Хранитель откинул тяжелый ковер и открыл настежь дверь повозки. Утренняя свежесть и яркость мигом вытеснили ночной сумрак и духоту походной спальни. – Проснулись? – послышалось откуда-то снизу. Ули нагнулся и посмотрел под повозку. Поверх охапки сена на расстеленной кошме лежал Хоар, покусывая травинку в зубах. Тяжелая черная бурка, которой он укрывался, лежала рядом. – Староста с самого рассвета уже по краю поляны ходит, круги нарезает, – сказал он, ловко выкатываясь из-под повозки. – Как рука, Ултер? Ули потрясенно посмотрел на свою руку. Он совсем забыл о том, что она у него болит! Он потряс ею, сжал пальцы в кулак, помахал – боли не было! Совсем. И припухлость спала, а синяк рассосался. – Не болит! – радостно закричал он. – Не болит! – а потом, вновь вспомнив о самом важном, спросил: – А где моя лошадь? И седельные сумки? – Немой с ними ночевал, – махнул рукой в сторону редкого перелеска Хоар. – С конями, мулами… Ули вприпрыжку побежал в указанное место. – Куда! – закричал ему вслед воин. – Ну, сорванец!.. Сзади послышался легкий шум бегущего человека. Ултер припустил еще сильнее. Шум не изменился. Он обернулся и увидел, как неподалеку бежит один из чернобурочников. Воин улыбнулся – у него не хватало одного переднего зуба, поэтому улыбка вышла разбойничьей. Ули не испугался и улыбнулся в ответ. Он понял, что хватать и возвращать мальчика назад воин не собирался. – И умойся заодно! – велел Хоар. Ултер вломился в невысокий кустарник и сразу увидел стоянку. Мулы и все лошади были расседланы и привязаны к длинному свежесрубленному шесту – коновязи. Рядом крутился Немой. Чуть в стороне, у костерка, полулежали еще двое из охраны. Услышав шум, они вскинулись, но, увидев Ули, плюхнулись обратно. В котелке над костром что-то побулькивало. В стороне аккуратными стопками высились разложенные седла и прочая сбруя. Мальчик нашел свои седельные сумки. Яблок было много – спасибо Быку, – и он угостил своих грозных охранников и Немого. Чернобурочники белозубо улыбались, благодаря его, а Немой только кивнул и одобрительно промычал, кивая на щетку в руке мальчика. Отвязав Тихоню, он отдал поводья мальчику и кивнул в сторону неширокого ручья. Ултер завел Тихоню в воду, разделся и залез туда сам. Плескаясь, он вычистил Тихоню под внимательным, но одобрительным взглядом Немого. Когда он закончил, его кожа покрылась гусиными пупырышками и зуб на зуб не попадал. Возница что-то промычал в сторону охранников, и один из них бросился растирать мальчика жестким полотнищем. Другой заставил выпить из глиняной кружки горячего, с дымком, отвара. От растираний и горячего отвара мигом стало тепло, и кровь быстрее побежала по жилам. Ултер оделся и вприпрыжку добежал до седельных сумок. Взял три яблока – теперь уже для себя и Тихони. – Веселитесь? – спросил Хоар, оглядывая полянку. Чернобурочники стояли перед ним навытяжку. – Ладно, отдыхайте. Мы к старосте за стол званы. Надо уважить. Ултер, пойдем! Ули быстро скормил Тихоне яблоки – и свое заодно – и направился вслед за Хоаром. – Послушай, Ули. Ты весь день будешь при Хродвиге. О том, что ты сын дана Дорчариан, сельчанам знать незачем. Так что помалкивай и веди себя тихо, понял? Ултер с готовностью кивнул. «Рядом с Главой Хранителей – это же столько интересного можно увидеть! И ведьму эту…» – Оставить тебя в стороне, на полянке, – Хоар кивнул головой на только что оставленное ими место, – мы не можем. Хотя и надо бы. Как ни крути, ты сын дана и твое место рядом с Хродвигом. Но я повторю: сиди тихо! Они догнали Хродвига, в сопровождении двух охранников, у самого дома старосты. Следы вчерашнего застолья были уже убраны. Сам дом старосты выложен из дикого камня. На крыше зеленела дерновая кровля. Завтракать сели во дворе. Староста бегал со двора в дом и обратно, подгоняя хозяек. Вскоре стол ломился от закусок. – Мы просили горячей каши Хранителю и мальчику, – напомнил хозяину дома Хоар. Тот всплеснул руками, наскоро поклонился и метнулся в дом. В нем что-то загремело, и вскоре показалась раскрасневшаяся жена старосты, неся перед собой горшок, исходящий паром. Завтракали молча. Мужчины ели быстро, налегая на холодное мясо и брынзу. Хозяин почти ничего не ел, положив перед собой пару вареных яиц. Хранитель склонился над своей тарелкой и ел не спеша, подбирая деревянной ложкой кашу с краев, где она быстрее остывала. Когда Хродвиг закончил есть, он выпрямился и положил ложку на стол черпаком вниз. Все тотчас же перестали жевать и встали. Ули тоже отодвинул тарелку. – Благодарю за пищу, хозяин. Хозяйке, – он чуть повысил голос, чтобы было слышно в доме, – благодарствуем за кашу. К делу. Охранники встали из-за стола. Один двинулся к воротам, встав в них, а второй встал в дверном проеме дома, не переступая его