Она как будто меня уговаривала, и я кивнула. — Отличная идея! Для большинства людей сходить куда-нибудь поесть суши, наверное, обычное дело. Но для мамы, причем именно сейчас, это было просто нечто. Она водила новую машину и носила новую сумку «Луи Виттон», но в остальном жила так, будто нам по-прежнему нужно беречь каждый пенни. Мне пришлось буквально силком затащить ее в парикмахерскую, и она согласилась только потому, что нашла купон на скидку. Ее шкаф был почти пуст, и «особенные» продукты вроде орехов макадамия и итальянского кофе она до сих пор покупала только на распродажах. — Мне только нужно принять душ, — бодро произнесла я, подчеркнуто демонстрируя свою радость. — Я быстро! Поначалу я тоже чувствовала себя виноватой из-за того, что трачу деньги папиного убийцы. Первый раз я воспользовалась своей новой карточкой в «Макдоналдсе» — купила картошку и яблочный пирожок. Меня сразу же затошнило, я выбежала наружу, и меня вырвало за деревом. Но наплакавшись до рези в глазах, я разозлилась. Эти деньги — наши. Мы заработали их потом и кровью, и ведрами слез. Два месяца я ненавидела себя, а потом решила, что эти убийцы не заставят меня чувствовать себя преступницей. А значит, я буду тратить их деньги. Когда мама предложила поесть суши, я по глупости подумала, что она наконец тоже пришла к этой мысли. Мы въехали в свой гараж, совершенно пустой, не считая нескольких неподписанных коробок у задней стены, к которым ни одна из нас не хотела прикасаться. У папы наверняка нашлась бы пара прикольных футболок, которые я могла бы подрезать или завязать, но я не стала искать. Я пока не готова была копаться в его вещах, вдыхать его запах и рыдать, пока не распухнут глаза, и все ради пары дурацких футболок. Я выскочила из машины и взглянула на маму, потянувшись за рюкзаком. Она по-прежнему держала руки на руле. На ногтях у нее был бледно-розовый лак, а бриллиантовое кольцо съехало набок. Обручальное кольцо она больше не носила, только это, с бриллиантом, потому что он красивый, а красивых вещей у нее было так мало. Ее потухший взгляд меня встревожил, хотя и не знала, по какой причине. — Теперь это наша жизнь, мам, — мягко произнесла я. И чуть не добавила: «Папе хотелось бы, чтобы мы жили в свое удовольствие», но не стала. Мама все равно в это не поверила бы. И, честно говоря, я тоже. И поэтому я сказала: — Мы должны научиться ей наслаждаться. — Я и наслаждаюсь, — заверила она. — Просто хочу есть. Она улыбнулась, и я поняла, что это ложь. И голод, и улыбка. Теперь между нами было столько лжи, что обращать на это внимание больше не имело смысла. Врала она, врала и я. — Десять минут, — пообещала я и захлопнула дверь. Я с волнением предвкушала ужин в ресторане. Накрывать стол на двоих после стольких лет втроем было грустно и странно. Но, может быть, теперь мы придумаем новые традиции? Например, будем вместе делать маникюр, ходить в кино, на концерты или даже путешествовать. В свое время мне нравилось печь с мамой хлеб и вместе ходить по секонд-хендам, с ней всегда было весело, она ставила в машине чудну´ю музыку и подпевала, опустив окна. Но сейчас мы можем себе позволить столько всего нового. Может, когда мы снова научимся веселиться, то прекратим друг другу врать. Открывая кран в душе, я улыбалась — раз мама зовет меня есть суши, значит, все налаживается. Как же я тогда ошибалась. Либби Три месяца назад — Классные часы, — сказала продавщица в готическом прикиде, когда я поставила набитый одеждой мешок для мусора на прилавок. Комиссионный магазин модной одежды «Студио‑сити» находился на другом конце города, но выглядел так, будто располагался на другой планете. — Спасибо, — коротко ответила я, посмотрев в ее густо подведенные глаза и ясно давая понять — в отличие от вещей в мешке часы не продаются. Мне нужно было держаться хоть за какие-то остатки прежней жизни, иначе я могла полностью ее потерять. Она открыла мешок и вытащила первый предмет — темно-синие расклешенные джинсы, вполне годные, только уже вышедшие из моды. Я старалась выглядеть равнодушной, пока продавщица их рассматривала, но когда она отложила их в сторону, сказав «да», у меня все же отлегло от души. Сегодня вечером я удивлю девочек суши на ужин! Сырую рыбу они не едят, но обожают роллы — с авокадо, овощные, сливочную «Калифорнию», а мы давно уже их не ели. Я пыталась не думать о том, чего еще у нас не было целую вечность и чего не будет в ближайшие месяцы. Приближался мой сороковой день рождения. Я боялась