— 911, что у вас случилось? Телефон лежал в заднем кармане. Я не мог его взять и поэтому закричал: — Нужна «Скорая»! Каким-то образом я добрался до последней ступени. Руки соскальзывали с мокрых джинсов Холли, и я с трудом удерживал ее, мчась к двери. — Вы позвонили в 911, что у вас случилось? — повторил диспетчер. — Ладно, я сам! — рявкнул я, хотя диспетчер уже меня не слышал, потому что я держал Холли на поднятом колене, открывая дверь. Секунду спустя я уже мчался под палящим солнцем по лужайке к машине. Пока я гадал, как затащить Холли на заднее сиденье, из дома напротив выбежал человек. Та женщина, которая принесла печенье. На этот раз я был рад ее появлению. — Боже мой, что случилось? — спросила она, спеша ко мне. Холли промокла до нитки, ее губы посинели. Я не ответил, и соседка больше не спрашивала. — Откройте дверь машины! — приказал я, и она поспешила ко мне. Машина была заперта, но как только женщина потянула за ручку, брелок в кармане моих брюк звякнул и разблокировал дверь. — Я обойду с той стороны и возьму ее за ноги, — сказала соседка и в мгновение ока оказалась у другой двери, помогая втащить ноги Холли на сиденье. Мы пристегнули Холли ремнем и захлопнули дверцы. — Чем я еще могу помочь? — спросила она, когда я прыгнул за руль. — Найдите ее дочь, Саванну. Скажите, чтобы ехала в больницу, там мы встретимся. Я нажал на газ и рванул с места. Энди Три месяца назад Мы молча готовились ко сну. Продажа того бриллианта казалась равнозначной чьей-то смерти. Не человека с кожей, костями и кровью в венах, а сложного произведения искусства, на созидание которого ушло почти сорок лет. Либби родилась в богатой семье и обладала специфическим взглядом на жизнь, нашу жизнь, которая, по ее мнению, должна включать идеальный дом, роскошные машины и путешествия первым классом. Она к этому привыкла и полагала, что всегда будет иметь достаточно средств на горные курорты, дома на пляже и драгоценности — все это было частью ее сущности, определяло не только то, какой ее видят другие, но и какой она видит себя. Нет, она не сноб и не покупает дорогие вещи, просто чтобы почувствовать свое превосходство. Она всегда была окружена красивыми вещами и не мыслит себя без них. В нашу семью она принесла богатое приданое: фамильные реликвии, которыми мы обставили квартиру в Верхнем Вест-Сайде, новенький «Ленд Ровер» для поездок за город на выходные, щедрые свадебные подарки от друзей. Моих доходов в «Таймс» хватало на то, чтобы жить в старинном доме с одной спальней, где отец Либби помог нам снять квартиру по цене ниже рыночной, а сеть друзей обеспечивала достаточно званых ужинов, чтобы удовлетворить нашу тягу к светской жизни. Наше будущее было обеспеченным — даже светлым. Но у меня была безумная мечта, а любовь заставила Либби страстно желать, чтобы у меня все получилось. Да, у Либби была авантюрная жилка, но вместе с тем она хотела вырваться из своего кокона, заставить умолкнуть назойливых тетушек и «заботливую» мать, которые предупреждали ее, что брак с писателем закончится разбитым сердцем. И мы променяли шикарную нью-йоркскую жизнь на возможность добиться славы, богатства и самодовольно заявить: «Вот видите!» Может быть, это слишком самонадеянно с моей стороны, но я хотел заботиться о Либби во всех отношениях — эмоционально, физически и финансово. Отчасти я полюбил ее за то, что она «просто знала» — мне суждено стать великим. Она создала меня. Она внушила мне, что все получится. Даже когда все пошло наперекосяк, она не теряла веры. Либби напоминала спортсмена-чемпиона, который считает, что не может проиграть только потому, что никогда не проигрывал. Слово «провал» отсутствовало в ее лексиконе, и поэтому сама вероятность неудачи казалась ей невозможной. И поэтому стала невозможной для меня. Но сегодня невозможное превратилось в возможное. Расставание с семейным наследством будто открыло дверь провалу, усадило его за стол и пригласило погостить. Еще вчера Либби ни за что не рассталась бы с бриллиантом. Но сегодняшняя Либби была уже совершенно другим человеком. Я смотрел, как она снимает через голову тонкий кашемировый свитер. Прежде чем сложить его и убрать, она проверила, нет ли катышков, выщипала парочку, образовавшихся под мышками, и выбросила их в мусорное ведро. Да, она привыкла к хорошим вещам, но никогда не воспринимала их как должное. Она заслуживала дизайнерских вещей, потому что ценила и заботилась о них. И заботилась о себе, чтобы хорошо в них выглядеть. Я понимал, насколько просто было счесть ее меркантильной или поверхностной, однако накопленное за многие годы было для нее не просто вещами, а неотъемлемой частью ее самой, ее сути. До этого дня. Я вспомнил наше первое свидание в Нью-Йорке. Я повел ее в фалафельную, где все блюда стоили меньше четырех долларов. Три маленьких столика и все места у стойки были заняты, и нам пришлось ужинать на скамейке в парке, между плачущим ребенком и бездомным, от которого пахло супом. Я решил, что больше никогда ее не увижу. Но через два дня после непродуманного свидания вытащил из почтового ящика открытку с благодарностью за «восхитительное приключение». Я был ошеломлен. Не тем, что ей понравилось свидание — еда и разговоры были на высоте, — а неприкрытым оптимизмом этого жеста. Она могла бы и не говорить, что хочет снова со мной встретиться, — записка от руки сказала это за нее. Либби оставалась олицетворением элегантности, даже будучи зажатой между вонючим бродягой