границ. Хозяин закрутил головой, нервничая. Сидел он прямо напротив Хродвига, спиной к дому. По правую руку старика сидел мальчик, а по левую – Хоар. – Кого называют ведьмой и за что? – спросил не Хранитель, а Хоар. Хродвиг крутил в руках кружку с горячим отваром и посматривал сквозь курящийся пар на старосту. – Так ведь… Эйда косоглазая это… Ночью на кладбище ходила, люди видели! – Кто видел и что за кладбище? Разве вы не оставляете умерших на высоких деревьях над обрывом? – Хоар покосился на мальчика. – То для мужчин. Великое Небо, – и староста провел круг по груди, – велит отправлять к себе только мужчин. А женщин на кладбище хороним. Там, – и он дернул подбородком в сторону, противоположную той, где остановились на ночь спутники. – Кто видел Эйду ночью? – Так это… Люди говорят… – замялся староста. – Нам нужны имена. Дело очень серьезное, Эйдир. Ты же староста деревни, должен понимать, – мягко сказал Хоар. – Ойрла, болтунья, начала. А Эйнишь, на окраине дом у него, подтвердил. Что тоже видел, как та в самую темень шла. Когда люди добрые спят, как Великое Небо и велит… – Что же они сами не спали такой порой? – Ойрла, – сплюнул староста, – в каждую щель залезет. Не языком, так глазом. Все усмотрит, все услышит, когда спит – непонятно. А Эйнишь съел что-то, всю ночь животом маялся. Вот и бегал во двор. – А с чего решили, что она ведьма? – подал голос Хранитель. – И вчерашнего этого… Ойдена приведите. Староста кивнул, вскочил с места и кинулся в дом. Он остановился перед охранником, который не сдвинулся с места, и крикнул через него: – Эйднар! «И как они с этими именами не путаются?» – удивился Ули. Из дома выбежал мальчишка. – Дуй за Ойденом! Одна нога здесь… живее! – подтолкнул его в спину староста. Второй охранник приоткрыл калитку, в которую тут же проскользнул мальчик. Судя по раздавшимся голосам, на улице уже собралось немало народу. – С чего решили, что та женщина ведьма? – повторил вопрос Хоар. – Так беда ж у нас! – вскинул руки староста. Даже вскочил из-за стола. – Пастухи пропали. Восемь человек! Хродвиг и Хоар переглянулись. Ултер сидел, боясь пошелохнуться. Даже на убежавшего мальчишку не обернулся посмотреть – так ему было интересно. – Когда пропали? – спросил Хоар, тоже берясь за кружку. – Кто ж знает! Сбили стадо, как обычно, и погнали каждый на свое пастбище. Вверх. Весной. Раз в седмицу отправляли им человека с хлебом. Наверх – с хлебом, вниз – с брынзой. И ото всех пастухов посланцы приезжали с брынзой да новостями, честь по чести. А тут вот вернулся парень, глаза как плошки – нет никого, говорит. Собаки стадо сбили, овцы недоеные орут. А людей нет! Это все ведьма! И сыночка им своего подослала! – Да что тут творится! – вспылил Хоар. В это время привели Ойдена, который зазвал их вчера в деревню. Под глазом у него огромным фиолетовым цветком распустился синяк. Услышав последние слова старосты про сыночка, он вскинулся. – Ойкон пропал, как и все! И Эйда теперь плачет целыми днями! – закричал он на старосту. – И никакая она не ведьма! «Большой, однако, фингал ему поставили», – разглядывая синяк на лице мужичка, подумал Ултер. – А ну цыц! – прикрикнул Хоар. – Отвечай только на вопросы, Ойден. Как вчера. Понял? – Да, – остывая, сам напуганный своей горячностью, буркнул тот. – Эйда – твоя жена. Ойкон – твой сын. Верно? – Так, – кивнул головой мужичок. – Ойкона отправили по весне пастухом в горы, так? – Подпаском, – боязливо поправил Хоара Ойден, поглядывая на старосту. – А потом пастухи и Ойкон пропали. И твоя жена стала плакать. А ночью ушла куда-то… – Не ходила никуда! – не выдержал Ойден. – Дома была! – Подойди сюда, – негромко сказал Хранитель. Ойден вмиг смолк и маленькими шажками двинулся к Хродвигу. Приблизился и встал напротив, рядом со старостой. – Посмотри мне в глаза, Ойден, и отвечай: уверен ли ты, что жена твоя Эйда спала той ночью подле тебя и не отлучалась? Возьмешь ли в свидетели слов своих Великое Небо? Ойден стоял, не смея отвести глаз от Хранителя. Кадык ходил на его худой шее вверх-вниз, вверх-вниз. Затем он опустил глаза и чуть слышно произнес: – Не возьму… – Что?! – вскрикнул староста, вскакивая. Он взял за грудки односельчанина и затряс его. – Это мой суд, Эйдир! – строго сказал Хродвиг. – Или ты захотел стать Хранителем? Хранителем староста деревни стать не хотел. Сжимая кулаки, он уселся подальше от допрашиваемого. Ойден со страхом посмотрел вслед старосте и вновь повернулся к Хродвигу. – Эйда плакала весь день. А я так устал… Я выпил пива и поколотил ее, чтоб замолчала. А она забилась и скулила тихонько… И дети хныкали. Ну, я выпил еще пива и лег спать. – Мужичок посмотрел на землю. – Я крепко спал, господин. Староста вновь вскочил со своего места, но под суровым взглядом Хоара сник и сел обратно.