заговорить об этом с Энди. Полгода назад я еще осмеливалась мечтать о сногсшибательном празднике, но сейчас даже о скромной вечеринке не могло быть и речи. Мы едва могли позволить себе пикник на заднем дворе. И я продавала дизайнерские джинсы, когда-то стоившие двести долларов, за двадцать баксов в комиссионке. — Это «Эрмес» спросила готка, и я кивнула. Шарф мне подарила мама, но он никогда мне не нравился, и я с облегчением воспользовалась предлогом от него избавиться. Наши отношения с матерью стали напряженными, особенно с тех пор, как я сказала, что у нас нет денег навестить их летом, и если она хочет повидаться с внучками, ей придется оплатить нам билеты. «У тебя же есть диплом, — удивилась она, когда я пожаловалась на нищету, — выйди из дома и найди работу!» Но в моем возрасте это не так-то просто, тем более когда один ребенок в подготовительном классе, а другой во втором. Мне не хотелось спихивать на няню то, что мне и самой нравится: по дороге домой из школы выслушивать, как у девочек прошел день, отводить их в парк, на уроки плавания или живописи. А без няни за тридцать долларов в час (с машиной и без единого штрафа) выйти на работу я не смогу. Что я скажу потенциальному работодателю? «Я хочу у вас работать, но мне придется уходить в половине третьего, а по вторникам — в час. Еще по пятницам утром я привожу в порядок класс, поэтому приезжать смогу только к десяти. А еще я не хочу пропускать школьные спектакли и концерты, и не смогу выйти, если дети заболеют, так что можете на меня рассчитывать, но не всегда, ведь дети часто болеют». Еще как часто. Пусть Энди помогает с девочками, сказала бы моя мать. И он помогал, когда мог. Но у него плавающее расписание и ему нужно работать над сценарием, а это непросто, даже когда не приходится гоняться за детьми. Уэнсдей Аддамс выудила из мешка платье-пальто и бросила его в стопку «нет», даже не взглянув. — Это Бетси Джонсон, — попрекнула я. Пальто стоило триста долларов, а надевала я его только один раз. — Не сезон, — отрезала она. И с Бетси было покончено. Я подумывала сказать мужу, что хочу снова работать, но даже если Энди согласится сидеть с детьми, найти работу мне все равно будет сложно. Я никого здесь не знаю. В практике психолога главное — рекомендации. В Нью-Йорке у меня было много полезных знакомств. Я открыла свою фирму со специализацией на семейном консультировании, три года вела бесплатные семинары и только-только начала обзаводиться платными клиентами. Здесь, вероятно, нашлась бы подходящая должность преподавателя, но меня на нее ни за что не возьмут. Кому-нибудь из знакомых я смогу объяснить, почему целых восемь лет после рождения детей сидела дома, но вряд ли это поймет незнакомец, которому я попытаюсь навязать свои услуги по телефону. А после почти десяти лет простоя я отстала как профессионал. Придется начинать все сначала. В сорок лет. Ужасающая перспектива. Совершенно безрадостная. Нет, я не стану разговаривать с Энди о своем дне рождения. В последнее время я вообще ни о чем не могу с ним поговорить. Мы почти друг друга не видим. Он встает поздно и пишет. Я встаю рано и отвожу девочек в школу. После рождения детей мы живем в разных вселенных. Он — в своем воображении. Я — на кухне. Мне нравилось быть просто мамой, но, Бог ты мой, я и понятия не имела, что целый день буду заниматься едой. Купить еду, приготовить еду, подать еду, убрать после еды, собрать еду с собой — и так до бесконечности. Домохозяйка живет примерно как дикое животное — охота, кормежка, отдых, повторить. Я была львицей, постоянно искавшей пропитание, пока мой муж-лев отдыхал в своей пещере. — Напротив есть комиссионка попроще, можете сдать остальное туда, — сказала продавщица, сложила кучку «нет» обратно в пакет и подвинула его ко мне. — Отлично, спасибо, — поблагодарила я, как будто и впрямь собиралась так поступить. Попроще, конечно. Вот бы моя жизнь была попроще. — Вам наличными или баллами магазина? — спросила продавщица. — Наличными. Она отсчитала деньги — целых сто сорок долларов! Я вздохнула с облегчением — хоть один вечер в моем кармане будет немного наличных. И пусть они закончатся уже после одной поездки в супермаркет, зато девочки будут есть на ужин суши, а какая-то удачливая незнакомка будет носить «Эрмес» вместо меня. Глава 14 Избыток свободного времени ни к чему хорошему не приводит. Девочки были еще в школе, лазанья готовилась, а я уже позанималась спортом, приняла душ, сделала прическу, и теперь мне не осталось