и плачущим ребенком. Стоя спиной ко мне, она сняла бюстгальтер и надела шелковую пижаму. Менее элегантной Либби не стала, но оптимизм, который она когда-то излучала без усилий, теперь потускнел. Может, это и будет преувеличением, да и она сама никогда такого не сказала бы, но в тот день умерла частичка ее души. Я мог лишь надеяться, что сумею возродить ее к жизни. Глава 24 — Думаю, нужно переехать обратно в Нью-Йорк, — сказала Либби, когда я вернулся с незапланированной встречи с агентом. Время вышло, а Джек так и не позвонил, так что я не желал терять ни минуты и хотел немедленно приступить к поискам нового покупателя сценария. Поэтому я потащился в Беверли-Хиллз, чтобы поговорить с Лорой лицом к лицу. Все, кто работает в голливудских агентствах по поиску талантов, начиная от главных шишек и до сортировщика почты, носят костюмы, так что я слегка приоделся — в брюки и рубашку. Агенты не ждут, что клиенты будут одеваться им под стать, но я всегда чувствовал себя неловко, оказавшись среди них в растрепанном виде. Парковка находилась прямо в здании, так что я надел туфли. Обычно агенту требуется неделя, чтобы составить список потенциальных покупателей сценария, но я заставил Лору сделать это при мне. Она не была настроена оптимистично — эта студия не снимает высокобюджетные боевики, та уже превысила бюджет нынешнего года, — но к концу встречи все-таки составила скромный список и обещала попробовать. По пути домой я заехал за кофе и сэндвичем. Мне не хотелось быть голодным и злым при встрече с Либби, хотя сохранять фальшивый оптимизм было бы трудно даже на полный желудок и как следует заправившись кофеином. Но даже если б я явился домой, насвистывая победный марш, ничего бы не изменилось, Либби уже все решила. Она хотела уехать из Лос-Анджелеса. Она утратила веру в меня. Когда мне приходится принимать трудное решение, я делаю одну глупость. Бросаю монету. Я не пытаюсь переложить решение на нее, а просто хочу понять, что думаю сам. Орел — мы останемся в Калифорнии и будем бороться. Решка — смиримся с потерями и вернемся к родственникам и прежней жизни. Я мысленно подбросил монету и притворился, что выпала решка — покинуть Калифорнию. Я должен был почувствовать облегчение. Моя карьера катилась к чертям. И никаких реальных перспектив. Но я не почувствовал облегчения. Одно лишь отчаяние. Я как наркоман, не хотел отказываться от наркотика, даже если это пойдет на пользу моему финансовому положению и браку. Но все зависело не только от меня. Будучи сценаристом, я также был и продавцом, так что теперь собирался с силами, готовясь сделать последнюю попытку. — Сегодня у меня была удачная встреча с Лорой, — чересчур бодро заявил я. — Она разошлет сценарий, еще есть надежда его продать. Я пытался не говорить с отчаянием потерявшего надежду, но актер из меня никакой, и Либби по-прежнему сомневалась. — Дело не только в этом, — сказала она. — Пока тебя не было, кое-что случилось. У нее задрожали губы. Я вдруг перепугался — Либби не так-то легко взволновать. — Что случилось? — спросил я. Она втянула щеки, как будто вот-вот расплачется. — Что такое? — мягко продолжал я. У Либби дрожали руки. Я выдвинул для нее стул, но она отмахнулась. — Кажется, Холли пыталась покончить с собой, — наконец выпалила она и тут же расплакалась. Она рассказала, что увидела, как Эван выносит обмякшую Холли из дома, и побежала на помощь. Описала, как схватила Холли за холодные голые ноги и втащила ее на заднее сиденье машины Эвана. — Она пригласила нас всех на ужин, а я даже спасибо не сказала! Теперь она рыдала взахлеб. Я притянул ее к себе. — Так, во‑первых, мы все ее поблагодарили, и ее боль не имеет к тебе никакого отношения, так что не наговаривай на себя, — сказал я ей в макушку. И тут понял, что нет никакого «во-вторых», поэтому просто обнял ее и позволил выплакаться. — Просто вышло все не так, как я рассчитывала, — наконец произнесла Либби, и я понял, что это не про Холли. — Думаю, в Нью-Йорке нам будет гораздо лучше. Я представил, как мы вернемся в тесную городскую квартирку, а я — на работу, где по несколько месяцев в году буду проводить в разъездах. Подумал, как сменю машину на проездной в метро и буду втискиваться в подземку, когда не сумею поймать такси. Но главным образом я думал о том, как скажу родным и друзьям, что грандиозная калифорнийская авантюра окончилась провалом. Что я неудачник. Что подвел жену. Я уже собирался увильнуть от разговора, сказав что-то вроде «Давай поговорим об этом, когда ты немного успокоишься», но тут в кармане зазвонил телефон. Я посмотрел на Либби, и она кивнула, разрешая мне ответить. Я вытащил телефон и посмотрел, кто это. Звонили из агентства. Как обычно, ощутив прилив дофамина, я ответил: — Энди слушает. — Переключаю на Лору, — сказала секретарша, и через мгновение я услышал голос своего агента. Ее слова словно прорвали плотину. Мне пришлось прислониться к стене, чтобы меня не опрокинула волна эмоций, пронесшихся внутри — ошеломление и недоверие, а за ними — поток чистой эйфории. Я повернулся и посмотрел на Либби. Изгиб ее бровей выражал озадаченное предвкушение. — Джек Кимболл хочет купить мой сценарий, — объявил я. Она закрыла рот рукой, но на лице было написано недоверие, и поэтому я добавил: — Я продал сценарий. Пять минут назад Джек прислал предложение. Мы молча уставились друг на друга в полном ошеломлении. А потом сделали то, чего не делали уже очень давно. Обнялись и засмеялись.