорость была важна, и местность была пересечённой. А им нужно проложить путь через лес вверх по склонам, к главной дороге. — Меня беспокоят деревья, — сказала Кестрел Рошару в конце их первого дня продвижения на юг. Над головами сновали, охотясь за насекомыми, птички ирриэль, казавшиеся чёрными отпечатками пальцев на фоне фиолетовых небес. Кестрел схватила игральную карту с травы. Рядом на костре, вертясь на вертеле, жарился кролик, кожа которого уже подрумянилась и потрескивала. Арин надрезал кроличью плоть, чтобы проверить на готовность. Слишком розовая. Он добавил в костер веточки смолистого дерева сиррин. Они мгновенно занялись синим пламенем. — Беспокоят? В каком смысле? — Рошар заглянул в свои карты и застонал. Но Арин, наблюдавший за игрой, не принимая в ней участия, уже догадался, о чём думала Кестрел. — Нам нужны деревья для прикрытия, — сказал он, — но с ними сложно будет использовать пушки. Тяжело будет поразить цель на дороге внизу. — Тогда их лучше срубить. — Пришёл черед ходить Рошару. — Может быть, нам и подлеска хватит для прикрытия, если мы пригнёмся. Кестрел прищелкнула зубами на восточный манер, обозначив тем самым свое раздражение. — Ты выучилась этому от меня, — радостно сообщил принц, — а теперь признавайся — карты краплёные? — Я никогда не жульничаю, — невозмутимо парировала она. — Нельзя срубать деревья, — сказал Арин. — Сосредоточенность — моё кредо, — сказала Кестрел принцу, резко хватая карты, что он сбросил на стол. — Для ясности: это я позволяю тебе выигрывать. Я всё время позволяю тебе выигрывать. — Очевидно, что деревья срубать нельзя, — сказала она, — мой отец заметит внезапное появление огромного количества пеньков. Проще всего тогда будет нарисовать указатель — мы здесь. — Или… — сказал Арин. Она подняла на него взгляд. — О чём ты думаешь?