ничего другого, как беситься из-за того, что мне дала по носу новая соседка Холли Кендрик. — А вдруг она его убила? — спросила я Энди, когда он оторвался от работы, решив раздобыть что-нибудь на обед. — Может, именно поэтому она и не говорит о нем, потому что она его… Ну, ты понял. — Я показала пальцем пистолет и спустила курок. — Паф! И нету. — Вполне правдоподобно, — равнодушно отозвался он. — Когда будет готова лазанья? — Лазанья на ужин, съешь бутерброд. А если серьезно? Через три месяца после смерти мужа у нее новый мужчина и дом за два миллиона долларов? Как так? — Мы не можем утверждать, что Эван ее мужчина, — заявил Энди, вытаскивая хлеб из морозилки. — Хлеба больше нет? — поинтересовался он, рассматривая замороженную буханку. Он был любопытен по натуре, но никогда не строил бездоказательных предположений. По прошлой работе он знал, что одно неверное предположение может завести расследование совсем не в ту степь. Он был воплощением аналитического склада ума. Но это не значило, что я не могу его подначивать. — В хлебнице есть еще, — сказала я. Я могла бы сделать ему бутерброд сама, я ведь знала, где лежит все, что он любит: маринованные огурцы — в дверце, красный лук — в нижнем ящике. Но я и так все утро готовила (убила на эту проклятую лазанью кучу времени), только что вымыла кухню и не хотела снова разводить грязь. — Если Эван не ее мужчина, то кто он? — напирала я. Я знала, что муж не станет строить догадок, но пусть хотя бы поразмыслит над моей теорией. — Понятия не имею, — начал он. — Например, адвокат, агент по недвижимости, страховщик, друг семьи, психотерапевт, товарищ по обществу трезвости… — Ладно, ладно, — прервала его я. — Ты прав. Но на кого, по-твоему, он больше всего похож? — Энди уставился на содержимое холодильника. — Я сделаю тебе бутерброд, если скажешь, что я могу быть права, — предложила сделку я. — В чем права? Что она убийца? — Ну, а ты как думаешь? — спросила я, оттесняя его с пути и вынимая из ящика красный лук. — Каким образом недавно овдовевшая женщина без работы, без роду-племени очутилась в самом красивом доме нашего квартала? — продолжила я, понимая, что «без роду-племени» — это удар ниже пояса, но вполне допустимый, учитывая, как она со мной обошлась. — Загадка, — признал он, возможно потому, что я готовила ему бутерброд, и он не хотел меня злить, по крайней мере, пока я не закончу. — Думаю, у нее с Эваном уже давно была интрижка, — смело заявила я. — Он постоянно тут торчит, а денег у него куры не клюют. Ты видел его машину? — Я знала, что видел. Мой муж все замечает, складирует в памяти мельчайшие детали, чтобы потом использовать их в своих историях. Именно его аналитический ум восхищал меня больше всего, и мне хотелось, чтобы он наконец заработал в полную силу. — И у нее машина новая. — Хорошо, может, между ними что-то есть, — снизошел он, когда я протянула ему бутерброд. — Спасибо, — сказал он и откусил. — Она явно что-то скрывает, — указала я. — Убежала от меня, как будто я держала в руке гранату. И тут в дверь позвонили. Энди жевал бутерброд, поэтому открывать пошла я, решив, что это садовник. Мы уже два месяца ему не платили, неудивительно, что он решил потребовать деньги. Мне нравилось жизнь на холмах, но ухаживать за садом было тяжело. Если мы не обрежем деревья и не уберем сухие ветки, этим займется местная пожарная часть и выставит нам кошмарный счет. Цветниками я занималась сама, каждую неделю подстригала розы и сажала однолетники, а садовник чистил склон от сухой травы и веток, так что нужно дать ему хоть что-нибудь. Я схватила со стола в холле чековую книжку и открыла дверь, уже приготовившись извиняться. Но это оказался не садовник. — Привет, Либби, — сказала Холли Кендрик, вручая мне снежно-белую орхидею в горшке цвета оникса. — Вот. Это тебе. Меня окатило волной стыда. — Ух ты! Спасибо, — выдавила я, засовывая чековую книжку за пояс, и взяла цветок. Судя по плотному целлофану и конопляной тесемке, он был из магазина «Джелсонс» на нашей улице. Мне нравилось заходить в цветочный отдел, но даже малюсенькая композиция стоила дико дорого, мне не по карману. Холли купила самую большую орхидею, с десятком бутонов. Я знала, что она стоит почти сто долларов. Я любила украшать дом орхидеями, но тут же задумалась, нельзя ли вернуть цветок в магазин, чтобы расплатиться с садовником. — Мне очень жаль, что я наговорила тебе гадостей, — начала она. — Я не хотела грубить. Просто столько всего навалилось в последнее время…